Колокола судьбы

Беркут молча, с силой отстранил его и, чуть наклонившись, чтобы не зацепить головой ребристый свод, вошел внутрь пещеры, в которой, в хитром закутке, чтобы дым выходил не через вход, а через специальную щель-прорубь, чадил небольшой костер. Бегло осмотрев эту пещеру, капитан сразу же перешел в другую, более просторную, и с удивлением заметил еще один вход, только значительно меньший по размерам. Отшельник сам отвернул полог, которым он был завешан, и пещера сразу же тускло осветилась заревом вновь появившегося на горизонте заходящего солнца.

«А вот и покои монаха-отшельника!».

В пещере стоял низенький лежак, несколько пристроенных на камнях досок заменяли стол, а на стенке висели два немецких автомата, охотничье ружье с полным патронташем и бинокль. Кроме того, заглянув в полуразвалившийся ящик, капитан обнаружил там пять или шесть немецких гранат с длинными деревянными ручками.

– Я вижу, вы не очень-то полагаетесь на молитвы. Больше доверяете оружию.

– Мундир на тебе эсэсовский – это понятно, – хрипло ответил Отшельник (Громов решил так и называть его). – А вот кто ты на самом деле? Не Беркут ли? Капитан, или что-то в этом роде?

– Беркут. Точно. Откуда сведения, особенно о моем новом звании?

– Секрет имеется, – хрипло хохотнул Отшельник, садясь на лежак.

– А конкретнее?

– По челу гадаю, – не сдавался Отшельник.

– Ну-ну, гадай, гадай, монах-отшельник.

– Садись. Коль впустил тебя в пещеру, значит, бояться уже нечего. Хотел бы сбросить, сбросил бы у входа. Твоим парашютистам и в голову не пришло бы, что погиб от чьих-то рук. Сорвался – и все тут.

– Живешь скрытно. Парашютистам на глаза не показываешься, однако разговоры их подслушиваешь. Странно, Отшельник, странно…

– Пристыди меня, пристыди.

– Парашютисты обитают здесь вторую неделю. Однако о тебе не говорили ни слова. Почему? До сих пор не заметили присутствия постороннего человека? Это уже опасно.

– Посторонние они здесь. Немцев тоже они накличут. Вывел бы ты их отсюда, капитан. Встречать я тебя не встречал, но слышать приходилось. До сих пор ты партизанил в лесах, в пустошь нога твоя не ступала. А я к ней привык. Летовать здесь было неплохо.

– Прогоняешь? – холодно улыбнулся Беркут. – Негостеприимный ты человек. Ну да Бог тебя простит. «Летовал», говоришь, здесь. Но ведь зимовать вроде бы не собираешься?

– До морозов – здесь, в морозы – у добрых людей. Ранней весной, если доживу, снова сюда.

– Просто для того, чтобы отсидеться? В глуши, в одиночку?

– А мне отряд ни к чему.

– Божественно. Только что-то я о таком партизане-одиночке, храбром мстителе, в этих краях не слышал. Или, может, партизанишь как-то так, слишком скрытно? – язвительно уточнил капитан.

– Скрытно, Беркут, скрытно. Плевать я хотел на вашу партизанщину. Желаете мараться в этой вселенской бойне, – ваше личное дело. Я, чтоб ты знал, сохраняю нейтралитет.

– Не понял? – строго переспросил Беркут. – Объясни-ка мне, темному армейскому офицеру, что значит «нейтралитет» и как ты собираешься придерживаться его, сидя здесь, на скале, посреди оккупированной земли, нашпигованной немцами, румынами, полицаями и прочими союзниками-пособниками?

– А так вот и собираюсь: молча, в терпении и молитвах.

– Неясно выражаешься, рядовой. Форму красноармейскую ты пока что не снял. Капитуляции тоже не было.

– А зачем ее снимать? Удобная, прочная, к оружию и к житью солдатскому приспособленная. Без нее в этих божьих пустошах не обойтись. Еще и комплект в запасе имеется, вместе с портянками и котелками. Как у порядочного ротного старшины.

5

Отшельник поднялся, перешел в соседнюю пещеру и через некоторое время вернулся оттуда с котелком какой-то кипящей жидкости. При этом Беркут с удивлением увидел, что хомуток котелка он держит голой рукой. Только поставив его на стол, Орест нашел какую-то тряпицу, снова подхватил его и, отцедив воду, высыпал сварившуюся в нем картошку в мундире прямо на доски. Сюда же он выложил добытые откуда-то из-под лежака лук, соль, полбуханки черствого ржаного хлеба и пару плиток немецкого шоколада.

