Алмаз бриллианту не судья

– Давай направо.

– Зачем?

Он не успел закончить вопрос, как ощутил резкую боль в шее и тепло струйки крови, юрко побежавшей за воротник форменной рубашки.

– Затем, – последовал ответ. – Через десять минут снижаемся.

Внизу за бортом снега уже не было видно, зато четко просматривались огни поселков, свет фар движущихся по дорогам автомобилей.

Впереди показалось зарево.

– Что это? – спросил Стрельников, протягивая руку и одновременно косясь в карту.

– Стефаново, – ответил пилот.

– Давай еще правее.

Вертолет слегка накренился и сделал доворот.

– Опускайся! – приказал Стрельников.

– Я в темноте не сяду, – робко предупредил пилот. – Внизу снег, ничего не видно.

– Я тоже думал, что не сяду. А оно вон, как получилось, – чуть ли не весело усмехнулся Стрельников, продолжая контролировать пилота.

– Что же мне с ним делать, – пробурчал он себе под нос, усаживаясь поудобнее за спиной пилота, но достаточно громко, чтобы тот его слышал. – Пришить – упадем, оставить в живых – расскажет, где приземлились.

– Зачем тебе меня убивать? – плаксиво протянул пилот. – Что я тебе плохого сделал? Я ничего никому не скажу.

– У них быстро заговоришь. По себе знаю. Сейчас сядем, и, пожалуй, прирежу тебя.

Машина дрогнула и нырнула носом вниз.

– Но, но! Не балуй. Я тебе, что, урка поганая? Пошутил я. Ладно, живи пока. Но, если узнаю, что ты меня сдал…

– На кой черт мне тебя сдавать? Иди своей дорогой. Где садимся?

– Гони к шоссе. Вон, видишь? Справа.

– Может отдашь пистолет-то? – в голосе пилота фальшиво прозвучали гнусавые нотки. – Как я без него вернусь? Меня же за это под суд отдадут.

– Скажи спасибо, что вообще вернешься. А от тюрьмы да от сумы… Или передумал?

Пилот непроизвольно обернулся и уперся щекой в острие заточки.

– Ладно, ладно, шучу.

Машина шла на небольшой высоте параллельно шоссе, по которому, толкая перед собой пятна света, с большими интервалами двигались машины, которых с каждой минутой становилось все меньше и меньше. Стрельников пристально вглядывался вниз, выискивая там что-то, только одному ему известное.

– Вон, трайлер впереди. Видишь? Давай к нему и снижайся. Подойдешь и зависнешь. И не балуй у меня. Не я, так пацаны все равно тебя достанут. Включай нижнюю фару.

Трайлер, груженый новенькими «автомобилями двигался ровно и степенно.

– Уровняй скорость, снижайся. Ниже, еще ниже.

Стрельников открыл дверь, в кабину вместе с потоком обжигающе холодного ветра ворвался грохот двигателя.

– Ниже, я сказал.

Глаза пилота, прикованные к трайлеру, начали расширяться от ужаса. Он четко представил себе, как, сорвавшись с платформы, зэк свалится под колеса грузовика и при той скорости, с которой они двигались, его тело разлетится на куски, ударившись об асфальт.

– Ниже! – орал Стрельников, пытаясь перекричать раздававшийся над головой грохот. – Я, что тебе, каскадер что ли?

– Куда еще ниже? Зацепимся!

Внезапно трайлер под ними резко снизил скорость. Вертолет рывком ушел вперед, оставив грузовик позади себя.

– Назад! – заорал Стрельников.

Сделав разворот, пилот начал готовиться к новому заходу. Стрельников, лег на живот, растянулся на полу и постепенно спускался за борт. Когда вертолет оказался над трайлером, ноги его уже болтались в пустоте. Несколько секунд он висел на одних руках, пилот видел только его побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в нижний край люка. Еще мгновение, и они исчезли. Машину слегка качнуло.

Не глядя вниз, пилот захлопнул дверь и резко набрал высоту. Не сверяясь с картой местности, которую и так знал наизусть, он развернул машину и на полной скорости устремился к своему аэродрому. Взглянув на часы, он не поверил глазам: с момента взлета в колонии прошло не больше пятнадцати минут, показавшиеся ему несколькими часами. Он все еще был в шоке от произошедшего с ним и не сразу вспомнил о генерале, неподвижно лежавшем у правого борта. «В больницу! Скорее в больницу! – билась у него в мозгу единственная мысль, не давая возможности поднимающемуся откуда-то изнутри страху овладеть его существом и превратить неимоверный сон в жуткую реальность.

