Новейшая история средневековья

Вспашет поле, засеет, прополет грядку.
Раз в столетье бунтует – нужно призвать к порядку.
Когда повесить, когда наказать рублем,
объединить в колхозы, сослать на кулички к бесу.

Богослов облачается, служит тихую мессу
и потом допоздна беседует с королем.

«На зеленых холмах стоим, охраняем даты…»

На зеленых холмах стоим, охраняем даты,
условно разделяющие две минувших эпохи.
Ожидая приказа, приплясывают солдаты,
чистят ржавые латы. В общем, дела наши плохи.

Выцвели небеса. Они опускаются ниже.
Дни сжимаются от несчетного повторенья.
Из ближней церквушки доносится: «Иже
Херувимы» или похожее песнопенье.

Идут прокаженные. Колокольчики, балахоны.
Стопы обмотаны тряпками. Лица закрыты.
Из церквушки выносят целительные иконы.
Прокаженные очищаются. Пляска святого Витта

нападает, не медля, на исцеленных. Уходят бедняги,
приплясывая, в Богемию. Утомительное занятье.
Очистишься от проказы. Потом доберешься до Праги.
Там исцеляют хорею. Потом иное проклятье

падет на коснувшегося гробницы калеку.
И вновь – в дорогу. Заработаешь на продаже
индульгенций, промотаешь все. А пропащему человеку
остается одно: взять копье и стоять на страже.

«Статуя в нише. Витраж в окне. Пейзаж или портрет…»

Статуя в нише. Витраж в окне. Пейзаж или портрет
Внутри заглавной буквы. Все на своих местах.
Перстень, ларец и сердце. У каждого – свой секрет.
В перстне – отрава, в ларце – завещание, в сердце – страх.

В стене за портретом скрывается вход туда,
Откуда выхода нет, и не может быть.
По сводам стекает мутной струйкой вода.
Высохли кости мои. Боже, как хочется пить!

Пустые глазницы мои заполняет свет.
Воздух в клетке грудной заперт – не продохнуть.
Этот скелет покоится тысячу лет —
Бормочет экскурсовод. И продолжает путь.

Цепочкою вслед за ним уходят люди в плащах,
Кожаных куртках или демисезонных пальто.
Они любят наспех, похмеляются натощак.
Всегда торопятся. Нужно спешить, а то

Опоздаешь к отправке автобуса. Около двух
Минут займет обозренье страдающего Христа.
Ангел поет хорал. У него – абсолютный слух.
Может напеть по памяти или прочесть с листа.

«Это стихи об отсутствии времени. Вот актер…»

Это стихи об отсутствии времени. Вот актер
возлежит на ложе. Вокруг суета: очередная смена
декораций. У столба раскладывают костер.
Костер догорает. Река, голубая, как вена
на локтевом сгибе, течет по холсту слева
направо или справа налево. Непорочная Дева
стоит на центральной площади, удивленно
озираясь. Выставив копья, колонна
нарисованных воинов марширует куда-то,
скорее всего, в Палестину. Точные даты
никому не известны. Точное время тоже.
Пепел уносит ветром. Актер возлежит на ложе.

Собственно, есть часы. Солнечные. Но стрелка,
вернее, тень от нее, не имеет значения. Ибо
небо затянуто облаками. Цифры написаны мелко.
Читать никто не умеет. Что ж, и на том спасибо.

Лицедей не действует и не имеет лица. Его не станут
хоронить в освященной земле. Но землю и святость забыли
за пределами декораций. Бумажные розы не вянут.
Их вечной красе не помешает ничто, кроме пламени или пыли.

«Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз…»

Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз
неудавшейся жизни. Так, ступив на карниз
и оступившись, с ужасом смотришь вниз

и видишь просторные бархатные луга,
петлистую реку, размывающую берега,
а дальше – края, куда не ступала нога.

А выше – небо, куда не залетало крыло,
где кучевое облако никогда не плыло,
где не светит солнце – и без того светло.