– Хлебом-луком тебя, понятное дело, обес-печивает некая сердобольная молодка. А галеты, оружие? Трофей? Значит, все-таки воюешь понемногу?

– Граблю их, фрицев, по правде говоря. Человек десять обозников на тот свет откомандировал – что было, то было. Так что кое-какие припасы имеются. Но ведь грабить этих мародеров, скажу тебе, не грех. А во всем остальном – плевать мне на вашу войну. Хоть перережьте друг друга. Я свое отвоевал.

– Ну, ты, парень, ещё тот наглец.

Отшельник снял висевшую на гвозде немецкую флягу, отвинтил колпачок, поболтал и блаженно улыбнулся:

– То ли коньяк, то ли ром ихний… Дерьмо дерьмом, и привкус клоповый… но запах для дури имеется. При всей своей жадности, парой глотков могу угостить.

Когда Отшельник разливал коньяк в изогнутые алюминиевые кружки, Беркут обратил внимание, что одна из них под самым верхом была разворочена пулей или осколком. А ещё успел заметить, что инициалы на ней нацарапаны славянскими буквами.

«Возле убитых красноармейцев подобрал, – с неприязнью подумал он, глядя на довольно холеное лицо Отшельника. – Шкура мародерская».

– Где и когда ты дезертировал? – прямо спросил он, не притрагиваясь к своей кружке.

– И, если я действительно дезертировал, то пить со мной ты уже не станешь, так, что ли?

«Если дезертировал – мы будем судить тебя, – мысленно ответил Андрей, не сводя взгляда с Отшельника. – Сейчас, здесь, в тылу врага. Перед строем солдат, которых ты своим “нейтралитетом” ежедневно предаешь».

Андрей мог бы высказать ему все это и вслух. Но многие месяцы, проведенные в тылу врага – встречи с людьми, судьбы которых не укладывались ни в какие известные ему довоенные рамки бытия, опыт общения со многими заблудшими, оказавшимися, кто в добровольном плену, кто в полицаях, а кто в подвале у христоподаянной сельской тетки, – приучили его к терпению и дипломатичности. Тем более что он понимал: когда руки лежат на оружии, горячиться не стоит.

– Просто я хочу знать, с кем имею дело.

– Так вот же я весь перед тобой, – радушно развел руками, в каждой из которых подрагивали кружки с коньком, Отшельник. – И все тут со мной ясно. А выпьешь – ещё больше прояснится.

– Человек ты, вижу, не из трусливых, поэтому скажи честно и прямо. Чтобы не приходилось наводить о тебе справки через местных молодок. Я этого, как ты уже понял, не терплю.

– Да плевать мне на твои справки, новоиспеченный капитан. «Новоиспеченный», – отметил про себя Беркут. Значит, информация самая свежая. Однако тон, которым Отшельник произнес эти слова, нисколько не смутил его. Приходилось слышать и не такое. – И вообще, можешь идти к чертям вместе со своими зачиханными парашютистами. Увидим, долго ли они здесь навоюют.

– Ты сказал, что знаешь, как партизанили ребята из моего отряда. Почему считаешь, что парашютисты будут сражаться хуже их? И вообще, умерь свой пыл. Я пришел, чтобы поговорить с тобой по-человечески. Вот и веди себя соответственно. Тем более что лицо твое мне почему-то кажется очень знакомым.

– Того и гляди, брататься начнем.

– И фигура у тебя приметная. Где-то я видел тебя, Отшельник, где-то видел… – уже совсем умиротворенно повторил Беркут. – Может, на Днестре? Там, на Днестре, были доты. Я был комендантом одного из них, 120?го, «Беркута».

Отшельник чокнулся кружкой о кружку Беркута, выпил и, не приглашая капитана последовать его примеру, принялся за еду. Андрей тоже отпил.

– Да, что-то не очень крепкое твое питье, и действительно с каким-то клоповьим привкусом.

Он взял самую маленькую картошину, очистил, съел и поблагодарил за угощение. Тем временем Отшельник сосредоточенно жевал, всем своим поведением демонстрируя полное безразличие к тому, что делает и говорит этот непрошеный гость.

– Мои ребята тоже готовят ужин. Картошки нет, зато есть тушенка и немного крупы. Несколько глотков водки найдется. Словом, приглашаю… Кстати, как тебя кличут, а то я все Отшельник да Отшельник…

– Может, тебе еще и красноармейскую книжку предъявить, а, капитан?