Аз грешный…

Лютеране не пользовались популярностью не только в Риме, но и в Москве, хотя никакими вредностями по отношению к православию никогда не отличались, а наоборот: почти все контакты с Москвой поддерживали в основном лютеранские страны. Козни шли из Ватикана и католических стран, но на Руси особых различий между лютеранами и католиками не делали. Например, патриарх Никон с лютеранством связывал всё непотребное, что проникало из Европы в Россию: табак, вино, музыку, книги, театр и «прочий разврат».

Царь же почитал учение Иисуса Христа, дружил с Никоном и свято верил ему. Ему было невдомёк, что Лютер был таким же «богоотступником», как сам Никон, взявшийся за исправление церковных книг и православных обрядов. Кстати, царь-батюшка выказывал явное предрасположение к некоторым из этих «лютеранских мерзостей»: он завёл у себя при дворе театр, музыку и проявлял живой интерес к занимательной западной литературе. Алексей Михайлович пропускал мимо ушей наскоки патриарха на «иноземщину», справедливо полагая, что они к нему отношения не имеют, потому что наместнику Бога на земле всё можно.

Не завершив войны с Речью Посполитой и находясь в состоянии перманентной войны с крымскими татарами, Россия начала военные действия против Швеции. Засадив шведского посла в кутузку, царь, стало быть, приготовился выехать на войну. На сей раз никаких торжественных проводов войску в шведский поход устраивать не пришлось, ибо оно уже находилось на месте, и никакого другого войска у царя не было. Надо было только дать воеводам указание оставить поляков временно в покое и, передвинув полки в Ливонию, всеми силами ополчиться на свеев. Войско выступало из-под Смоленска двумя основными колоннами: одна – под командованием князя Я.К.Черкасского – взяла направление на Ригу, а другая – под начальством князя А.Н.Трубецкого – устремилась к Дерпту. Небольшой отряд, возглавляемый воеводой П. Потёмкиным, должен был действовать в Ижорской земле и Карелии[10 - Современный шведский историк П. Энглунд отмечает, что война в Ингрии в это время носила для Москвы фактически освободительный характер.].

А когда лучится царю итти самому в войну, и бывает в его полку всякого чину людей с 30.000 человек; да в полках о розных бояр и воевод бывает тысячь по 20 и по 15 и по 10 и по 7 в полку.

3 июня Потёмкин с полуторатысячным отрядом перешёл границу у Невы, блокировал Орешек и сходу взял Нюеншанц. Шведы к войне не были готовы и располагали в Ингрии лишь небольшими гарнизонами. Выборг располагал сильным гарнизоном, но и он тоже не мог оказать другим гарнизонам существенную помощь. Местное православное население встретило русских воинов как освободителей и всеми силами помогало изгнать из края шведов. В Копорском уезде даже действовал партизанский отряд Ивана Полтева. 22 июня Потёмкин посадил часть своего отряда на построенные в Кокенесе струги, у острова Котлин вступил в сражение со шведским флотом и нанёс ему поражение.

А 30 июля русская армия после символического сопротивления литовцев вошла в Вильну. Порвав с Яном Казимиром, литовские магнаты во главе с князем Янушем Радзивиллом отдались под руку шведского короля и 8 августа 1655 года в Киеданах подписали с Магнусом Габриэлем Делагарди соответствующее соглашение. Теперь половина Литвы принадлежала России, а половина якобы находилась под протекцией Швеции. Но уже при подписании Киеданского соглашения у многих литовцев от удивления поднялись брови: из некоторых формулировок однозначно явствовало, что Литве была уготована судьба шведской провинции Ливонии!

