Дорога на Стамбул. Первая часть

– Каки таки?!

– Бабские! Правда-правда! Я сам видал! Она теперь купается отдельно и в рубахе… Опосля стала отжиматься, а я из кустов-то и сосмотрел… Точно! Растут.

Осип хлопнул себя по бокам и захохотал.

– Что, не веришь? Не веришь? Махоньки таки, как у нас с тобой, но только на бугорках…

– «Сосмотрел»? – стонал Осип, колотя от смеха лбом в шею старой лошади. – Ну, ты пластун! Ну, разведчик…

– Да и так видать! – толковал Васятка. – Ты приглядись! Они под платишком-то торчат! Дай срок, таки вырастут, вдарит – ворота расшибет…

– Ой, не могу!.. Ой, мои батюшки… – выл Осип.

– Это вы чего? – Никита вынес пучок удочек. – Чего ты регочешь?

Васятка сделал Осипу страшные глаза – мол, молчи! Не сказывай.

– Да это мы так, промеж себя… – ответил Осип, смахивая выступившие от смеха слезы.

– Вот, братец ты мой, Василь Демьяныч, а давно ль я ее Домне Платонне мыть помогал? Бывало, воды в котле нагрею в летней-то кухне и купаем в корыте… А она улыбается, беззубая, лысая, нравится ей… А теперь, вон поди ж ты, барышня! Ну, поехали, что ли? – спросил он, разбирая вожжи и вскакивая боком на телегу.

– Васятка! – закричала из окна, высунув голову поверх занавески и бальзаминов, Домна Платонна. – Один в воду лезть не моги и от Осипа ни на шаг! Ты слышишь ай нет?! Чай божился!

– Слышу, слышу… – пробурчал мальчишка.

– Ребята! Осип! Никита!

– Да ладно вам, маманя! – отмахнулся Никита. – Уж сто раз говорено.

– Не извольте беспокоиться! Будет как кредитный билет в банке! В полной сохранности! – крикнул Осип. – Ннннууу!

Телега заскрипела, тронулась.

– В добрый час! – сказала, крестя их на дорогу, нянька Макаровна, растворявшая ворота.

– «Из-за леса, леса копий и мечей!» – запел Осип. И Никита с Васяткой подхватили, легко разбираясь по голосам:

– «Едет сотня казаков-лихачей!»

– «Аааааай, говори!» – повел низами Осип. И братья грянули во всю силу легких, так что во дворах залаяли собаки:

– «Едет сотня казаков-лихачей!»

Песня считалась новой, ее привезли казаки с «Кавказского театра», как называли затяжную и кровавую войну с непокорными горцами Кавказа, что, то затухая, то разгораясь, тянулась уже не первый десяток лет.

На завалах мы стояли как стена,

Стенка алыми цветочками цвела… —

распевали казаки, не вдумываясь в страшную точность этого поэтического образа пули, хлестнувшей в чью-то грудь в белой гимнастической рубахе, поскольку бурки и мундиры были сброшены – рукопашная…

А кто первый до засеки добежит,

Тому орден, честь и слава надлежит…

А кто не добежит? Кто рухнет оземь, наткнувшись на безжалостный свинец или на клинок горца?.. О том не думалось. С готовностью отдаваясь власти песни, парни выехали за слободу и покатили по остывающей от дневного жара дороге, покрытой невесомой черноземной пылью, под которой, как в печи под пеплом, еще таилось тепло.

Они миновали разъезд, который хоть и был сменен, но все одно торчал на прежнем месте, перекрывая дорогу. Причем все трое из разъезда приняли живейшее участие в рассуждении на тему, куда ехать, где самые рачные места. И разумеется, все трое показывали в три разные стороны.

Раколовы уже давно отъехали, а пикетчики все еще орали друг на друга, тыкая нагайками по направлениям к одним им известным обильным речным местам.

Уже темнело, и, пока они распрягали лошадь, устраивали на поднятых тележных оглоблях балаган из большого куска парусины, пала ночь. Закидывали рачницы, разводили костер из сухих ивовых корней, вымытых из-под берега труженицей Собенью, уже в темноте.

Осип зажег припасенный факел из смолья и вместе с Васяткой отправился побродить по отлогому берегу Собени – поискать еще топляка на костер, чтобы не подкидывать сухую траву, а понежиться в безделье у неторопливого огонька.

Вода в реке была уже по-осеннему холодной, и Васятка, несший факел, поджимал босые ступни, как гусь шлепая по воде. Осип же ходил босиком с удовольствием; четыре года отбухав в тяжких кавалерийских сапогах, он с наслаждением давал волю и отдых поковерканным тесной обувью ступням, отвыкшим от речной прохлады, шелка прибрежного песка и атласа глинистого дна.

Поначалу они с Васяткой жадничали – совали в вязанку каждую хворостину, но потом наткнулись на целое корявое бревно, отрыли его из сухого песка и поволокли к костру.

У белеющего, будто парус, балагана они увидели не только Никиту, которого оставили следить за огнем и готовить ужин, но и еще двух незнакомцев.

– Вот… – сказал один из них, здороваясь, – попросились на огонек.

– Милости просим, повечеряйте с нами, – пригласил Осип.

– С удовольствием.

Никита разлил в кружки чай и подал гостям. Осип достал из корзины съестное.

По тому, как незнакомцы жадно набросились на еду, Осип понял, что они очень давно не ели. «Кто это? Что за люди? – подумал казак. – Что делают ночною порой в степи? Почему с ними нет никаких вещей?»

Но старинный неписаный этикет не позволял задавать никаких вопросов, пока гость не начинал рассказывать сам.

Васятка, улучив момент, зашептал Осипу:

– Ось! Чой-то я их опасаюся… Вона как трескают! Может, беглые. Разбойники каки…

– Не похоже! – сказал казак, однако достал из-под сена в телеге нагайку и надел на правую руку.

Один из гостей заметил и, уплетая пирожки, улыбнулся.

– Без этого инструмента даже раков не ловите?

– Нам так привычней! – в тон ему ответил Осип.

– Вот, Генчо! Смотри. Настоящая казачья нагайка. Можно сказать, символ Войска Донского и порядка Российской империи.

– Я знаю. Это такой плеть! – сказал с незнакомым акцентом второй гость – черноволосый и темноглазый с густой черной бородкой.