Мартовские колокола

В общем, раздобыв четки, господин Евсеин вернулся в Москву и принялся готовиться к поездке в Маалюлю. А так как университетское начальство и Географическое общество отказали ему в средствах на экспедицию, пришлось связаться с Ван дер Стрейкером. Олег Иванович считает, что бельгиец раздобыл где-то то ли копию этого письма, то ли упоминание о нем, и потому и сумел разыскать доцента. Скорее всего, он посетил бывшую владелицу четок и узнал о русском, который их забрал. Вот так оно все и вышло…

– Да, занятно, – кивнул я. – Прямо художественное совпадение.

– Да погоди ты! – раздраженно цыкнул на меня Яша. – Продолжайте, пан Никол…

– Опять ты – «пан»! – с досадой сказал гимназист. – Сколько ж можно, пора бы уже привыкнуть!

– Да, прости, Никол, – поправился Яков. – А ты, Вань, не мешай рассказывать…

– Да, собственно, уже почти все, – вздохнул Николка. – Вильгельм Евграфович взял деньги у Стрейкера, съездил в Сирию, нашел там манускрипт. Правда, монахини не позволили скопировать его – только разок показали. Вот господин Евсеин и запомнил лишь маленький кусочек – про то, как открывать порталы.

– Зато теперь мы весь текст добыли, – не удержался и похвастался я. – Самолично все переснял, пока отец Христовой невесте мозги пудрил. То-то Евсеин сейчас в перевод зарылся – за уши не оттащить! Даже удивляюсь – как он на фестиваль с нами поехать согласился… Все-все-все, больше не буду! – спешно добавил я поскорее, увидав, что и Николка, и Яша готовы чуть ли не накинуться на меня. – Рассказывай уже…

– Ну вот, – продолжил гимназист. – Приехал Вильгельм Евграфович в Москву – и, конечно, сразу попробовал открыть портал. Только с первого раза не совсем получилось – портал-то открылся, только не там где он хотел, а под землей. Ну, потом он, конечно, разобрался, что к чему, и смог открыть нормальный портал – на Гороховской. Кстати, попытки с десятой, не меньше – для того чтобы все получилось, нужно было найти такую стену, которая сохранилась бы и в будущем, – а у вас здесь столько домов снесли! Вот он и ходил по всей Москве и пробовал, пока не нашел дом на Гороховской. А как получилось – сразу пошел к моему дяде, Василию Петровичу, и снял квартиру в доме – чтобы быть поближе к порталу…

– Ясно, – вздохнул Яков. – Ну а дальше – Стрейкер потребовал четки и все записи по открытию себе, а господин доцент отказался.

– Ну да, – подтвердил Николка. – Он Стрейкеру с самого начала не верил. И хоть разок-другой сводил его в прошлое, но отдавать эту тайну бельгийскому авантюристу Вильгельм Евграфович не собирался. Вот Стрейкер его и похитил…

– Остается радоваться, что он так удачно ему по башке заехал, – усмехнулся я. – Не потеряй господин доцент память – все бы уже давно досталось этому бельгийскому проходимцу. И фиг бы мы с вами что-нибудь получили…

– Да, верно, – кивнул Яков. – Здесь нам, можно сказать, повезло.

Со стороны поляны раздался гудок. Мы вскочили – к автобусу подруливал Каретников.

– Ну что, готовы? – доктор высунулся из окна тачки. – Грузитесь, давайте, отправляемся. На въезде в Москву пробки, а нам вас еще на Гороховскую везти…

Глава 2

Геннадий, Виктор шли вслед за Володей Лопаткиным по длинному университетскому коридору. Им не раз приходилось бывать здесь в двадцать первом веке – Большая аудитория, церковь святой Татьяны, знаменитая читалка в ротонде… Удивляли старинные вывески на дверях первого этажа: «Экзекутор», «Регистратор», «Квартирмейстер». По-видимому, они оставались чуть ли не с самого основания университета.