Как бы то ни было, война для русских вроде началась весьма удачно. Как правило, зачинщику на первых порах всегда сопутствует успех – только удержать его удаётся не всем. Шведы не успели сосредоточить нужных сил ни в Ливонии, ни в Ингрии, и русские сходу взяли Динабург, быстренько переименовав его в Борисоглебов, захватили Кокенхаузен, получивший название Царевичев-Дмитриева, осадили Дерпт, овладели им после упорных боёв, а потом приступили к осаде основной шведской крепости в Прибалтике – Риги.

Рига, однако, оказалась крепким орешком. Там генерал-губернатор и главнокомандующий шведской армией в Ливонии М. Делагарди практически держал всё войско. Для облегчения осады отряд А.Л.Ордын-Нащокина, друйского воеводы, должен был взять морские ворота крепости – укрепление Дюнамюнде, но шведский флот помешал этому предприятию, и Ригу пришлось штурмовать в лоб. После кровопролитных двухмесячных боёв под стенами крепости осаду пришлось снять. Cвою роль сыграло роль неблаговидное поведение немецких наёмников, которые в ответственный момент переметнулись на сторону шведов. Личное присутствие царя во время осады не помогло московскому войску, и в начале октября 1656 года оно было вынуждено снять осаду крепости и вообще удалиться из Ливонии.

К зиме наступательный дух русской армии стал выдыхаться, шведы подтянули подкрепление и нанесли ей несколько поражений. Так в июне 1657 года Псковский полк окольничего М.В.Шереметева проиграл бой под Валком, в ходе которого в шведский плен попал сам воевода. В июле 1657 года Алексей Михайлович писал в письме ловчему А.И.Матюшкину: «Брат! Буди тебе ведомо: у Матвея Шереметева был бой с немецкими[11 - На Руси всех иностранцев, включая шведов, называли обобщённым именем «немцы».] людьми. И дворяне издрогали и побежали все, а Матвей остался в отводе и сорвал немецких людей. Да навстречю иные пришли роты, и Матвей напустил и на тех с неболшими людми, да лошадь повалилась, так его и взяли! А людей наших всяких чинов 51 человек убит да ранено 35 человек. И то благодарю Бога, что от трёх тысяч столько побито, а то все целы, потому что побежали; и сами плачют, что так грех учинился! …А с кем бой был, и тех немец всего было две тысячи; наших и болши было, да так грех пришёл. А о Матвее не тужи: будет здоров, вперёд ему к чести! Радуйся, что люди целы, а Матвей будет по-прежнему».

Матвей Шереметев, ровесник царя и лучший друг его родственника Матюшкина, к сожалению, «по-прежнему не будет»: в плену он скончался от ран.

В сентябре восьмитысячная армия шведов под командованием Делагарди вторглась в Гдовский уезд и осадила город Гдов. Малочисленный гарнизон города отчаянно защищался, отбив два штурма шведов, но силы были не равны, и крепость должна была вот-вот пасть. На выручку Гдову поспешил отряд горячего князя И.А.Хованского, известного по кличке «Тараруй». Это ему Тишайший по горячности сказал:

– Я тебя взыскал и выбрал на службу, а то тебя всяк называл бы дураком.

Делагарди решил не рисковать и, сняв осаду, дал приказ к отступлению. Отряд Хованского бросился преследовать шведов и 16 сентября 1657 года настиг их у речки Черми между Гдовом и Сыренском. В разыгравшемся сражении шведы потерпели сокрушительное поражение, потеряв много солдат и офицеров. Среди убитых оказались два шведских генерала – фон Ливен и Фитингхоф, получившие повышение как раз за бой под Валком; у шведов было захвачено 6 знамён, включая личный стяг графа Магнуса. От гнева Карла Х графа Делагарди спасло только родство с ним (граф был женат на сестре короля).

Преследуя шведов, Хованский сжёг Нарву, переправился на другой берег, взял Ивангород, совершил рейд вглубь Ингерманландии и глубокой осенью вернулся в Псков. Пока шведы тоже не были в состоянии одержать в Ливонии решительную победу, они отвлеклись на Польшу и Данию, поэтому последующие два года война с обеих сторон характеризовалась вяло текущими действиями, мелкими стычками и топтанием на месте.

