Золото Роммеля

«Берлин… Карта… Великосветское дерь-рьмо! – молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. – Главное – уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!»

…А буквально за час до того, как оберштурмбаннфюрер фон Шмидт должен был ступить в кабинет Скорцени, начальнику диверсионного отдела РСХА доложили, что бывший командир линкора «Барбаросса» и «Африканского конвоя Роммеля» неожиданно покончил с собой.

– Нет, Родль, мы никогда не сможем смириться с потерей такого командора, – сокрушенно покачал головой первый диверсант рейха, выслушав этот скорбный доклад адъютанта. – Когда старый моряк уходит из жизни за два дня до присвоения ему чина контр-адмирала – это непостижимо.

– Уверен, что командование военно-морских сил потрясено непродуманным шагом командора Аугштайна не меньше нас.

– Кстати, кто именно сообщил вам об этом прискорбном происшествии, адъютант?

– Обер-лейтенант Кремпке.

– Понятно: тот самый сын ювелира, который был в составе охраны африканского груза…

Они оба глубокомысленно помолчали. «Кто сообщил о самоубийстве Аугштайна, – размышляли они, – тот и является организатором этого “самоубийства”. Но стоит ли напоминать об этом друг другу вслух?»

– А что сам обер-лейтенант? – поинтересовался Скорцени.

– Я подсказал его начальнику, чтобы завтра же он был отправлен на фронт. Но уже с повышением в чине. Парень явно засиделся в тылу, как, впрочем, и в обер-лейтенантах.

– Надеюсь, он не пойдет по стопам командора и не лишит себя удовольствия дождаться этого повышения?

– Опасаюсь, что волна самоубийств, образовавшаяся в кругу людей, так или иначе причастных к доставке из Африки сокровищ фельдмаршала Роммеля, может перерасти в эпидемию. Мы и так уже потеряли шесть человек. Не считая тех восьми, которые погибли не по своей воле, пусть даже и не в боях.

– Ничего не поделаешь: поиски кладов всегда связаны с легендами и потусторонней силой.

– Причем непременно с потусторонней. – Они обвели пространство вокруг себя такими взглядами, словно собирались тотчас же приняться за изгнание бесов. – Однако по стопам своего командора обер-лейтенант Кремпке не пойдет. Хотя кто знает… Они ведь познакомились еще в Тунисе.

– Это обстоятельство как-то связано с гибелью самоубийцы? – насторожился Скорцени.

– Этот обер-лейтенант явно пришелся по душе командору… Уже хотя бы тем, что обратился с просьбой помочь перевести его на службу во флот.

– Но ведь согласитесь, Родль, такое обращение не могло не тронуть заскорузлую душу старого морского волка.

– Обязано было тронуть, – уточнил адъютант. – Однако командор и пальцем не пошевелил, чтобы помочь пехотинцу обрести свои паруса.

– Что-то вы темните, Родль, – поморщился самый страшный человек рейха, напоминая адъютанту, что тот слишком отвлекся от темы. Но адъютант не смутился.

– Видите ли, господин штурмбаннфюрер, познакомившись с Кремпке, я посоветовал ему вновь обратиться к командору с той же просьбой. Тем более что после ранения Аугштайн отдыхал в своем деревенском доме неподалеку от Шведта, что рядом с местом службы Кремпке. Ну а сам обер-лейтенант, как известно, служил в гарнизоне подземного города СС, так называемого «Лагеря дождевого червя»[10 - «Лагерь дождевого червя» – такое название получил подземный лагерь, собственно, целый подземный город СС, созданный немцами на территории нынешней Польши.].

– Вот оно что! Примечательная деталь. И что же происходило дальше?

– Получив отпуск, Кремпке сразу же отправился в гости к командору.

– Как же вы утомили меня своими подробностями… – снова поморщился Скорцени.

– Всего лишь хочу подчеркнуть заслуги Кремпке, – лукаво ухмыльнулся адъютант.

– У оберштурмбаннфюрера СС фон Шмидта заслуг не меньше. Позаботьтесь, чтобы мы встретились с ним на одной из наших городских квартир.

– Например, на квартире Лилии Фройнштаг…

– Жестокий же вы человек, Родль, – покачал головой Скорцени, давая понять, что своим предложением тот вызывает у него бурю всяческих воспоминаний и эмоций. – Но считайте, что разрешение вы получили.