Когда-то оба они оказались здесь сопливыми студентами-первокурсниками; можно было не сомневаться, что и на «нынешних», девятнадцатого века, новичков все это производит такое же неизгладимое впечатление. За 130 лет большинство помещений не раз и не два подвергалось переделкам; вот и сейчас они шли по коридорам, заставленным всякими шкафами, стены завешаны объявлениями, расписаниями лекций. Повсюду, даже во время лекций – густая толпа студентов; ужасный шум. Привыкшие к куда более строгим порядкам Геннадий с Виктором недоуменно озирались. Володя уловил их удивление:

– Это еще что! Вот, помню, когда я первый раз здесь оказался, так и вовсе опомниться не мог. Сами подумайте: после гимназии, с ее-то строгой дисциплиной – вот эдакая вольница! На лекцию хочешь – иди, не хочешь – не ходи. Захотел – пошел слушать лекцию другого факультета или другого курса. Никто за порядком не наблюдает, никто ничего не требует. Я все не мог понять, почему мне, который только вчера был загнан в рамки гимназических порядков, вдруг предоставили такую свободу!

– А с экзаменами как? – поинтересовался Виктор. – Много «хвостов» надо, чтобы отчислили?

– Отчислить могут за невнесение платы за обучение, – пояснил Лопаткин. – За нарушение университетского устава – например, за участие в каких-то противоправительственных действиях. За буйство сверх меры опять же. А так… многие к учебе очень небрежно относятся. Если не успеваешь за курсом – прямая дорога в «вечные студенты».

– Вечные студенты… академический отпуск, по болезни? – уточнил Геннадий. – Чтобы потом пересдать?

– Нет, что вы! – махнул рукой Владимир. – Если, скажем, год-два проучился и не сдал установленного минимума – переходишь на другой факультет. Кое-кто так весь университет переберет. Вот, сами смотрите…

По коридору навстречу следовал весьма представительный господин с немаленькой бородкой, украшенной пробивающейся кое-где сединой; тем не менее, господин был облачен в студенческий сюртук.

– А чего бы не учиться, коли средства имеются? – усмехнулся Владимир. – А может, уроки дает, или кто из богатых родственников за него платит…

– А есть и другие, – продолжал пояснять гостям Лопаткин. – вот, скажем… понаблюдайте…

У входа в аудиторию расположилась кучка студентов. Один из них, с виду постарше собеседников, выделялся значками двух факультетов.

– «Век живи – век учись», – прокомментировал гид. – Есть «вечные студенты» и такого рода. Заканчивают, видите ли, по два-три факультета. А то и отвлекают человека какие-то жизненные перипетии – скажем, к искусству потянется, а то и политикой увлечется. Или пустится путешествовать. Как быть? Времени все это требует весьма много, а отрываться от университета не хочется. Иные и возвращаются к учебе, а других затягивает такая инертность жизни…

Около следующей аудитории отиралась горстка первокурсников – видно было, что им, только-только вступившим под сени храма науки, здешние порядки еще в новинку. Один из студентов то и дело принимался листать тетрадь – видимо, с расписанием занятий.

К студентам подошел вальяжный университетский сторож.

– Кто должен читать, господа?

– По расписанию – профессор Николай Васильевич Бывалов, – с готовностью отозвался студентик.

Сторож покровительственно усмехнулся:

– Так он раньше декабря лекций не начинает. Так что идите себе, господа…

И важно проследовал по коридору. Ошарашенные первокурсники глядели ему вслед.

– Ну и порядочки у вас! – вырвалось у Виктора. – Ни фига себе – предмет в расписании, а он – «не раньше декабря»! Заменить, что ли, не могли?

– Это еще что, – вздохнул Володя. – Осенью многие преподаватели начинают лекции с изрядным запозданием. Да и на занятия приходят кто на четверть часа позже, а то и того поболе. Обычное дело…

Первокурсники оторвались наконец от созерцания удаляющегося сторожа и вновь зашуршали тетрадями. Владимир и его гости остановились поодаль – наблюдали.

