Катастрофа: знать и помнить

Катастрофа: знать и помнить
Борис Зальцман

Почему Катастрофу могла случиться? Кто создал предпосылки для этого? Кто бездействовал и почему? Исследования исторических книг, журналов, документов, встречи и обсуждения с людьми, которые волею судьбы были участниками тех страшных событий, привели к ответу. В книге представлена впечатляющая история народа и сила человеческого духа и людей, переживших ужасы страданий, гонений и ненависти… и сохранивших свое достоинство, величие и духовную миссию.

Борис Зальцман

Катастрофа: знать и помнить

Об авторе

Борис Зальцман родился незадолго до начала Великой Отечественной Войны на Украине, в Киеве. За две недели до оккупации города его родители эвакуировались на Урал. Спустя пять лет вернулись в родной город, а в 1949 году переехали во Львов, где

Борис после окончания школы получил специальность заготовщика-модельера обуви. В Канаде Борис живёт с 1975 года.

Холокост унёс жизни более 80 родственников автора этой книги. Пытаясь понять причины геноцида европейских евреев, Борис Зальцман все свое свободное время отдает изучению архивных источников, исторической литературы, воспоминаний очевидцев и свидетелей Катастрофы.

В своей книге об истории Холокоста "Катастрофа: знать и помнить" Борис Зальцман пытается понять то, что невозможно осмыслить – уничтожение европейских евреев в 1939-1945 годах, Катастрофу Человеческого Духа.

Надеюсь, книга найдёт читателей, интересующихся темой еврейской истории и Холокоста.

Яков Крикунов

Эту книгу я посвящаю моей любимой жене- Ольге, которая помогала мне при создании этой книги, к сожалению, ушедшей из жизни весной этого года.

А также, посвящаю эту книгу моим дочерям – Викки и Анжеле.

Внукам – Алэну, Мелани, Арону, Матью и Изабел. Сестре – Жене и её мужу Лёне, брату Диме и его жене Рае.

Моим дорогим родственникам и друзьям.

Декабрь, 2020. Торонто.

«Те, кто не помнит своей истории, обречены повторять её …»

Джордж Сантаяна

От автора

Есть ли в мире хоть одна еврейская семья, которой не коснулся Холокост? Сомневаюсь. Самая страшная трагедия мировой истории – попытка уничтожения древнейшего народа, вечной болью остается в сердцах евреев и несмываемой кровью на руках не только фашистских палачей, но и тех, кто, преследуя свои геополитические интересы, предал еврейский народ и позволил свершиться этой чудовищной катастрофе.

Мою семью Холокост тоже не обошел стороной, и именно боль утраты родных, с которыми я возможно даже и не был знаком, побудила меня еще в молодости попытаться понять, как такое могло произойти. На протяжении 50 лет я занимался изучением исторических и архивных документов, прочитал огромное количество газетных и журнальных статей, очерков, книг, воспоминаний, свидетельств людей, чудом спасшихся из ада.... Отрывки из некоторых публикаций я представлю в этой книге. Кроме ужаса, от которого стыла в жилах кровь, я испытал смутное чувство некой недоговоренности, как будто кто- то пытается повлиять на формирование общественного мнения, навязать ложную историческую правду. Америка, Англия и другие западноевропейские страны с пеной у рта сегодня пытаются доказать свою причастность к спасению евреев в годы Второй Мировой войны. Они, безусловно причастны, только не к спасению, а к уничтожению и разорению европейского еврейства. Этот вывод я сделал, основываясь на своих исследованиях и умозаключениях, ими я и хочу поделиться в моей книге. Это – не исторический труд, это – плод моих размышлений, эмоций и представлений о событиях, и не претендует на точный исторический анализ…

Предисловие

Прежде, чем вы начнете читать эту книгу, вам стоит познакомиться с предсмертным завещанием одного польского еврея, погибшего в Варшавском гетто с оружием в руках. Это послание было опубликовано не так давно в журнале Exodus. Десятки подобных завещаний находятся сейчас в многочисленных еврейских музеях.

