Девять

а смертник, пожалуй, согласен с ним,
когда под землею гремят заводы,
а в небесах не смолкают оды,
закон природы – закон породы,
природу-породу мы не виним.
gggТакими уж мы уродились в роддоме
gggсистемы минздрава, мы были, кроме
gggматери, не нужны никому.
gggПолоской роддомовская клеенка
gggохватывала запястье ребенка,
gggи равнодушно родная сторонка
gggнас принимала по одному.
gggТакая уж выпала доля-жребий,
gggгражданин – отребье среди отребий,
gggхоть отсутствует множественное число
gggу слова «отребье», не скажешь иначе,
gggразличая в общем вое и плаче,
gggв поисках недостачи в сдаче
gggмелкое, но всесильное зло

«Век мой выношен. Выброшен хлам…»

Век мой выношен. Выброшен хлам.
Жизнь отравлена запахом гари.
И безмолвно сидят по углам
длинношерстные робкие твари.
Зябко выйти во двор по утрам.
Золотая листва под ногами.
Здесь друзья расстаются врагами.
Зыбко все. Все открыто ветрам.
Все открыто предательству тех,
кто отжал, тех, кто выжал и выжил,
сколько их – сластолюбцев и выжиг,
тех, кто вводит вселенную в грех.
Так скотину ведут на убой.
Так упрямицу тащат к постели.
Так безумье, лишенное цели,
ждет мгновенья – покончить с собой.

«Все не так, как тебе хотелось. Душой не криви…»

Все не так, как тебе хотелось. Душой не криви.
Алкоголик домой доберется на автопилоте.
Революцию не обязательно потопить в крови.
Сама увязнет в болоте.
Ибо эта местность болотиста. Бессмысленно помогать
добраться до твердой почвы безногому инвалиду.
Огоньки болотные пляшут. Прогнившая гать
существует только для виду.
Умирает в бездействии действие. В сомнении меркнет ум.
В немощь впадает старость. Осень мучит природу.
Внешнюю музыку заглушает внутренний шум.
Рыбка любит мутную воду.

«задание на дом: изволь нанести на карту…»

задание на дом: изволь нанести на карту
незыблемые границы государства Урарту,
к которым не подойти на расстоянье стрелы
летящей, меча разящего, враждебного взгляда —
ощетинится копьями, окаменеет преграда,
враждебная сила сама не рада —
сжалась в комок и глядит из исторической мглы.
все, что не существует, вечно и неизменно —
небытие подкрадывается постепенно,
чтоб нанести удар, и вечность твоя – верти
ею как хочешь: она затвердевает
под пальцами скульптора, то, чего не бывает,
как плод на каменном дереве созревает:
сиди ученик над картой, рисуй и черти.
тебе все равно, что дорическая колонна,
как березка, одна стоит между камней Вавилона.
Изида с Венерою сестры – зеркальные близнецы.
переселенье народов – броуновское движенье.
не влезай! убьет! – высокое напряженье.
средневековье лоб разбивает о Возрожденье.
мы стары, мы сами себе годимся в отцы.
мы мелкие сошки никем не написанной драмы.
на месте Урарту стоят армянские храмы,
а нам в толпе не протиснуться. ученик
сидит над руинами, над мраморными гробами,
нанесенными на карту, над колоннами и столбами
телеграфными, над порванными проводами,
над скульптурами без хитонов и без туник.
ампутация рук носов и фаллосов на скульптуре,
отношение к сексу в давно погибшей культуре,
технология тирании – стенобитный прибор, бревно
с литою бронзовой головою барана…
крепки границы Урарту, надежна охрана,
солнце зашло, закат зияет как рана,
но закату не больно, точнее, ему – все равно.

«Старость – второе дыхание. Привычка – вторая натура…»

Старость – второе дыхание. Привычка – вторая натура.
Кому хватает выдержки, тому не нужно отваги.
Герои моих стихов – история, архитектура
и плоские человечки, вырезанные из бумаги.
На них написаны тексты, вернее – только фрагменты.
Но если читать между строк, как старцы в детстве читали,