– Лекцию читает экстраординарный профессор… Что такое – экстраординарный? – спросил первокурсник товарищей по несчастью.

Те недоуменно пожимали плечами.

Лопаткин ухмыльнулся и пришел наконец на помощь несчастным:

– Вы что, господа, ни одного профессора до сих пор в глаза не видели?

Те смущенно замотали головами, с надеждой глядя на многоопытного избавителя.

– Экстраординарный, – снизошел до объяснений Владимир, – это значит «внештатный». То есть сей ученый муж, не являясь сотрудником университета, просвещает наши темные умы по некоему разделу наук.

Лопаткин говорил с первокурсниками снисходительновысокомерно, чем еще больше усиливал их робость.

Пока Владимир преподавал азы студенческого жития первокурсникам, Геннадий с Виктором с любопытством озирались по сторонам. В здешних коридорах жизнь, похоже, всегда кипела. Толпа студентов была самой разношерстной – от щеголей побогаче, которые приезжали на Моховую в собственных экипажах (входя в здание университета, гости видели и таких), и до явных бедняков, живших впроголодь. Основная же масса на взгляд состояла из молодых людей весьма скромной наружности. Владимир успел уже рассказать, что большая часть таких студентов подрабатывает репетиторством, считая своим долгом хотя бы частично содержать себя, а не садиться на шею родителям.

Большинство студентов ходили здесь в форменных тужурках; сюртуки носили далеко не все. Тужурки эти – черного цвета с синим кантом и петлицами, золотыми орлеными пуговицам. Шинели, фуражки оставляли внизу, в гардеробе, под присмотром престарелого служителя в форменной университетской ливрее с золоченым кантом.

Форма, как говорил Владимир, хоть и была обязательна, однако университетское начальство смотрело на нарушения сквозь пальцы. Большинство студентов однако же предпочитали ходить именно в форме: во-первых, сразу видно, что студент, а это уже обеспечивало известное положение в обществе; во-вторых, так было дешевле. Носили поношенную студенческую форму: ходить в старом штатском платье считалось неприлично. Был еще какой-то парадный университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но за время своего визита на Моховую гости из будущего ни разу не видели ничего подобного. Кое-кто из студентов побогаче носил, правда, шпагу и сюртук с белой подкладкой – «белоподкладочники», называл таких их гид. Это были, видимо, молодые люди из зажиточных семей. Владимир, описывая университетский быт, говорил, что такие держатся обособленно, давая всяким способом понять, что они находятся в университете ради учебы и вовсе равнодушны к посторонним темам вроде политики. Тон, которым молодой человек говорил об этих «академистах» не оставлял сомнений – сам от относится к ним с крайним осуждением, полагая реакционерами и своего рода «приспешниками» университетских властей.

В противоположность щеголям, «академистам» и прочим франтам, которые внимательно следили за костюмом и прической, были и другие – нарочито небрежно одетые, отпускавшие волосы до плеч, носившие нечесаные кудлатые бороды и усы. Многие носили еще и большие очки с синими стеклами – этот особый вид должен был показать окружающим, что для владельца очков имеет значение одна наука, и он вот-вот осчастливит человечество каким-нибудь великим открытием. Беседы такие вели только о науке и учебе, все время делая таинственные мины, будто чего-то недоговаривали. Об этих Владимир говорил с иронией, но без раздражения – по всему было видно, что давно выбрал для себя занятие политикой как основное наполнение жизни.

Вот такие группки, различающиеся между собой и платьем, и манерами, да и темами бесед, кучковались у аудиторий. До прихода профессора студенты толпились около дверей. Вели разговоры; дождавшись профессора, заходили.

Виктор заглянул внутрь вслед за ними: студенты чинно рассаживались по скамьям с узкими пюпитрами. Усмехнулся – точно такие же скамьи темного дерева он помнил по старым аудиториям Московского энергетического института.