Ню

А еще, можно так сильно ее желать, что взять и съесть. Только это больно быстро выходит – пять минут и все удовольствие. И уже не услышишь никогда…

…Колечко, которое я присмотрел, было не то что бы шикарным и очень дорогим, но необычным и запоминающимся. Как раз, как она любит. Вот завтра вытащу из кармана и коробочку с ним на открытой ладони прямо ей протяну. Она, конечно, мне на шею, а я в глаза ей посмотрю и замуж позову…

– Выходи – скажу – за меня…

Только вот, замужем она уже, такое дело… Да и вообще, банально это все – одну клетку на другую…

И не согласится она – на клетку то… Ей бы, птичке моей, летать – всю жизнь. Куда ей снова замуж. И потом, быт. Любовь наша – хрустальная, не для того мы ее так бережем и лелеем, от постороннего глаза укрываем, чтобы – р-р-раз – и окунуть с головой во все эти мерзости бытовой неустроенности и серости семейных будней – вот тебе, ешь, ешь.

Она мне:

– Макароны не забудь купить и яйца. А то кроме пива, толку от тебя…

Я ей:

– Ты вчера вон еще юбку купила, зеленую, и кофточки… две. И так уже в шкафу места нет, скоро в холодильник складывать начнешь…

Нет. Не хочу.

И она не захочет.

Муж у нее – музыкант, когда-то в оркестре играл. Она рассказывала – талант был редкий, каких мало, альтист. И альт у него был дорогой очень, особенный, чуть ли не Вильом или Альбани. Но – пить стал. Дальше вам ничего объяснять не надо, правда ведь? Сами все понимаете. И еще он на двенадцать лет старше ее, так что же вы хотите… Она говорит, что косится он на нее в последнее время, словно догадывается. И не разговаривает почти…

А у нас – уже год почти, представляете? Год счастья, не семейного, а обычного, человеческого, почти каждый день. Когда счастье – и каждый день, вы такое видели? Абсолют, понимаете…

…Дело не только в сексе, с этим как раз все нормально. Ну, то есть – улет… Но об этом я не хочу и не буду, это только наш с ней секрет и формула блаженства. Только ради этого уже стоило родиться, чтобы такое познать и испытать…

Я о другом – об Абсолюте. О поисках его. О том, как жить в одном городе – врозь и вместе – сразу, без быта, без боли, без усталости друг от друга… Ну вот любовь – нетто, понимаете…

…Подарю колечко и скажу:

– Просто так, любимая, просто так. Во имя нашей любви…

Хотя… А как же это она мужу дома объяснит колечко-то мое? Может – нашла… Конечно. А что? Что в этом такого – нашла… Повезло человеку один раз в жизни. Ну, вообще-то, не один. Но речь не об этом…

…Зато как ловко сидеть будет у нее на пальчике. Как она его теребить будет, так и сяк поворачивать, вспоминая обо мне…

Оказывается, когда бьют – в лицо, не по лицу – от любви, а – в лицо и «за дело», это ужасно больно и унизительно.

И унижение это настолько страшное, что слезы – не соленые даже, а – горькие, и не льются, а брызжут – мгновенно. Вот – удар, как взрыв, и – жар. Кожа, мякоть, кости – впечатываются, врезаются в тебя. Нет, не так, ты сама – врезаешься – в себя, чтобы убить – себя же… И – горячо, и горькие, горькие слезы…

Только это и помню – жар и горечь. И унижение…

Потом пришла боль, а все остальное – просто перестало быть…

Муж пришел с цветами.

Молчал. Ушел. Цветы лежали на подоконнике, пока не завяли совсем.

Любимый мой приходил – поникший, понурый. Не надо, милый, не надо. Это просто плата. За любовь. За наш Абсолют. Ведь за все надо платить, ты же знаешь, правда? Хороший мой…

И пусть. И пусть…

…Просто ты не знал, как сладок быт, когда вместе, если – любовь… Не знал. Боялся узнать… Ну, да я тебя на-учу…

Я ведь, если чего сильно захочу… А если что не так – ну мало ли, что в жизни случается-то…

Только не в лицо, любовь моя. Только не в лицо…

…А колечко – бог с ним. Бог с ним, говорю, с колечком.

Перед тем как ударить, он его с пальца у меня сорвал и отшвырнул. Закатилось оно куда-то. Наверное, за футляр от альта его. Найду. Не тревожься. Потом найду, ты не беспокойся, не надо. Главное – не в лицо…

Я навещаю ее по субботам. Раз в месяц. Уже целый год.

Чаще – никак не получается. Работа, то, се…

К тому же, женщина у меня теперь. Познакомился у друга на свадьбе, вот уже два месяца вместе. Расписаться собираемся. А после – еще труднее будет выбираться.

Да и не узнает она меня…

«…Закрытая черепно-мозговая травма в результате удара тупым предметом. Перелом нижней челюсти. Множественные кровоподтеки».

Это я в истории болезни увидел. Не понимаете? Сначала он ее – в лицо, а потом – по голове. А лицо у нее было… Как же это можно было – в лицо…

В отделении у нее весь персонал, нянечки там, сестры – женщины, она привыкла к ним, а тут санитар один из мужского отделения зашел случайно. Искал он кого-то, или что – не знаю. Наверное показалось ей… И невысоко вроде, второй этаж, люди, бывает, с такой высоты падают, и – ничего… А она – прямо о ребро тротуара, тем же местом…

«Только не в лицо» – кричала…

А колечко мое только один раз и примерила. Вот…

Быть богом

– Остановка сердца! – старшая сестра кинулась к дефибриллятору.

Это произошло тридцать секунд назад.

У меня есть шесть с половиной минут, чтобы спасти его жизнь. Именно через это время мозг Однорукого умрет.

Шесть с половиной минут – до его смерти…

Само взрывное устройство было не очень большим и тяжелым – обычный термос, набитый взрывчаткой по самую пробку, и самодельный детонатор. Основной вес приходился на ржавые гвозди, гайки, болты и просто куски металла, которые должны были разлететься при взрыве, увеличив количество жертв многократно. Все это вместе весило килограммов пятнадцать и оттягивало его плечи и лямки старого, штопанного-перештопанного рюкзака.

Он даже спросил у Инженера, что будет, если они не выдержат, и все это упадет на землю прежде, чем он доберется до цели. Выводя провода к нему под куртку и закрепляя их на груди, тот ответил:

– Аллах велик. Положись на него и не сомневайся. Сегодня ты станешь шахидом, забравшим жизни неверных…

В реанимации – семь коек, у каждой своя история, часто – свое прозвище. У тех, кто на них лежит, иногда тоже.