Киммерийский закат

– Поймите, Владимир Андреевич, существуют ситуации, при которых варианты не предусмотрены. Сейчас мы в одном из таких исторических тупиков. Поскольку в этот роковой для страны час вы решительно отказались принимать на себя ответственность за ее судьбу, за вами – последний ход.

– …И тоже роковой, – проворчал Дробин. – Так уж ложится ваша карта.

Еще несколько минут назад ему, руководителю аппарата Президента, казалось, что основной диалог с Русаковым состоится именно у него, как человека наиболее приближенного по службе. Исходя из этого, его и включали в состав «доросской группы». Но теперь Дробин явственно чувствовал, что инициатива постепенно переходит к Банникову и Вальяжнину.

– Ну, знаете ли, – по-дирижерски, обеими руками, принялся жестикулировать генсек-президент, – это еще надо посмотреть, как и для кого в судьбоносное время эта карта ляжет.

– Ваш гражданский и партийный долг, – в свою очередь, входил в охотничий раж Вальяжнин, – передать свои полномочия вице-президенту Ненашеву, как это, собственно, и предусмотрено Конституцией, и подать заявление об отставке… Мы считаем, что иного решения просто быть не может. И ничего другого от вас не требуется. Понятно, что без достойной должности вас не оставят.

– «Мы»?! Кто это «мы»?! – вновь завелся Русаков. – От чьего имени вы говорите? Кто принял решение о том, что я должен подать в отставку? Кто вообще, в принципе, имеет право решать подобные вопросы?! Для начала, назовите людей, которые уполномочили вас на эти переговоры и приняли решение о моей отставке.

Вальяжнин почему-то оглянулся на Банникова, но тот сидел с солдафонской непроницаемостью на лице, одинаково готовый и к тому, чтобы вновь наброситься на Президента с казарменным матом, и к тому, чтобы попросту подняться и уйти. Единственно, к чему он совершенно не был готов, так это к ответу на простой, словно потертая портупея взводного, вопрос: «Кто же все-таки это решил, – что Президент должен подать в отставку?», заданный вконец разболтавшимся, словно заумствующий новобранец, Русаковым.

– Я бы еще мог понять, если бы об этом со мной говорили Председатель Верховного Совета, министр обороны, председатель госбезопасности, – все увереннее парировал генсек-президент. – Кстати, где они? Почему не прилетели эти товарищи?

– Да какое это имеет значение, где они сейчас находятся?! – взревел Банников. – Мы-то здесь! И от чьего имени, по вашему мнению, мы говорим?! От своего, что ли?! Конечно, от своего – тоже, но надо же понимать…

– Его, видите ли, наш ранг не устраивает, – глухо возмутился Вальяжнин. – Кстати, хочу напомнить вам, господин Русаков, – употребил он это свое «господин», словно перчатку в лицо швырнул, – что перед вами – член Политбюро.

– Мне же почему-то кажется, что передо мной – очередной экземпляр кадровой недоработки, – решил Русаков, что терять ему больше нечего и что самое время, в свою очередь, напомнить всем присутствующим «кто есть ху». – Причем самый убедительный ее пример.

– Не думайте, что я оскорблюсь и уйду, не добившись своего, – огрызнулся Вальяжнин. – Подпишете вы в конце концов указ о введении чрезвычайного положения?!

– Да что вы его уговариваете?! – воинственно сжимал кулаки Банников, готовый по стенке размазать эту продавшуюся империалистам гражданскую мразь. – Мы что, без его указа не обойдемся, что ли? Пусть пока этот трус посидит на своей даче, – решительно поднялся он, чтобы отойти к окну. – Придет время, и мы с ним разберемся, как положено, со всей революционной строгостью.

– Если вы так и дальше будете относиться к данному вопросу, – постарался как можно спокойнее вразумить их Русаков, – вы погубите не только себя, но и все наше дело. Это же не шутки, это, знаете ли, чревато… Действия, которые вы предлагаете мне поддержать – чистой воды авантюризм. Не возражаю, чрезвычайное положение действительно назрело. Но решать все эти вопросы нужно было на съезде партии. И если вы не согласны с моим мнением, давайте пойдем на созыв внеочередного съезда…

– Нет, по-моему, он так и не понял, что происходит в стране и почему мы здесь, – поднялся вслед за Банниковым «отпетый идеолог».

– А ему одинаково, – апеллировал к нему Дробин. – Это же манера нашего Президента: он заговорит любой самый ясный вопрос.

– В последний раз спрашиваю, – совершенно не собирался деликатничать и церемониться с генсек-президентом генерал Банников. – Ты подписываешь указ?

– Не подписываю. И от слова своего не отступлюсь.

– Тогда, как уже было сказано, сейчас же пиши заявление об отставке и убирайся к… матери!

– Генерал, генерал! – на сей раз, не выдержал уже Цеханов. Возможно, из чувства своего традиционного превосходства над армейским генералитетом, воспитанным в «лучших традициях» советского казарменного хамства. Что ни говори, а кое-каким манерам офицеров кагэбэ все же обучали. Постоянная работа с интеллигенцией, видите ли, обязывала.

– Все! – поднялся Президент, неуверенно хлопнув ладонью по столу. – Что бы вы здесь ни говорили, я ничего подписывать не стану. И на этом давайте закончим наш разговор.