Не добившись своих целей в Ливонии, Москва оказалась у разбитого корыта и в Польше. Планы Москвы присоединить Литовское княжество и избрать на польский трон Алексея Михайловича или его сына встретили там ожесточённое сопротивление, и начавшиеся в Вильно переговоры зашли в тупик. В Вильно появился небезызвестный Алегретти и стал энергично агитировать панов против Москвы. Поляки увидели, что их бывшие враги перессорились между собой, воспрянули духом и в 1660 году нанесли в Литве поражение двадцатитысячному войску князя Хованского.

Царь созвал бояр на «сидение», чтобы обсудить с ними неожиданное обострение событий в Польше. Бояре сгрудились в передней – ближние как можно ближе к дверям, ведущим в палату царя, остальные выстроились в нестройный ряд соответственно роду, чину и званию. Самый ближний, Илья Милославский, то и дело отворял дверь и заглядывал внутрь, чтобы не пропустить момент появления Тишайшего. Бояре не скрывали своего недоброжелательства к Милославскому, но не роптали. Поди попробуй потягаться с царским тестем! Князь Львов попробовал, да ему тут же указали, что местничать с царскими родственниками негоже.

– Все тут собрались? – строго – на правах царского родственника – вопрошает Милославский, обводя бояр бегающими рысьими глазками.

– Все! Все здеся! – нестройно отвечают бояре.

– Кажись, Пронского нетути! – раздаётся из задних рядов.

– Семеро одного не ждут. Пусть на себя пеняет!

Опоздавшим грозит царёв выговор, а то и битьё батогами.

Между тем, с трудом переводя дух, появляется князь Пронский. Улучив момент, бояре заходят в палату, норовя занять место поближе к царскому креслу в углу. Возникает сутолока, прерываемая появлением царя. Все встают и кланяются в землю. Тишайший усаживается в своё кресло и сразу обращается к собравшимся:

– Я призвал вас, бояре, по важному государственному делу. Вам должно быть известно, что дела наши переговорные с поляками идут не так гладко, как хотелося бы. Что присоветуете?

Упершись густыми длинными бородами в крутые животы, бояре угрюмо смотрели в пол и молчали. И тут вскочил князь Милославский, тесть Тишайшего, и заносчиво произнёс:

– Превеликий государь! Дай мне войско и через месяц я приведу к тебе на аркане короля Польши!

Бороды резко взметнулись вверх и вопросительно упёрлись в родственника царя.

Царь вскочил с трона и закричал:

– Как ты смеешь – ты, страдник, худой человечишка – хвастаться своим искусстовом в деле ратном! Когда ты ходил с полками? Какие-такие победы показал над неприятелем?

Тесть стоял и глупо улыбался.

Тишайшего эта улыбка окончательно вывела из себя. Он рассвирепел, путаясь в полах своего царского одеяния, петухом подскочил к Милославскому, размахнулся пухлой ручкой и со всего маху влепил ему звонкую пощёчину. Милославский перестал улыбаться, но продолжал стоять нерушимо в ожидании дальнейших «милостей» от дорогого зятя. А зять вцепился ему в бороду и начал её мотать из стороны в сторону:

– Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлен бывает!

Царь подтащил тестя за бороду к двери палаты, распахнул её ногой, дал князю пинком под зад и с треском захлопнул дверь.

– Ишь каков!

Тишайший отряхнул пухленькие ручки от грязного хвастуна и вернулся на трон. Когда он вновь обвёл взором палату, то увидел перед собой всю ту же картину: согнутые шеи с вениками бород и частокол торчащих над головами посохов. Никто из присутствовавших не смел ничего советовать царю. Но даже если бы они и осмелились, то сказать им было ровным счётом нечего.

