Богатыриада, или Галопом по европам

Шалава сперва хотел ограничиться одной чашей – просто чтобы немного расслабиться, успокоиться. Но вопли и жалобы, доносившиеся из шатра, были такими пронзительными и берущими за душу, что понадобилась и вторая чаша. Потом владыка Великой Степи вспомнил про мудрость, привитую ему любимой женой: «Бог троицу любит», и велел налить третью… После чего главный советник убедил, что негоже ограничиваться нечетным числом, как бы не вышло чего дурного. Мудрый Отец поспешил осушить и четвертую… А уж пятая пошла сама собой. Потом Шалава вспомнил, что пять – тоже, как ни крути, число нечетное…

Словом, к тому моменту, когда женские стоны, крики и жалобы утихли, и их сменил плач новорожденного, счастливый отец был уже вдребезги пьяным. И его неудержимо потянуло на подвиги и добрые дела… А также на изъяснения в любви всем женщинам, попавшимся ему на глаза.

По закону подлости, первой попалась ему Лебедь, бывшая пленница и полюбовница, а ныне – любимая и грозная жена двоюродного братца Калина…

Поповичу тоже очень хотелось сотворить добро. Кому-нибудь и при каких угодно обстоятельствах. Поэтому, увидев, как в корчму забежала растрепанная девка, вся в слезах и в рваной одеже, он тотчас смекнул: пора вершить суд скорый и правый. Девку-то явно обидели! Тем более, что и обидчик объявился без задержки.

– Иди сюда, негодная! – зарычал здоровенный мужик с багровой физиономией, на которой отчетливо виднелись свежие царапины. В могучей волосатой ручище была зажата плетка. – Не то хуже будет!

Богатырь, хоть и был уже сильно пьяным, навыков своих не утратил. Никто и ахнуть не успел, как он выскочил из-за стола, едва заметным движением руки переместил рыдающую и трясущуюся девку себе за спину, а вторую руку выставил вперед, предостерегающе подняв ладонь:

– Остынь и не ори!

Голос Поповича хоть и дрожал (много, много уже было выпито, вот язык-то и заплетался), но мог насторожить любого здравомыслящего человека. Увы, тот мужик здравого смысла явно не имел… По крайней мере, в эту минуту. Больно уж сильная злоба душила, застилая разум. Не то призадумался бы, оценив и могучую фигуру Поповича, и быстроту его движений.

– Ах ты… Вступаться?! – рык потревоженного медведя раскатился по корчме. – Не доводи до греха! Мало того, что изобью, еще в поруб сядешь! Моя это девка, я купил ее!

– Остынь! – повторил Попович голосом, в котором уже явственно скрежетала сталь. Богатырь нехорошо прищурился.

В глазах мужика мелькнуло что-то, отдаленно напоминавшее растерянность и смущение. Может, и образумился бы, но тут с тревогой загалдели посетители:

– Алеша, не встревай, отступись! Аль не видишь, ошейник на ней! Рабыня это! Худо тебе будет!

Ободренный такими словами, мужик зарычал и замахнулся на богатыря плетью…

Лучше бы он этого не делал.

Плетка очень быстро оказалась в руках Поповича, который принялся охаживать ею невежу, приговаривая:

– Вот тебе раз! Вот тебе два! А вот и три, ведь Бог троицу любит!

Народ, жадно уставившись на развлечение, хлопал в ладоши, постукивал кружками по столешницам и дружным хором подзуживал:

– Так его, Алешенька, так! А ну, еще! Вгоняй ума!

– Ты полегче, убьешь, неровен час! – попробовал было урезонить хозяин корчмы. Но его тут же заткнули, чтобы удовольствия добрым людям не портил.

Девка в ошейнике, за которую заступился богатырь, уставилась на него с благоговением, как на высшее существо. На глаза (чертовски красивые, чего скрывать) навернулись слезы. От волнения трепетала высокая упругая грудь, видневшаяся сквозь прорехи разорванной одежи (тоже чертовски красивая, что было, то было).

– Жалобу князю подам! – прохрипел мужик, тщетно пытаясь увернуться от жалящих ударов плети и от пинков Поповича. – В порубе насидишься! О-ой, больно-о-о-о!

– Подавай, на здоровье! – с пьяным благодушием согласился богатырь, не прекращая воспитательной работы.

И тут в кормчу, громко топая, вбежал запыхавшийся привратник:

– Господине, я тебя всюду ищу… Повитуха домой кличет. Сын у тебя родился!