Завещание

Варшавское гетто. 28 апреля 1943 года

«Я, Иосель, сын Иоселя Раковера из Матернополя, пишу эти строки в час, когда Варшавское гетто пылает, а дом, в котором я нахожусь теперь, один из последних, еще не объятых огнем. Уже несколько часов мы подвергаемся обстрелу и стены вокруг меня рушатся. Ещё немного, и дом, к котором я нахожусь, превратится в могилу для своих защитников и жильцов, как и все наши дома в гетто. Огненно-красные лучи солнца, проникающие через маленькое окошко моей комнаты, из которого мы дни и ночи стреляли по врагу, говорят мне, что теперь вечер, сумерки заката. Солнце, конечно, не знает, насколько не жаль мне, что я больше не увижу его. Когда с женой и детьми – их было шестеро – я скрывался в лесах, ночь, только ночь укрывала нас; день же выдавал нас в руки преследователей. Разве забыть мне этот немецкий огненный град, падавший на головы тысяч беженцев по дороге из Гродно в Варшаву? С восходом солнца поднялись в воздух самолёты и в течение целого дня сеяли смерть. Там погибла моя жена с моим семимесячным птенцом на руках, а двое из оставшихся пятерых детей потерялись в тот день. Трое уцелевших детей погибли в Варшавском гетто. Теперь наступает мой час. Подобно Иову, я мог бы сказать о себе: «Нагим я вышел из чрева матери моей, и нагим возвращаюсь я туда». И эти слова отозвались бы тысячеголосым эхом. Мне сорок лет, и оглядываясь на прожитые годы, я утверждаюсь в уверенности (в той мере, в какой человек может быть уверенным в себе), что жил честно. Удача сопутствовала мне на протяжении моей жизни, но я никогда не кичился этим. Дом мой был открыт для всех нуждающихся, и я был рад делать людям добро.

В нынешнем положении я, разумеется, не жду чудес и не прошу Б-га сжалиться надо мной. Я не буду пытаться спастись и бежать отсюда. У меня

остались ещё три бутылки с бензином после того, как несколько десятков таких бутылок израсходованы на врагов. Это было великое мгновение в моей жизни, и я смеялся. Никогда бы не подумал, что гибель людей, даже если это враги, может так обрадовать меня. Пусть гуманисты – глупцы говорят, что им угодно, отмщение было и всегда будет последним переживанием боя, и самым большим удовлетворением для души. До сих пор я никогда не понимал с такой ясностью изречение Гемары: «Великое отмщение, заключенное меж двумя, как сказано: Б-г отмщение Господь». Теперь я пойму это. Теперь почувствую и познаю, почему радуется сердце при мысли о том, что на протяжении тысячелетий мы называем нашего Б-га, отмщений Господь. И теперь, когда я вижу жизнь и мир тем ясным особым взглядом, который лишь в редких случаях дается человеку перед смертью, мне кажется, что есть коренное различие между их богом и нашим Б-гом. Наш Б-г – Б-г отмщений… нашей Торой предусмотрены строжайшие наказания за незначительные проступки, но достаточно было Синедриону вынести смертный приговор один раз в семьдесят лет, чтобы его сочли жестоким. Их бог заповедовал любить всякого, кто сотворен по образу и подобию, и с его именем проливают нашу кровь ежедневно, вот уже две тысячи лет.

Варшавское гетто погибает с боем, с выстрелами, с борьбой, в пламени, но без воплей. Евреи не кричат от ужаса. Они принимают смерть как избавление.

У меня есть только три бутылки, и дороги они мне, как вино для пятницы. Когда я вылью содержимое одной бутылки, я положу в нее бумагу, на которой я пишу теперь и спрячу между кирпичами… И, если когда-нибудь, кто-нибудь найдет её и прочтет, быть может он поймет чувство еврея, одного из миллионов, который умер. Две оставшиеся я разобью об головы нечестивцев, когда наступит мой последний миг.

Я горжусь тем, что я еврей не назло миру, так относящемуся к нам, а именно из-за этого отношения. Я стыдился бы принадлежать к народам, которые произвели на свет и взлелеяли преступников, ответственных за то, что делают с нами.

Я горжусь тем, что я еврей, потому что трудно быть евреем, о, как трудно. Не нужен героизм, чтобы быть англичанином, американцем или французом. Проще, удобнее быть одним из них, но ни в коей мере не почетнее. Да, это честь – быть евреем! Я верю, что быть евреем означает быть воином, вечным пловцом, плывущим против человеческого потока, мутного и преступного. Еврей – это герой, мученик, святой. Вы, ненавистники, говорите, что мы дурны, злы. Мы тоньше и лучше вас, – посмотрел бы я, как бы вы выглядели на моем месте.

Я счастлив принадлежать к несчастнейшему из всех народов земли, чей Закон – представитель всего самого возвышенного и прекрасного в законах и этиках. Этот освященный Закон ныне оскверняют и топчут ненавистники Б-га, тем самым только увековечивая и освящая его.

