Звучат лишь письмена

До этого момента Смолянинов делал короткие записи на бумаге, но здесь, с согласия посетителя, включил магнитофон.

– Только поехали, – продолжал старик, немного успокоившись, – один из этих людей, тот, который сел рядом со мной, снял с моей головы шапку и закрыл мне глаза.

– Вы видели, встречали кого-нибудь из них раньше? – спросил Смолянинов, воспользовавшись передышкой рассказчика.

Ревзин недоуменно взглянул на него и продолжал, будто не слышал вопроса:

– Я ничего не понимал. Зачем? Куда меня везут? Если в милицию на допрос, если понадобилось что-то дополнительно выяснить или нужны еще какие-то письменные показания, то можно прислать повестку. Я бы и сам пришел. Но зачем насилие? Я был мальчишкой, когда вот так же ночью увезли моего отца, потом мать и старшего брата. Я хорошо помню. А вдруг меня с кем-то спутали и хотят убить? Понимаете? Ведь так бывает, я читал. Ошибка. Врагов у меня нет, денег – тоже. Выкупа за меня платить некому. Я уже ничего не спрашивал. Не мог. Они мне не только глаза закрыли, но и рот, все лицо. Дышать и то было трудно. Я не видел, куда мы ехали, вообще ничего не видел. Все равно вы спросите, куда меня везли. Знаю только, что ехали долго, но из города не выезжали. То и дело останавливались, куда-то поворачивали. Но все время вокруг были машины. Потом остановились совсем. Те двое вытащили меня на улицу. В подъезде сняли шапку с лица, и повели вверх по лестнице. Кто-то открыл нам дверь на третьем этаже, и мы очутились в темной прихожей. Меня втолкнули в комнату…

Смолянинов молча, чтобы не прерывать собеседника, протянул руку к рабочему блокноту и быстро написал: «Проверить рассмотрение предыдущего заявления Ревзина» – и одновременно отметил про себя, что ему не приходится ни останавливать старика, ни направлять его рассказ в нужное русло. Чувствовалось, что он готовился к этому разговору. Наблюдательности его можно было позавидовать.

– В той комнате, – продолжал посетитель, – под потолком висела огромная яркая люстра, посредине стоял большой круглый стол, покрытый толстой скатертью, стулья. Роскошный диван, телевизор. За столом сидел человек лет пятидесяти, может, немного больше. Те двое ушли. Мужчина встал, подошел ко мне. Знаете, что он сказал? Он попросил у меня прощения, усадил за стол. «Извините, – говорит, – Григорий Иосифович, но у нас не было другого выхода. Тысяча извинений». И, понимаете, я молчал. Что вы сделали бы на моем месте? Кричали? Вырывались? Я был как под гипнозом. Этот человек глядел на меня добрыми глазами, но мне казалось, что за спиной он держит плеть. У меня было такое ощущение, что, скажи я сейчас хоть что-нибудь, он меня ударит. Так он смотрел.

– Кто-нибудь еще был в комнате?

– Нет, только он и я.

– А на столе вы не заметили никаких предметов?

– Нет же, на столе ничего не было, только очень плотная, расшитая металлической нитью бордовая плюшевая скатерть с кистями. Мужчина предложил мне чаю. Я, конечно, отказался. Представляете? Насильно притащили меня не известно куда, да еще угощают чаем!

– Что же было дальше, Григорий Иосифович? – остановил поток возмущений полковник.

– Да-да, я уже заканчиваю. Когда мужчина повернулся ко мне спиной, я удивился, что в руках у него ничего нет, никакой плетки. Хотя одна рука, по-моему, правая, так и оставалась у него за спиной. Человек подошел к резному шкафу, повернул ключ. За дверцами оказались полки с книгами. Да, я ведь не сказал вам, что когда-то был реставратором. Моя, если можно так выразиться, специальность – старинные книги, рукописные и печатные. Одним словом, врачеватель литературного наследия прошлого. Через мои руки прошли уникальные издания. Меня в Ленинград вызывали, даже в Москву, в Центральную историческую библиотеку. Я работал с «Апостолом» Ивана Федорова…

– Так что за книги были в том шкафу? – прервал Ревзина полковник.

– Скажите, – вместо ответа спросил старик, – вы представляете, что такое в наше время обнаружить рукописную книгу?

– Понятия не имею, – откровенно улыбнулся Смолянинов. – Это, наверное, здорово.

