малиновки, другие птицы,
к нам прилетайте, как свои,
во двор, простой воды напиться.
Вам хлеба вдоволь накрошу
и семечек не пожалею,
вы прилетайте к нам, прошу,
из чащ лесных ли, из полей ли.
Лишь только птица запоёт —
невольно сердце отзовётся.
Мир городской скорее мёртв,
в бетонных утонув колодцах.
***
То было золото, а это – серебро,
то было молодо, свежо, упруго, ярко,
а это – хрупко, ненадежно, как стекло,
которое вонзается в ребро,
когда с обочины слетает иномарка
и кувыркается, и катится в кювет.
То было – золото, а это – нет?
А может, это – платина?
Ты посмотри внимательно.
Подходит докторша в серебряном халатике,
и синяя табличка слева на груди.
– Не уходи!..
Стеклянный звон растаял вдалеке.
И новая пометка в дневнике:
«Сначала – золото,
потом (возможно) – платина.
За всё заплачено.
За всё – заплачено».
И новая пометка в дневнике:
«Как хорошо, что есть, Кто заплатил
своею Кровью
за ветерок, бегущий по вершинам
деревьев золотых…»
***
Мир не кончается за последней дверью,
а выходит наружу,
и поэтому – веришь или не веришь —
а ответ обнаружишь.
Всё равно любовь проникает
и туда, где царит отчаянье.
Спрашивает раскаявшийся Каин:
– Авеля не встречали?..
А потом, очнувшись или забывшись,
всё твердит неведомо кому:
– Отпусти, мы всё ещё мальчишки…
Я не сторож брату своему!..
А любовь?
На муке и крови,