Я верю, что евреем рождаются, как художником. От этого не уйти. Это божественная ценность в нас, делающая нас избранным народом. Чужому не понять высший смысл, заключенный в освящении имени. Нет ничего целее разбитого сердца, сказал один великий праведник, и нет народа более избранного, чем народ, постоянно преследуемый. Если бы не моя вера в то, что мы избраны Б-гом, я поверил бы, что мы избраны нашими бедами.

Ты утверждаешь, что мы грешили – конечно, грешили. И поэтому мы наказаны? Я могу понять и это. Но скажи мне, есть ли на земле грех, заслуживающий такое наказание, которому подвергнуты мы?

Ты утверждаешь, что воздашь ненавистникам по заслугам! Я убежден, что будешь воздавать беспрестанно. Я не сомневаюсь в этом. Но скажи, есть ли на земле кара, способная искупить такое злодеяние? Хочу открыто сказать Тебе, что теперь мы унижаемы и притесняемы больше, чем когдалибо, на нашем бесконечном пути страданий, и замученных, попранных, задушенных, погребенных заживо и сожженных заживо среди нас больше, чем когда-либо, нас уничтожают миллионами. Если мои ненавистники столь темны и столь злы – кто я, как не носитель частицы Твоего света, Твоей доброты. Я не прошу Тебя покарать виновных. В конце концов они сами покарают себя, – это заложено в самой природе ужасных событий, – потому что с нашей смертью умирает совесть мира, потому что весь мир погибает с убиением Израиля. Мир сам сожрет себя в своей порочности, он утонет в собственной крови.

Смерть не может больше ждать, я вынужден закончить. С верхних этажей все тише доносятся выстрелы. Падают последние защитники нашей крепости, и вместе с ними рушится и погибает большая Варшава, прекрасная богобоязненная еврейская Варшава. Солнце заходит, и я благодарю Б-га за то, что больше не увижу его. Я вижу багрянец пожаров и клочок неба, красный и беспокойный, как поток крови. Самое позднее через час я буду уже со моей женой и моими детьми и с миллионами других сыновей моего народа в том лучшем мире, в котором нет больше сомнений и в котором Б-г – единственный властелин.

Я умираю спокойный, но не удовлетворенный; изувеченный, но не отчаявшийся; верую не прося пощады; любя Б-га, но не повторяя слепо «амен».

Мой Рабби часто рассказывал мне о еврее, который вместе с женой и детьми бежал от испанской инквизиции и в непогоду на маленьком суденышке добрался до скалистого острова. Молния убила его жену. Шторм унес в море его детей. Лишившийся близких, одинокий, как камень, нагой и босой, истерзанный бурей, испуганный громами и молниями, с растрепанными волосами и с руками, простёртыми к небу еврей шел дальше по скалистому необитаемому острову, и взывал к Бгу, говоря так: «Властелин Миров! Я бежал сюда, чтобы служить Тебе, исполнять Тво и заповеди и освящать Твое имя. Ты же много делаешь для того, чтобы я оставил мою религию.

Но, если Ты думаешь этими испытаниями принудить меня оставить путь истинный, я говорю Тебе, мой Б-г и Б-г отцов моих, что это Тебе не удастся. Ты можешь сокрушить меня, Ты можешь отнять у меня самое дорогое и лучшее в мире, Ты можешь подвергать меня смертельным мукам – я всегда буду верить в Тебя. Знай же твердо: желают или не желают того небожители, я еврей и евреем останусь. И ничего не изменят испытания, которые Ты обрушил на меня и которые обрушишь!»

Это и мои последние слова к Тебе, мой Б-г ярости. Ты сделал все, чтобы я разуверился в Тебе, чтобы я не верил в Тебя. Но я умираю, как жил, с крепкой, как скала, верой в Тебя.

Да будет восхваляем во веки веков Б-г мертвых, Б-г отмщения, Б-г истины и правосудия, Который вновь озарит лицо Свое для мира и сотрясёт основы его Своим могучим гласом. -Слушай Израиль! Б-г – Всесильный наш, Б-г один! Руке Твоей вручаю мой дух.

Вот одна из поэм Иегуды Галеви 12-го века о погроме:

(в сокращенном варианте)

И как могу я жить иначе,

Спокойно трапезы любя,

Когда я вижу псов бродячих, Грызущих до смерти тебя.

Как жизнь может быть отрадой,

Когда, добив твоих орлов,

Та волчья стая делит прибыль, На пир слетаясь из углов.