Тишайший, собственными глазами увидевший, как выглядит хорошо обученная европейская – шведская – армия, в это время уделял пристальное внимание перевооружению и переоснащению русской армии. И хотя в войну русские вступили вполне подготовленными, но ощущалась острая нехватка в регулярных дисциплинированных полках и опытных воеводах и офицерах. Стараясь компенсировать этот недостаток, царь по возвращении из Риги приказал сформировать в Москве 3 рейтарских, 6 драгунских и 4 солдатских полка. По его указу в Пскове князь И.А.Хованский приступил к формированию 3 новых солдатских полков. Одновременно по поручению Тишайшего в Амстердам выехал голландец И. Гебдон, который был должен завербовать в Европе несколько полков, полностью укомплектованных иностранцами. Эту задачу И. Гебдон выполнить не смог, потому что иностранцы отказывались получать русское жалованье медными деньгами, в то время как царь не желал делать в отношении них исключение и выплачивать им жалованье серебром, потому что справедливо опасался недовольства в остальных полках русской армии. Это правило спустя сорок лет нарушит сын Тишайшего, Великий Пётр.

…Московскому послу Никите Ивановичу Одоевскому со товарищи пришлось здорово потрудиться и извести изрядную сумму денег на подкуп влиятельных ясновельможных панов, прежде чем к октябрю месяцу им удалось уломать строптивых переговорщиков и добиться от них обещания выбрать на польский трон московского представителя. Взамен Москва обязалась вернуть Речи Посполитой все завоёванные земли, кроме исконно русских. Богдан Хмельницкий при известии об этом так был огорчён и обижен на Москву, что заболел и вскоре умер.

А поляки и не думали выполнять своё обещание и, заключив со шведами мир в Оливе, открыли против русских военные действия. В итоге Москва лишилась всех своих внешнеполитических преимуществ и территориальных приобретений и нажила себе – кроме турок и крымских татар – новых врагов в лице не только поляков, но и шведов и малороссийских казаков. Бездарнее внешней политики, чем та, которую проводил в это время Тишайший, придумать было трудно. Исправлять её пришлось знаменитому дипломату и разведчику Ордын-Нащокину.

Нащокин во время военных действий со шведами был воеводой в литовском городе Друе, воевал под Динабургом, ездил в Митаву, чтобы склонить к поддержке русских войск в Прибалтике курляндского герцога Якова (Якоб), успел побывать под Ригой, а после этого надолго уселся воеводой в Царевичеве-Дмитриеве с неограниченными полномочиями «лифляндского воеводы», то есть главноначальствующего лица царя в завоёванных прибалтийских городах. Оттуда он продолжал оказывать влияние на формирование политики царя и успешно соперничать с такими любимцами Тишайшего, как мудрейший дьяк Алмаз Иванов и его родственник Артамон Матвеев. Впрочем, царь, прислушиваясь к мнению «лифляндского воеводы», окончательные решения оставлял за собой и боярской думой. Здесь же Нащокин организовал эффективную разведывательную работу против шведов и по всем статьям переиграл в этом деле противника. Для добычи военно-политической информации он активно использовал лазутчиков, шпионов и местное русское население. Успешные действия русских войск в Лифляндии во многом обязаны сведениям, полученным людьми Ордин-Нащокина.

Так и пришлось России напрягать свои силы в борьбе с Польшей и Швецией, отвлекаясь при этом на уговаривание и усмирение запорожских казаков, на отражение набегов крымских татар ещё много-много лет.

Конца этой борьбе на несколько фронтов не было видно.

Русский Лютер

В лета 7160 году[12 - Разница в летосчислении от сотворения мира – 7160 и от рождества Христова – 5508 даст нам год 1652.] по попущению Божию вскрался на престол патриаршеский бывшей поп Никита Минич, в чернецах Никон…

Протопоп Аввакум, «Книга бесед».

Патриарх Никон был в рассвете своего величия и власти.