Водитель трайлера включил ярко вспыхнувшие в сумерках огни аварийной остановки и грузовик, дыхнув тормозными шлангами, замер на обочине. Спрыгнув на асфальт, шофер обошел кабину и пристроился у правого переднего колеса. По лицу его, время от времени освещаемому фарами встречных автомобилей, блуждала блаженная улыбка. Он изредка затягивался сигаретой, кончик которой то вспыхивал, отражаясь в зрачках глаз, то затухал, и тогда темнота скрадывала суточную щетина на его подбородке и усталые мешки под глазами. Постояв так несколько минут, он слегка подпрыгнул, застегнул молнию на ширинке и, щелчком отбросив окурок сигареты далеко в кювет, забрался в теплую кабину. Машина неспешно двинулась дальше.

За гулом мерно рокочущего мотора и музыкой, раздававшейся в наушниках плеера, он не слышал, как последний из стоявших на нижней платформе автомобилей легко соскользнул по направляющим, ударился задним бампером об асфальтовое покрытие заснеженного шоссе и покатился вслед за грузовиком. Метров через пятьдесят она остановилась, а, спустя пару минут, когда трайлер, набрав скорость, уже был далеко, развернулась и устремилась в противоположном направлении. На полу под передним водительским сидением появилась лужица крови. Перетянув ногу выше лодыжки, которую он, приземляясь на трайлер, разорвал о какую-то железку, жгутом из полиэтиленовой пленки, покрывавшей сидение, беглый зэк гнал машину в темноту.

3

Всего полчаса назад здесь прошел снегоочиститель, а будто его и вовсе не было – пути уже перемело. Машинист, сколько ни вглядывался в белое марево, разверзавшееся перед локомотивом, ничего не мог разглядеть в снежной пелене. Но он точно знал, что впереди «зеленый», и не очень беспокоился.

Зато пассажирам пришлось поволноваться: скорый опаздывал уже на полтора часа. Все разговоры в вагоне сводились к одному: нагонят или не нагонят, войдут ли в график за оставшиеся двести с небольшим километров. Больше говорить было не о чем. Многие еще с вечера успели перезнакомиться и пересказать друг другу свои нехитрые житейские истории, и поутру, толпясь в тамбуре у туалета с полотенцами через плечо, встречали подходящих приветливыми улыбками, как давних знакомых. Дети носились по проходу под ленивые окрики родителей.

Поездная жизнь шла своим чередом, и только в десятом купе девятого вагона было тихо. С самого вечера дверь его ни разу не открылась. Проводник попытался предложить одинокому пассажиру традиционный чай, но, услышав в ответ резкое «Спасибо, не надо», удалялся, ворча себе что-то под нос. Такие пассажиры, запиравшиеся с вечера и почти не появлявшиеся на людях до конца поездки, в его практике встречались нередко. Иногда это были молодые пары, искавшие экзотического уединения. Они оплачивали все купе и до полного изнеможения придавались радости тесного общения. Обалдевшие, истомленные, они вываливались ближе к концу пути в коридор и, не замечая никого вокруг, подолгу смотрели в окно, сросшись плечами. Но чаще группировались командированные – мужчины немного старше среднего возраста. Безошибочно находя в вагоне собратьев по служебному долгу, они менялись местами с другими пассажирами и объединялись в неразлучный до конечной станции коллектив единомышленников. Иногда приходилось вызывать милицейский наряд сопровождения поезда, чтобы вмешаться в возникавшие между ними разногласия по вопросам «международной и внутренней политики», когда все доводы были исчерпаны и в ход шли кулаки. Но это случалось редко, обычно они проводили время в мирной оживленной беседе, которая время от времени прерывалась мелодичным перестуком сдвигаемых стаканов, да ласковым, едва слышным из-за двери позвякиванием упавших на пол и покатившихся на повороте бутылок. Интеллигентные посланцы различных ООО, ЗАО и прочих коммерческих структур оттягивались под покровительством Меркурия профессионально, не рискуя.

Но тот, из десятого купе, вел себя необычно: никому в гости не набивался и к себе не приглашал. Проводник еще при посадке обратил на него внимание. Среднего роста, немного сутулый, но не старый, лет около сорока, он старался казаться как можно менее заметным. И, чем больше старался, тем хуже у него это получалось. Временами он настороженно озирался, а, когда проводник спросил у него, ждет ли он попутчиков, мужчина пугливо сжался и, прежде чем отрицательно покачать головой, резко повернулся спиной к вагону, словно ожидая нападения.