Его все больше и больше занимала эта история. Полковник вспомнил когда-то попавшуюся ему на глаза заметку в газете о том, как в хранилище Новгородского историко-архитектурного музея-заповедника обнаружили старопечатную книгу, которой оказалось триста лет. И называлась она тоже интересно – «Пища для раздумья». Тогда еще Смолянинова заинтересовало, о чем могли раздумывать далекие предки.

Об этом он и сказал Ревзину.

– «Брашно духовное», о которой вы говорите, – тут же подхватил старик, – младшая сестра «Остромирова Евангелия» – древнейшей сохранившейся до наших дней рукописной книги. Она была переписана в Киеве дьяком Григорием для новгородского посадника Остромира в 1057 году. Вы только представьте себе – девятьсот с лишним лет назад…

Старик совсем уже успокоился. Его давно никто не принимал всерьез, даже отошедшие от него ученики. А этот суровый человек слушает, и даже, кажется, с интересом.

– Нет, вы только представьте себе! Судя по тому, что «Остромирово Евангелие» украшено красочными заставками, даже цветными миниатюрами, оно – далеко не первая книга. Ей предшествовали другие, еще более древние. А летописи! Эти погодные записи выдающихся исторических событий жизни народа! Это же кладезь мудрости, сама история! Про «Слово о полку Игореве» и говорить нечего – классика древности. Но сохранилась-то она в одном-единственном экземпляре. Не обнаружь ее Мусин-Пушкин, пропала бы! А сколько все-таки пропало! Бог ты мой! Я держал вот в этих руках, – старик протянул Смолянинову свои морщинистые, дрожащие ладони, – немало древних книг, оплывших воском, со следами огня на переплетах и обрезах. А знаете ли вы, что случалось с книгами, уцелевшими от пожаров! Они гибли от плохого хранения, мокли и гнили в подвалах, поедались насекомыми и мышами. Много ценных книг было расхищено. Особенно в период нашествия татаро-монголов. Полчища хана Батыя разграбили и сожгли ценнейшие книжные собрания, накопленные в течение веков.

Смолянинов посмотрел на часы. Разговор продолжался уже второй час, а до сути дела они пока не добрались. На шесть его вызвал начальник управления.

Ревзин заметил жест полковника и заторопился.

– Понимаю, я отнимаю у вас время. Я сейчас уже заканчиваю. Так вот, в XV веке было положено начало печатанию славянских книг кириллическим шрифтом. Первые славянские инкунабулы – «колыбельные книги», сходные по оформлению с рукописными, были выпущены в Кракове, в типографии Швайкольта Феоля. Группа инкунабул, изданных этим Феолем, состоит из четырех богослужебных книг «Осьмигласника» и «Часослаца», относящихся к 1491 году, «Триоди постной» и «Триоди цветной», которые не имеют дат. По некоторым литературным источникам известна также «Псалтырь», выпущенная в 1491 году. Но книга эта до сих пор не была обнаружена. Так вот, тот человек достал из шкафа не что иное, как «Псалтырь» 1491 года.

– Вы не ошибаетесь? – Смолянинов не на шутку удивился и сейчас, вопреки обыкновению, не скрывал этого. Разговор принимал серьезный оборот. Полковник был далек от того, чтобы разделять восхищение своего собеседника рукописными раритетами. Он их и не видел никогда, да и слышал о них так подробно впервые в жизни. Но он знал, какая в криминальном мире идет безжалостная кровавая охота за историческими и культурными отечественными ценностями и каким бешеным спросом пользуются они за границей. Редкая неделя проходила без того, чтобы из МВД не поступила очередная ориентировка на пропавшие иконы, похищенные из музеев ювелирные изделия прошлых веков. А вот теперь еще и старинные книги. История, которую он поначалу посчитал плодом больного воображения старого человека, обрастала реальными фактами и принимала конкретные черты. – Вы уверены, Григорий Иосифович, что это была та самая уникальная книга?

– Конечно, уверен, иначе не пришел бы сюда. Специалисты отмечают следующие особенности издании Феоля: рисунок шрифта очень близок к полууставному письму славянских рукописей, написание некоторых букв имеет характерное отличие от всех других шрифтов, печать выполнена в две краски, орнаментовка гравировальная. Согласитесь, тут трудно ошибиться.

Полковника Смолянинова мало интересовали эти профессиональные премудрости. Его беспокоило другое.

– А еще? Он вам показал еще какие-нибудь книги?