Первым, метнув на генсек-президента преисполненный ненависти взгляд, оставил кабинет главком Сухопутных войск. У двери он попытался толкнуть плечом «верного пса», полковника Бурова, но тот инстинктивно ушел от удара и мстительно, победно ухмыльнулся. Вслед за главкомом, пытаясь одновременно протиснуться в дверь, вышли генералы госбезопасности.

– Этого отсюда немедленно убрать, – обронил Цеханов генералу Ротмистрову, проходя мимо полковника.

– Не ожидал, – хрипло проворчал Вальяжнин, набыченно глядя себе под ноги, – что он так ничего и не поймет; что он попытается нас вот так, вот…

– А чего от «такого…» еще можно было ожидать? – окончательно сжигал свои служебные мосты руководитель аппарата Президента, понимая, что быстрее всех и самым жестоким образом эти неудавшиеся переговоры отразятся именно на его судьбе. К тому же как руководитель аппарата главы государства, он явно не оправдал надежд «доросской группы», хотя не далее как два часа назад самонадеянно заверял кое-кого из «доросцев», что обладает достаточным влиянием на Русакова, чтобы в течение пяти минут склонить его к подписанию «чрезвычайки».

16

Решив, что он достаточно бодр, чтобы продолжить исследование свое убежища, Курбанов не стал, как прежде, восхищаться коврами, подсвечниками и репродукциями с картин древних мастеров, а сразу же отыскал ход, ведущий в подвал. Дверь была заперта, но довольно скоро среди ключей своей связки майор обнаружил ключ и от этой двери.

Подвальное помещение оказалось просторной, прилично обставленной жилой комнатой, хотя стальная дверь, воздушные фильтры и развешенные по стенам противогазы явно свидетельствовали о том, что задумывалась-то она как бомбоубежище. Правда, вполне респектабельное: с санузлом, ванной и даже небольшим рабочим кабинетом.

Однако майора больше интересовало не то, из какого дерева изготовлен массивный письменный стол в кабинете-бункере, а что находится там, за массивным сейфом, который по размерам своим вполне мог сойти за уводящую куда-то дверь. Поддавшись совершенно непраздному любопытству, Виктор попытался проверить свою версию, но из этого ничего не вышло. Ни ключом от сейфа, ни секретом тайной двери он, увы, не располагал.

«Ладно, – сказал себе майор, – оставим эту маленькую тайну виллы “Лазурный берег” на потом. У тебя еще будет время разобраться с ней. Если только есть смысл основательно втравливать себя во все, что связано с этим комфортабельным логовом».

Едва он поднялся в свои апартаменты, как ожил красный телефон, трубку которого ему предписано было поднимать в обязательном порядке.

– Значит, ты все же в «Лазурном», – узнал он голос Бурова, решившего, что уже достаточно поздно, чтобы разговор с подчиненным начинать с «доброго вечера», и достаточно рано, чтобы удостаивать его «добрым утром».

– Как приказано, товарищ полковник.

– Почему появился только сегодня?

– Теперь уже вчера, – взглянул майор на часы.

– Точно вчера? – Буров никак не мог отучить себя от наивно-детской привычки по-учительски проверять своих подчиненных на вшивость такими вот примитивными уточнениями и переспросами.

– Если учесть, что уже перевалило за полночь.

– Хорошо хоть появился, а то ведь охранники тебя почему-то не зафиксировали, я справлялся у начальника.

– Стоит ли отнимать время у его «обалдуйчиков»? – вспомнил Курбанов Леху-извозчика.

– Ну-ну… Ведут они себя мирно, на мозоли пока что не наступают, – примирительно остепенил его Буров. – Как там, на новом месте?

– Вилла «Лазурный берег» – этим все сказано.

– Я всегда был против того, чтобы мои барбосы показывались где-нибудь на побережье Кавказа или Крыма, да еще и нежились в подобных условиях. Стоит вам хоть немного пошиковать таким образом, и черта с два загонишь вас потом в пески-болота… Но, с другой стороны…

– …До полного одичания доводить тоже не стоит, – истолковал его мысль Курбанов. – Будем считать это курсами на выживание в аристократических условиях Запада, или что-то в этом роде.

Полковник недовольно покряхтел, однако спорить не стал.

– «Вилла», говоришь? А что, может сойти. Так и назовем: «Вилла “Лазурный берег”».

«Наверняка продал ему название операции», – решил Курбанов. Он знал пристрастие полковника – превращать в «операцию» любое, даже самое банальное, поручение, причем давать ей при этом эффектное название. Но не осмеивал его страсть, наоборот, пытался делать то же самое, на личном опыте убеждаясь, что, придав любому своему действию форму операции – с названием, четко определенной целью и планом ее достижения, – заставляешь себя мобилизоваться, хоть на какое-то время отрешиться от всего постороннего.

– Тебе там подобрали кое-какую литературу. Для общего, так сказать, развития. Ты ее как можно внимательнее…

– Какую еще литературу? – непонимающе поморщил лоб Курбанов. Ах, да… Черт возьми, он совершенно забыл, что в записке, составленной тем самым женским бисерком, говорится еще и о каких-то подобранных для него книжках. – Обязательно перечитаю. Кстати, кто меня здесь опекает?

Полковник недовольно прокашлялся. Он, конечно, был уверен, что ни одной из соперничающих «контор» телефон этот не прослушивается, тем не менее пытался сохранять профессиональную осторожность.

– Мы, мистер Мешхеди, мы, – проговорил Буров с явным кавказским акцентом, подражая Сталину. – Пока что только мы, если это важно для вас, господин Мешхеди.