Он всё ещё числился в любимцах у Тишайшего и купался в лучах царского внимания и любви. Алексей Михайлович благоволил к своему патриарху, верил ему безгранично и прислушивался ко всем его советам не только по церковным вопросам, но и по мирским делам. В Москве поговаривали, что когда Тишайший в 1652 году стал упрашивать Никона принять патриаршество, тот поставил непременным условием невмешательство царя в церковные дела, но себе выпросил место первого царского советника. Крестьянский сын Никита, постригшийся в 30-летнем возрасте в монахи в Анзерском ските, что на Белом море, под именем Никон, был не в меру честолюбив.

Церковную реформу он практически начал сразу, как только принял патриаршество. Разночтения и несоответствия в церковных книгах было обнаружено ещё при Максиме Греке, но Никон решил положить этому конец и очистить православную церковь от всякой «скверны». На этом пути патриарх встретил сильное сопротивление, расколовшее не только церковь на сторонников (никониан) и противников реформы (староверов), но и всю страну. Староверы фанатично защищали «веру своих отцов и дедов», и Никон был вынужден применять по отношению к ним силу и власть. Но староверы не сдавались и продолжали отстаивать старые церковные тексты и символы; они уходили на новые, неосвоенные места, в Заволжье, и образовывали на них свои общины, скиты, монастыри и поселения.

Церковная реформа, хотя и продолжалась, но не такими быстрыми темпами, как того желал сам реформатор. Главные противники Никона были уничтожены идейно и физически, удалены из Москвы и повержены в прах. Все они влачили жалкое существование или в тюрьмах, или в ссылках на окраинах царства: Павел Коломенский был лишён сана и сослан, Неронов постригся в монахи, Аввакум – самый умный и непримиримый противник никонианства – выслан с семьёй в далёкую Даурию, Никита Пустосвят и Лазарь под страхом наказания покаялись и умолкли. Прошедший в 1656 году церковный собор утвердил и произнёс проклятие над «двуперстниками»[13 - Одним из пунктов несогласия между никонианами и староверами был способ наложения креста: никониане ввели трёхперстный, в то время как староверы защищали старый двуперстный крест.]. Казалось бы, ну что могло угрожать Никону, вознесшемуся на такие выси, что и недруги и друзья называли его вторым царём? Да он собственно и был им. Надменный честолюбец, он считал себя даже выше царя земного, потому что был его посредником с самим Богом.

– Цари только слуги Божии, – говаривал он.

Между тем сопротивление нововведениям в низших слоях церковной системы не ослабевало. Оно тлело подспудным и незаметным жаром, но Никон его чувствовал и потому ополчался на своих противников с ещё большим ожесточением. Иногда ему казалось, что он борется с многоглавой гидрой, у которой вместо отрубленной одной головы сразу отрастали две или три, и бороться с ней уже не хватало сил. Но это были лишь минуты слабости, которую он тут же преодолевал и ни за что не давал себе расслабиться или пасть духом. Тишайший во всём его поддерживал.

Никон требовал от священников трезвой жизни и точного исполнения треб. Многие пастыри погрязли в стяжательстве, привыкли к пьянству, церковную службу справляли небрежно, молитвы произносили скороговоркой, второпях, искажая их смысл или бормоча вместо них самую несусветную чушь. Патриарх же заставлял их читать поучения народу – неслыханная новость, которая никак не нравилась невежественному духовенству. Богослужения в церквях длились часами, и верующие стояли с онемевшими членами, боясь шелохнуться и чем-то выдать своё недовольство. Никон сам прошёл все ипостаси церковной карьеры, служил приходским священником, сидел в монашеских скитах, стоял во главе монастыря и хорошо знал свою братию. Поэтому он не знал к ним снисхождения, был груб в обращении и жесток в наказании. Для него ничего не стоило посадить провинившегося попа на цепь, побить батогами, посадить в тюрьму или выслать в холодные необитаемые края.