– Нет, я только мельком видел содержимое шкафа. Это, конечно, не образцы каролингского минускула, но издания почтеннейшие. До таких книг и дотрагиваться – то боязно. Они должны храниться в специальных сейфах, где поддерживается постоянная влажность и температура. Их обычно обслуживает целый штат специалистов. Это же национальное достояние! И вдруг эти уникумы в обыкновенной квартире, в обыкновенном шкафу, не известно, в чьих руках! Можете понять мое тогдашнее состояние? Я на какое-то время даже забыл, где нахожусь, как сюда попал. Глядел и не мог глаз отвести. Хозяин меня спросил, настоящая ли эта «Псалтырь», не подделка ли. Я удивился. Неужели он не знает, что у него хранится? Но я не подал вида, ответил, что, по-моему, книга настоящая, но окончательно может решить только специальная проверка. Он молча убрал книгу обратно в шкаф. Вот и все. – Ревзин потер лоб, будто пытаясь разгладить морщины. – Хотя нет. Мужчина протянул мне деньги. Сказал, что это – мой гонорар. Сто американских долларов. Я отказался. Тогда он сунул купюру в карман моего пальто. Вот она. – Старик достал ассигнацию и положил на стол перед Смоляниновым.

После того, как вышел сотрудник, оформивший сдачу денег, полковник спросил:

– Что же было потом, Григорий Иосифович?

– Вошли те же люди, что привезли меня, в подъезде закрыли мне глаза шапкой и опять повели к машине. Отпустили около моего дома. Фавник так и ждал меня, привязанный к ручке двери подъезда.

– В котором часу вы вернулись домой, не помните?

– Около одиннадцати, наверное. Точнее не могу сказать, я был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание.

– Постарайтесь вспомнить, что за машина, в которой вас везли? В какую сторону от подъезда вы поехали? Как выглядели ваши спутники? Может, что-нибудь еще произошло по дороге или в той квартире?

– Если бы я еще что-нибудь запомнил… Ведь я готовился к этому разговору, – проворчал старик. – Разве что машина. Синяя и, по-моему, иностранная.

– Почему вы так решили?

Ревзин недоуменно посмотрел на полковника, задумался. Он и сам, видимо, не знал, отчего ему пришла в голову такая мысль.

– Не знаю. Возможно, ехали очень плавно… У нас в мастерской был «Жигули», меня иногда раньше подвозили до дома. В них так трясло. А здесь словно плыли, а не ехали. И двигатель не тарахтел.

– А на голоса вы не обратили внимания? Может, кто-то из них заикался, картавил, шепелявил?

– Я же говорю, они ни слова не произнесли. Хотя нет. Как же я забыл? Когда выходили из машины у моего дома, один из них тихо сказал: «Если кому стукнешь, в могиле найдем».

– Если услышите этот голос, сможете опознать?

– Вряд ли. Для меня важнее не то, как сказали, а что сказали. В моем положении это, согласитесь, большая разница. – Ревзин уже чувствовал себя совсем раскованно: никто не лез к нему в душу, не теребил многолетнюю ноющую рану. Значит, его письму, в котором он чистосердечно во всем раскаялся, поверили и решили не ворошить прошлого.

– Вы можете описать внешность людей, которые вас увозили? – спросил Смолянинов. – Сколько им лет, хотя бы примерно? Во что были одеты?

– Одеты обычно: один в дубленке, другой в кожаном пальто. Знаете, в таком длинном, почти до земли? Шарфы, шапки. Тот, что встретил меня в подъезде, высокий, много выше меня. Другой низкий и весь какой-то округлый. А возраст… Высокому лет под тридцать, второму – двадцать пять примерно. Внешность у них не запоминающаяся.

– А по дороге? По дороге вы ничего не заметили? – продолжал настаивать полковник.

– С шапкой на глазах много не увидишь. Да и не до того мне было.

– Хорошо, – поднялся Смолянинов. – Пока хватит. Большое спасибо, Григорий Иосифович, что пришли. Так, говорите, дорогие книги вы видели в той квартире?

– Я этого не говорил, – с усмешкой ответил старик. – Дело не в их стоимости. Только уверен, что видел единственный пока в мире экземпляр книги, представляющей не только большую художественную ценность. Однако… знаете ли, я сейчас подумал, что в подъезде, где находится та квартира, я когда-то очень давно уже был. Я, пожалуй, даже уверен, что был. Что-то там есть знакомое. Но что? – Он на несколько секунд задумался. – Нет, сейчас не могу вспомнить.

Смолянинов проводил старика до выхода из управления, посоветовал ему несколько дней без особой надобности не выходить на улицу.