Ёперный театр

– Так не пойдёт, что ты хотел сказать? – заёрзал Джон Бор.

– Мне казалось, что в театре всё бурлит, но по факту вижу обратное.

– Не торопи события, то ли ещё будет, – пошевелив бровями, ответил Женя.

– Главное, что день без происшествий прошёл! – добавил Джон Бор.

– А что, часто бывают?

– Да по-разному, – отечески улыбнувшись моему любопытству, ответил Женя.

– Например?

– Недавно у нас списали детский спектакль

«Огниво», – принялся рассказывать Джон Бор.

– Был такой в репертуаре, – подтвердил Женя.

– Так вот, с балкона к башне со световыми приборами натягивался стальной трос. По нему пускали двухметровых плюшевых собак, с металлическим каркасом внутри.

– Да, килограмм десять они весили, – кивнул Женя.

– На одном из спектаклей после реплики солиста «А вот летят собаки!» (мы должны были ловить собачин за кулисой) раздался грохот. Затем притих оркестр, в зрительном зале началась возня. Оказалось, что псина каким-то образом слетела с карабина и прямиком приземлилась в оркестровую яму.

– Да, работа у нас непростая, – подытожил Женя и куда-то вышел.

До конца спектакля Джон Бор развлекал меня рассказами о несчастных случаях на сцене, после мы пошли к дежурным пожарникам. Выяснилось, что, для того чтобы опустить в конце или поднять в начале рабочего дня противопожарный занавес, нужно было расписаться в двух журналах, взять ключ от щитка и, после нажатия кнопки, проделать те же манипуляции в обратном порядке.

II

Очень важно пролить свет на распорядок трудового дня монтировщиков. Утром производится демонтаж декораций, сцена освобождается для репетиций, как правило, это время дежурств, другими словами, относительного спокойствия. После обеда начинаются приготовления к вечернему спектаклю.

В зависимости от сложности сборки, интенсивности смены картин и мизансцен, в которых иногда участвуют монтёры, варьируется свободное время. Бывает так, что в течение двенадцати часов некогда присесть или, наоборот, совершено нечем заняться.

Как бы странно это ни звучало, но, когда на работе не было дел, наступало сумасбродство. Оно проявлялось по- разному. Но не будем забегать вперёд…

Скажем так, всё прекрасное на ум приходило из литературы, остальное от болтовни коллег, часто мешающей сосредоточиться на чтении. Убить время помогали настольные игры, а вслед за ними и алкоголь. Сразу внесу ремарку! Это относиться далеко не ко всем, но как явление существует.

Найти собеседников по интересам за пределами цеха было сложно, разве что в курилке. Но и там в основном велись дискуссии на повседневные темы. Для того чтобы участвовать в таких разговорах, необязательно было дымить в пролётах между этажами.

Единственным плюсом пагубной привычки оставалось знакомство. В театре оперы и балета работает настолько много людей, что не все знают друг друга не то что по именам, но даже в лицо. Некоторые подразделения между собой вообще не пересекаются.

Оркестр у нас базировался на первом этаже, хор и солисты на втором, балет на третьем. Из сотни оркестрантов я лично знал только двух. С вокальной группой мы жили на одном этаже. Ну, а что касается балета, это вообще отдельная история.

Артисты хора напоминали пингвинов. Такие, весьма упитанные, в черных фраках, они кучковались в зеркальном фойе у служебного входа. Их тембры сливались в галдёж. Во всём театре хоровики были самые напыщенные и уступали своей наигранной деловитостью только оперным солистам. Артисты балета напротив, их внутренняя серьёзность пряталась за профессиональной лёгкостью и поставленной улыбкой. Музыканты всегда были чуть ближе к человеческим страстям, говоря иначе, ничего из себя не корчили.

Постановочная часть – это своего рода «Ноев ковчег», вобравший в себя каждой «твари по паре». Багаж профессий, обогативший отдел кадров, весьма разнообразен. Менеджеров и психологов можно было бы не вспоминать, этих очковтирателей хватает везде, а вот студента с кафедры космонавтики и гробовщика, для колорита, хочется упомянуть отдельно.

Работа в машинно-декорационном цехе была испытанием для студентов театрального института. После того как они заканчивали учёбу и становились артистами, им предстояло выстраивать отношения с монтёрами заново, а это было не так просто!

Тяжелее всего приходилось адаптироваться новеньким, тем, что по объявлению. Многие из них не понимали, как общаться с артистами, и начинали кривляться, задавать глупые вопросы.

В кулуарах действует негласное определение «театральный человек». Чётких критериев нет, кроме умения слишком не выделяться в обществе людей с неустойчивой психической организацией.

Первые дни в театре ничего не вызывали кроме скуки, некоторое время я вообще держался сам по себе. Иногда мне нравилось в одиночестве гулять по безлюдному фойе. От парадного входа к партеру вела мраморная лестница с колоннами и балюстрадами. Огромное старинное зеркало в пролёте чуточку искажало реальность. Оно, словно метафора, вовлекало зрителей, поднимающихся по лестнице, в первое главное действие – отражение. Театр даёт возможность увидеть со стороны свои достоинства и недостатки, красоту и убогость. Именно поэтому я оказался здесь.

III

Большая редкость увидеть в театре монтировщика с раннего утра, а тут уже который день подряд знаменитая четвёрка в своём бессменном составе выходила с инструментами на сцену. Когда ближе к обеду подтягивалась остальная группа, практически всё было заряжено к вечернему спектаклю.

Собранные декорации стояли по обеим сторонам кулис, оставалось только после репетиции расставить их на метки.

«Стахановцы» тем временем исчезали в неизвестном направлении. Через некоторое время, возвращаясь навеселе, отмечались у завмонта (начальника цеха) и уходили домой.

Решил он было отчитать их за нарушение составленного им расписания, но тут же получил отпор. Предводитель четвёрки (его за глаза называли Карл, в честь знаменитого Габсбурга) дал понять, что для него нет другой власти, кроме Кесаря, используя короткие, но довольно убедительные сентенции.

В коллективе по этому поводу претензий к Карлу и его команде не возникало, разве что только вопросы, откуда у них завелись деньги на выпивку? Дело в том, что его товарищи: Лёлик, Михалыч и Джон Бор – уже на вторые сутки после получки не могли себе позволить излишеств.

При очередном исчезновении великолепной четвёрки, под печальную мелодию гобоя, перерастающую в гул литавр, мы с Антоном обильно поливали растения, стоявшие на лакированном платяном шкафу.

Следует отметить, Антон прослыл самым интеллигентным в нашей команде (это было не совсем так). Всё дело в том, что он одинаково сдержанно вёл себя со всеми в беседе и не более того. Ко всему прочему Антон профессионально увлекался музыкой. Играл в ту пору на одних площадках со Шнуровым и Горшком, когда те ещё не обрели свою абсолютную всенародную популярность. Кстати, его группа записала с «Ленинградом» сингл «Гомики».

Но комнатные растения мы поливали не потому, что он был интеллигентным. Шкаф, который Карл вместе с Джоном Бором притащили откуда-то, не посоветовавшись с нами, отнимал много пространства в нашей вытянутой коморке. Вызывающим тоном были врезные замки. Все мы жили открыто, вещи хранились на вешалке при входе, а тут эти двое, что называется, оторвались от коллектива…

Просто взять и выбросить его никто не имел права, как и оставлять безнаказанным их самоуправство. Вот и насверлили мы с Антоном отверстий на поверхности лакированной древесно- стружечной плиты, поверх поставили горшки с растительностью и регулярно поливали не только землю, но и настил, чтобы он поскорее вздулся от влаги.

В ту пору в театре начали происходить чувствительные перемены. Предприимчивый армянин из оркестровой ямы поднялся на сцену с толстыми пачками денег в руках. Площадку начали сдавать в аренду звёздам эстрады, антрепризным театрам, а после и вообще мировым знаменитостям.

Министерство культуры начало выделять солидные гранты. Зашевелились режиссёры, художники и все, кто спешил оказаться у кормушки. В планах на будущий год уже было несколько грандиозных постановок.

Карл и его компания вот уже вторую неделю привлекали к себе внимание коллег. Если Карл, как предводитель, умел скрывать своё состояние и делал всё по- тихому, то Лёлик с Михалычем давали «а капеллу». Монтировочный цех находился напротив входа на сцену, и во время спектакля не раз прибегали помощники режиссёра, требуя тишины.

Состояние Джона Бора выдавали солнцезащитные очки, которые из-за светобоязни он никогда не снимал. Когда Бор перебирал, то они кренились на переносице относительно линии горизонта, когда крен достигал критичных отметок, обязательно начинался скандал.

Выперся как-то Бор на сцену высказать помощнику режиссёра свои претензии к руководству. Не выбирая выражений, он озвучил способы сексуальных наказаний, которые обещал применить к каждому, кто хоть раз проявил неуважение к нему.

Джон Бор увлёкся и для убедительности начал на ходу придумывать воспоминания о своём боевом пути воина- интернационалиста, для остроты назвав себя лейтенантом не той пехоты. Помреж, внимательно слушая, забыла выключить микрофон на пульте. Его миниатюры слышались всюду, где была установлена трансляция, включая дирекцию театра.

Монтировочный цех всегда с любопытством наблюдал за его импровизациями, периодически подливая масло в огонь. Получив необходимую порцию вдохновения, парни рисовали на стене злободневные карикатуры.

Стены вообще отражали все краски взаимоотношений в коллективе, прямо в глаза редко кто высказывался, но рисунки и надписи говорили обо всём и о каждом.

Всякий раз, становясь героем нового сюжета, раздосадованный Джон Бор угрожал коллегам сатисфакцией. На всякий случай в такие моменты он стоял на выходе. Эти сцены были настолько обыденными, что им не придавали значения даже художественные руководители, невольно слышавшие его драматический баритон.

Спустя некоторое время, для новой постановки потребовались металлические фермы, решили задействовать конструкции списанного спектакля. Завмонт с художником спустились в полуподвальное помещение, где они хранились, и обнаружили пропажу железа. Глядя на неприбранную стружку, он вспомнил, что конструкции были алюминиевые. Так открылась тайна финансового благополучия Карла и его команды. Предводитель свою вину так и не признал.

IV