Грянул многоголосый ликующий вопль. Каждый так радовался – искренне, от души, – будто сам был счастливым молодым отцом. Разумеется, сразу уйти Поповичу не дали. Сначала пришлось выпить за пяточки виновника торжества – чтобы ходил по земле твердо и уверенно, был здоровым. Потом – за сердце, чтобы вырос храбрым и справедливым, как отец его. После чего – за макушку, чтобы умным был, и кудри густо и красиво вились, как у отца… Потом Попович все-таки с великим трудом вырвался из корчмы, мучительно гадая: в какую сторону надо идти?! Если бы не привратник, мог бы и заблудиться. Девка семенила следом, застенчиво придерживая на груди рваную одежу.

Побитый мужик, который воспользовался радостной суматохой и улизнул, дожидался на улице. Да не один, а с целой кучей стражников.

– Вот он, разбойник! – ликующе возопил, увидев Поповича, приплясывая и потрясая кулаками. – С девкой моей беглой! Хватайте обоих, ребятушки, сполняйте службу княжескую! А уж за мной не пропадет!

– Не отдавай меня ему, благородный муж! – завопила девка, прижавшись к Поповичу. В голосе ее, ангельски красивом, отчетливо звучал половецкий акцент. – Верной служанкой твоей буду, какие угодно желания исполню, все для тебя сделаю, только не отдавай! Ты хороший и добрый, а он подлый и злой!

– Чего стоите?! – топнул мужик. – Аль самому князю на вас жаловаться?

Стражники, не сговариваясь, испустили коллективный протяжный стон. Поповича знали и любили. Однако скандальный мужик, как ни крути, был в своем праве… Вон он, ошейник на девке, всякому виден. А раб убегать от хозяина не смеет, за то положена суровая кара. И тому, кто укроет беглеца – тоже… Теперь приходилось решать задачу, что страшнее: возможный гнев Владимира или кулаки Поповича (которые были куда ближе!)

– Ну?! – надрывался мужик.

– Господине, отступился бы ты… – робко пробормотал привратник.

Девка жалобно всхлипнула. И этот звук будто сломал последнюю преграду в душе вдребезги пьяного счастливого отца.

– Говоришь, твоя девка, беглая? – нехорошо рассмеялся Попович. Зловещий был смех, с отчетливым дребезжанием. Многие воины, слышавшие его перед поединком, навеки упокоились в сырой земле, или были сожжены на погребальных кострах. – А чем докажешь?

– Так ошейник-то… – начал мужик и осекся, выпучив глаза.

Рыкнув: «стой смирно!», богатырь вцепился в ошейник крепкими, как сталь, пальцами. Поднатужился, закряхтел, развел в стороны, сломав маленький замочек. Сорвал с девкиной шеи и смял в бесформенный комок.

– А нету! – громовой хохот Поповича прокатился по улице. – Был – и сплыл! Ну-ка, ребятушки, вы ошейник на ней видите?

– Не видим! – с радостным облегчением выдохнули стражники.

– И я не вижу! Стало быть, этот песий сын не только обидел бедную девку, но и посмел возвести напраслину на витязя, всей Руси известного и славного. А вот за это… Э-э-эх!!!

Кулак Поповича мелькнул в воздухе, смачно соприкоснувшись со скулою хозяина девки. Мужика унесло в сторону, потом бросило на землю.

– Ступайте с богом, ребятушки… Ах, да! У меня же сын родился! – залившись пьяными счастливыми слезами, богатырь начал разыскивать кошель. – Выпейте за его здоровье… Тьфу, денег нет! Так вы ступайте в корчму, скажите, что за мой счет, да выпейте, сколько влезет.

С радостным галдежом стражники повалили угощаться на дармовщину.

– Ох, господине! Такой убыток! – чуть не заплакал привратник. – Они же тебя в такую трату введут…

– Ничего, не обеднею… А куда мы идем?

– Домой, господине, домой! Где тебя жена ждет с сыном рожденным! Ох, ну и достанется же мне, что такого пьяного привел…

– А тебе-то за что?! – с искренним изумлением вопросил хмельной Попович.

– Да разве эти бабы разбирают, за что! И вот еще… Ты и вправду девку хочешь у себя оставить? Ох, до беды дойдет! Получается, что беглую укрываешь.

– Не прогоняй меня, добрый человек, я из кожи вывернусь, чтобы тебе услужить! – взмолилась освобожденная. – Ты не бойся, ем я совсем мало, в траты не введу!

– Вправду! – улыбнулся Попович, осторожно погладив девку по голове. – И не трясись так. Как имя твое, девица?

– Емшан, господин. Емшан меня зовут!