«Квартирой Фройнштаг» они называли обиталище, в которое Скорцени впервые поселил свою любовницу, унтерштурмфюрера Лилию Фройнштаг, когда она только появилась в Берлине. Это была одна из секретных квартир отдела диверсий СД, которую они использовали в крайне редких случаях – когда нужно было «отдышаться» одному из агентов или провести тайную встречу.

– Кстати, как там поживает еще один хранитель сокровищ Роммеля, недавно произведенный в новый чин? Имею в виду полковника Крона?

Замешательство Родля продолжалось недолго. Он давно взял в свои руки опеку надо всеми, кто так или иначе оказался причастным к «африканскому кладу». И постепенно Скорцени с удивлением открывал в нем гениального организатора всевозможных акций «по устрашению и исчезновению». Родль умел делать это, привлекая агентов Скорцени, но так, что при этом и сам он, и шеф оставались в тени. В то время как «лишние люди» исчезали совершенно естественным образом, безо всякой огласки.

– Стало известно, что на днях Крон побывал на встрече с фельдмаршалом Роммелем.

– Напрасно вы иронизируете, адъютант. Как известно, Лис Пустыни всегда был гостеприимным хозяином.

– Особенно, когда приглашал господина Крона. Ибо его гостеприимство, как надеется Роммель, будет оплачено из корсиканских тайников.

– То есть хотите сказать, что на барона фон Шмидта Роммель не рассчитывает?

– Но ведь и мы с вами, господин штурмбаннфюрер, вряд ли станем рассчитывать на услуги Крона.

– Как не станем мириться с тем, что полковник и впредь будет путаться у нас под ногами, дьявол меня расстреляй. Да к тому же пользоваться покровительством влиятельного полководца.

Их взгляды встретились лишь на какое-то мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Родль воспринял слова шефа как приказ убрать полковника. В таких случаях Скорцени всегда недоговаривал, чтобы при необходимости сделать удивленный вид и, избежав каких-либо обвинений, спросить у того же адъютанта: «А кто, собственно, приказывал? Как вы могли решиться на такое?!»

Но Родль не роптал. Он понимал: такова уж судьба всякого адъютанта, тем более если ему выпало быть адъютантом «первого диверсанта рейха».

– Может, поручить это самому Шмидту? Или, точнее, предоставить такую возможность? Он ведь человек неглупый: зачем ему конкурент?

– Барон не пойдет на это. Да и к чему усложнять? Другое дело, что Шмидт должен одним из первых узнавать об исчезновении очередного офицера, посвященного в тайну корсиканского клада.

– Что, конечно же, будет производить на него неизгладимое впечатление, – согласился гауптштурмфюрер Родль.

17

Проснувшись в своем номере отеля, Шмидт приподнялся на локте и какое-то время всматривался в окно, занавешенное пеленой осеннего тумана, щедро замешанного на удушливом берлинском смоге. Всю ночь ему снилось, что он плывет на корабле, том самом, что увозил африканские сокровища фельдмаршала; поэтому даже теперь, проснувшись, все еще чувствовал себя так, словно, сдерживая тошнотную усталость качки, смотрит в иллюминатор своей каюты.

«Только вот подполковника Крона ни в этой каюте, ни вообще на корабле уже нет, – напомнил себе барон. – Как нет уже и обер-лейтенанта Кремпке, командора Аугштайна, а также подавляющего большинства солдат охраны и членов экипажа линкора».

– Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нем каратов, – изрек марокканский ювелир-араб, у которого Шмидт, по поручению Роммеля, консультировался по поводу двух камней, чья ценность показалась фельдмаршалу сомнительной. – Лишь после этого он приобретает свою истинную красоту и очаровательность. Вот только…

– Что «вот только»?.. – подбодрил его барон, поняв, что многозначительное молчание ювелира затягивается.

– Бриллиант – минерал небесный. Не знаю, с какими силами он связан, однако… Достигнув своего совершенства, он, как правило, достается отъявленнейшему из негодяев.

– Странная особенность…

– Скорее закономерность. Вам известно, почему Наполеон остался без короны и без империи? – спросил тогда ювелир, уже прощаясь с бароном. – Вы, конечно, скажете, что причиной явилось его поражение в битве под Ватерлоо.

– Неважно, что скажу я, важно, что говорят историки. Они же в один голос твердят именно о ней, о битве под Ватерлоо.