Несмотря на мороз, на нем было дорогое, хотя и длинное, чуть ли не до земли, но легкое светло-бежевое пальто. А на ногах летние, такого же цвета, только более темного оттенка, туфли из мягкой, даже на вид, кожи. Явно чужая поношенная кепка едва прикрывала макушку его непропорционально большой головы, непонятно как уместившейся на узеньких плечах. Высокий и гладкий, без единой морщинки лоб выдавал в нем личность незаурядную. С одеждой пассажира резко контрастировало землистого цвета лицо с зеленоватыми кругами под глазами и впавшими щеками. Диссонанс усиливался его манерой втягивать голову в плечи при каждом мало-мальски громком звуке. Этим он напоминал станционного пьянчужку, которые во множестве возникали перед остановившимся на пару минут поезде, чтобы разжиться чем-нибудь у пассажиров или украсть что при случае.

Эта пугливость стала его обычным состоянием с момента первого ареста в Брюсселе. Нет, никого недавно освободившийся зэк по кличке Бухарь не ждал. Любая встреча с кем бы то ни было для него была не только нежелательна, но и, более того, попросту страшна. Сейчас, между волей и неволей, между прошлым и будущим он был никто. Даже со справкой об освобождении, и это его даже радовало. Он отчетливо осознавал, что за ним уже началась охота, и его все чаще и чаще охватывало состояние близкое к панике. Но вот уже восемнадцать часов ничего особенного не происходило, и в отдаленных уголках сознания Андрея Степановича Ягненкова начала зарождаться надежда, что все обойдется. «Чем черт не шутит, может быть и удастся проскочить, – размышлял он в уютном тепле вагона, когда, засунув дорожную сумку под одну из нижних полок и сняв поскорее пальто, закутался в синее с блеклыми полосами одеяло и запер дверь. – В конце концов, не все так плохо. Впереди, как минимум, три, а то и четыре десятка лет жизни. Надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться ими в свое удовольствие. А неприятности… Кто же от них застрахован? Волки на то и существуют, чтобы овцы от скуки не передохли. Прорвемся!»

Настроение его постепенно обретало привычные очертания. «Прорываться» ему удавалось почти всегда. Он верил в свою звезду. Во всяком случае, до тех пор, пока однажды за ним не щелкнул замок железной двери камеры следственного изолятора в московском Лефортово. И он из баснословно богатого, по российским меркам, человека превратился сначала в подследственного, затем в обвиняемого и, наконец, в осужденного на шесть лет лишения свободы с отбыванием наказания, как гласил приговор, в «исправительно-трудовой колонии общего режима».

Перевоплощения Андрея Ягненкова начались после того, как он, молодой бухгалтер, работавший в прикладном НИИ, решил заняться бизнесом по обработке драгоценных камней и металлов. Не успевшие закиснуть в бюрократическом болоте его мозги нашли достойное применение. Не особенно всматриваясь, он ясно видел зияющие провалы в новых экономических отношениях. И сумел воспользоваться ими, как нельзя лучше.

Выйти на свободу с чистой совестью бухгалтер, превратившийся на зоне в Бухаря, не смог бы, даже если и захотел бы. Отягощенная несколькими миллионами долларов, укрытыми от следствия в надежном месте, совесть его никак не могла воспарить к небесам на крылышках невинности. О чем Андрей никогда не сокрушался. Жалел он сейчас только об одном – ему не удалось добраться до вокзала неузнанным. Хотя его вины в этом не было. Он понимал, что его миллионы, от которых он открещивался, как его ни уговаривали следователи, потом услужливые соседи по камере и, наконец, всевозможные «друзья», весь его лагерный срок регулярно подкатывавшие к нему во время своих визитов, не дают спать многим.

Не забыли про него сердобольные «доброжелатели» и на воле. Едва Ягненков поднялся по ступеням в автобус, следовавший мимо колонии в город, к нему подсел благообразного вида представительный коренастый господин, на улыбчивом лице которого выделялся приметный нос с черными усами под ним. Его темную голову с заметно пробивающейся сединой покрывала не по размеру маленькая пыжиковая шапка, когда-то свидетельствовавшая о принадлежности хозяина к советской номенклатуре. В задрипанном автобусе, не первый десяток лет курсировавшем по районному бездорожью, он явно чувствовал себя неуютно. Но старался не подавать вида. Представившись приятелем их общего знакомого, Игоря Васильевича Сушкова, он предложил Андрею несколько пачек пятисотрублевых купюр: