Империя предков

За переговорным столом его встречали двое из благородных происхождений, обладатели многих доблестных качеств – то были барон Карл-Хайнц Прозорливый и рыцарь Конрад Доблестный. И если рыцарь более был отмечен печатью некоего угрюмого молчания, то барон, напротив, оказался говорлив, словоохотлив. Конечно же, принимающая сторона была хорошо осведомлена, кто прибыл, кто перед ним восседает за весьма массивным дубовым столом. А как же, мать польского князя сама из этих благоприятных долин земли Баварии – славная дочь Андекской династии, что являлась родственницей многим правящим семьям в Европе: в Чехии, в Моравии, в Богемии и особенно во Франции, что делало её сына – князя Генриха Благочестивого в глазах остальных такой же весьма влиятельной фигурой. Да и отец его именем Генрих Первый Бородатый – князь великопольский также пользовался в Европе славной репутацией.

– Знаком искренности уважения просим Вас, князь всегда высокой благой чести, отведать, разделить с нами скромную трапезу, – говорил учтиво словоохотливый барон, тогда как угрюмый ли рыцарь продолжал хранить молчание, что, однако, украшало его как, именно, германского воина высокой доблести, как знавал про это польский князь.

Тем временем на широкий дубовый стол обслуга подавала хлеб из пшеницы, нежное телячье мясо, на огне вертелом закопчённого поросёнка, да и мясо птицы, всё приправленное специями из восточных стран, в жарком виде. Да, такая обильная еда поднеслась, весьма кстати, после такого спешного перехода из Силезии в баварские земли ради одной цели, каковой явилась просьба за подмогой. И вино подалось в больших кубках, что глотнув, польский князь тут же оценил высоко: «О, славно благородное вино из Бургундии…»

За столом, в котором во время, однако, обильной трапезы, едва ль разбавленной редким разговором, не преминул спросить более говорливый, несмотря на это обозначенный эдакой мудрой прозорливостью об истинной цели такого уж редкого визита, вопросом, в котором более проявилось нетерпеливое любопытство, нежели скромность означенного этикета. Польский князь, не откладывая в долгий ящик, отвечал, призвав не красноречие, скорей, пылкость сердца сложившимся трагическим обстоятельством, что касательно не только земли польской, силезской, но и всей Европы:

– Никогда наш благородный мир не видывал такой войны, опустошительной войны, будто пришествие конца света, более не скажешь о том, что сотворилось в восточных границах.

– И как понимаю, тебе нужна подмога, – вставил слово дотоле молчавший рыцарь Конрад Бесстрашный.

– Да, мне нужна помощь всей Европы, если так могу выразиться, ибо перед всеми нами общий враг, неведомый враг.

– Так уж неведом, хотя, Вы – князь высокой благой чести, отчасти правы, что можем сказать об этом враге, но заговорили будто, мол, они и есть воинство Антихриста, сошедшего с небес для ниспослания всем нам конца света, – опять говорил барон, слова его будто покрыты вуалью тревожности.

– Я спешно направлялся к вам в земли баварские, но в один миг показалось мне, что висит на моём плече чей-то остро внимающий взгляд, что словно ужалил меня, будто чья-то пара зорких глаз проследила весь путь…

– Свита прочувствовала это? – барон также оставался тем же тревожным, ибо прослышан был о некоем качестве этого польского князя этаким оракулом улавливать, предчувствовать некую неведомость, даже возможно, исходящую из будущего, говорили, что у него для этого на его теле даже какая-то печать свыше.

– Я спросил у своих слуг про это, нет, им неведом был чей-то следящий взгляд, но на мне так и продолжает висеть этот заострённый взгляд от неизвестного обладателя. И скажу ещё одно, у меня такое чувство, даже знаю я, может каким-то наитием, но ведаю, что они знают всё про нас, но мы так и остаёмся в неведомости, кто, же, перед нами. Неужто, они и есть дьяволы из преисподней?

Тягостное молчание воцарилось за столом. Да, не каждый день подумаешь, рассуждаешь о пришествии Антихриста, о неизбежности конца света. Через какое-то время и вымолвил слово, однако, с твёрдостью голоса изрёк всегда ль молчаливый рыцарь Конрад Доблестный слова, что и выразили торжественную решимость, что ранее было редко слышимо от него:

– Мы – рыцари доблестного ордена Тевтонского последуем, строем единым встанем на защиту земли польской и не только, кто бы, не стоял против нас, да последуют за нами рыцари Европы. Да вдохновит нас отныне общее знамя за наше право жизни, свободы под солнцем.

***

«Компетентный учёный не преминет поразиться «зловещей личности Чингисхана, в конечном счёте мы могли бы объяснить не более, чем гениальность Шекспира». …человек, поднявший монголов от уровня никому неизвестного племени до властителей мира. Мы не можем оценивать его по меркам современной цивилизации. Мы должны рассматривать его согласно воззрениям сурового мира степей, населённого охотниками, кочевниками, скачущими на лошадях и использующими как средство транспорта оленей.

Темучин научился избегать засад и прорываться сквозь цепи воинов, устраивающих на него облавы. За ним охотились, и с каждым разом он становился хитрее. Очевидно, что второй раз он пойман не был», – американский сценарист, писатель, историк Гарольд Лэмб. «Чингис-хан. Император человечества». Лондон. 1928 г.

«Охотники его, тронутые таковым гостеприимством, говорили между собою: «Тайчиут хотя в родстве с нами, но часто отбивает у нас телят с лошадьми и отнимает съестные запасы, он не имеет качеств, свойственных владетелю. Темуджин, напротив, подлинно обладает качествами, свойственными владетелю». …

В это время слава подвигов Чингисхановых день ото дня возрастала, между тем, как колено Тайчиут страдало от несправедливости своего владетеля. Оно восхищалось, видя, что Чингисхан был милостив, человеколюбив и временами дарил своих людей шубами и лошадьми», – русский путешественник, учёный, востоковед, китаевед (впервые в мировой синологии указавший важность китайских источников для изучения всемирной истории), трёхкратный обладатель полной Демидовской премии (1835, 1839 и 1849 годов) и одной половинной (1841), член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук Иакинф (Бичурин Никита Яковлевич). Годы жизни 29 августа 1777 – 11 мая 1853 по календарю григорианскому. «История первых четырёх ханов из дома Чингисова». Санкт-Петербург. 1829 г.

«…слово Чингис считают равнозначным понятию «непреклонный», которое, правда, близко подходит к характеру Темучина, но всегда представляется односторонним, так как заключает в себе идею твёрдости только воли, не касаясь ума и физической стороны человека. Если примем во внимание, что среди монгольской аристократии того времени существовали титулы: «багатур» (для физически сильных, храбрых), сэцен (для мудрых), то имя Чингис, данное Темучину, вполне соответствует своему всестороннему значению. Темучин помимо своих выдающихся физических качеств, был одарён редким умом, твёрдой волей, военным и организаторским талантами, красноречием, совокупность всех этих качеств в одном человеке можно определить словом чингис», – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен-Хара-Даван. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

***

Над обрывом берега речушки, впадающей в Онон, в темени густых сумерек стоял человек, заметивший деревянную колодку над водой, заодно и голову беглеца, так и выразились глаза остротой пристальности…

Тело его коченело в холодной воде, намокшая деревянная колодка совсем стеснила шею, горло. Пристальный взгляд человека в темени густых сумерек продолжал разглядывать его беспомощного, как вдруг близко раздался голос, обращённый к этому человеку:

– Ты нашёл его?

– Нет, никого здесь нет, – ответил твёрдо уверенно этот человек, что над обрывом берега речушки, впадающего в Онон.

Шаги спросившего удалялись, как и отдалились голоса остальных преследователей. Когда утихло, говорил этот человек голосом тихим, в котором выразились отчётливо тона, выражавшие уважение, именно уважение к нему:

– Вот почему тебя так боятся, а ведь ты вроде юно зелёный отрок всего лишь.

Но что ответить ему на слова похвалы ли, участия ли, после смерти отца он только от матери Оэлун слышит слова одобрения, но более слова наставлений. А тем временем человек на берегу продолжал говорить всё тем же тихим тоном голоса:

– Ты можешь выйти из воды, ушли все, но пока не высовывайся, подожди немного, а затем иди к урочищу с восточной стороны горы Бурхан-Халдун. Там стоит одна юрта, там живу я с семьёй. Приди туда отогрейся.

Тогда он, выждав время, направился к той юрте, куда указал этот человек, увидевший, заметивший его, стоя над обрывом берега в темени сгустивших сумерек, но не выдавший его. Потому он, к тому времени никому не доверявший, решил доверить свою судьбу этому человеку, продрогшим придя к нему в юрту за убежищем, чтобы отсохнуть, отогреться. Звали этого человека Сорган-Шира. Сыновья его именами Чимбай да Чилаун тут же, не имея ключа к замку колодки, сожгли его на огне, приговаривая, мол никогда им, мол доводилось в своей юной жизни видеть рабов, но никогда не видели раба в колодке, но ничего, они помогут ему, что более он никогда не испытает такой доли.

На следующий день прискакали те самые преследователи, однако, заподозрили неладное, ибо стали обыскивать и юрту, несмотря на уговоры хозяина, и все прилегающие участки вокруг. Тогда его, увидев издали всадников, заблаговременно спрятали в повозке с шерстью, а рядом находилась дочь хозяина именем Хадан, будто за делом перебирая шерсть.

И будто снова оказался, как в той воде речушки, впадающей в Онон. Также затаив дыхание, лежал он, весь недвижим, под гнётом больших охапок шерсти, боясь чихнуть ненароком. Не холодно стылая вода, удушливая жара нависала над ним. И как в той речной заводи он слышал голоса вблизи, шаги преследователей. Но не стесняла на этот раз деревянная колодка. И молил он про себя Вечное Синее Небо о спасении, не видя синевы Неба, но представив ясно его вышину, иссиня синюю глубину выси, молил о спасении, успевший хоть ненадолго, но успевший вдохнуть глотка именно свободы. Ибо знал, представил отчётливо, что будет пойман, и всё, конец его думам, его мечтам, равно как и жизни. И послышались шаги приближающиеся к повозке, на дне которой под шерстью и притаился он, опасаясь шелохнуться хоть одним пальцем.

– Придётся твою шерсть переворошить, – совсем вблизи рядом он услышал голос одного из подошедших.

– Что ж, ворошите, – услышал он звонко твёрдый голос девчонки, дочери Сорган-Шира, – да вот кто ж так долго усидит в шерсти не дыша, это ж точно, как вечно окунуться в воду, камнем сгинуть на дне…

– Да, кто же усидит, и я бы не усидел, – то раздался голос другого из подошедших.

Удалялись шаги подошедших, а затем и вовсе услышал цокот копыт коней ускакавших.

«Сорган-Шира, который спас жизнь новому императору, когда тот был в тайчиутском плену, стал ханским советником вместе со своими сыновьями», – британский историк Джон Мэн. «Секреты лидерства Чингисхана».

Память переворошит многое из прошлого сплошь из страданий перенесённых, сплошь из битв, из сечи яростных, в которых бывал он ранен, сплошь из обманов и предательств, но и надежд, мечты неугасимой покончить, навсегда покончить с враждой по степи меж племенами, говорящими на одном языке. Но память перед этим торжественным днём, что наступит завтра, взяла да выцепила именно те мгновения из его жизни, когда он был на всего на волосок от смерти. Что ж, может и стоит вспомнить такие мгновения бедствия, которых у него, однако, было очень много до этого дня, невиданного, неслыханного дня для всей степи. Да от лесов Баргуджин-Тукум на севере до пустынь Гоби на юге, от Селенги, несущей спокойные воды в само священное море Байкал на западе до Онона, до святой горы Бурхан-Халдун на востоке такого не было никогда. Да, такого не видывали и его славные предки Кабул-хан да Амбагай-хан, такое не случалось, не свершалось никогда под высоким куполом Вечного Синего Неба.

Завтра он наградит девяносто пять человек за помощь, оказанную ему когда-то, за верность ему, пронесшую в лихие годы подъёма от низины угнетения, ежедневных страхов за семью, когда многодневно и прятались по степи, будто загнанные звери. И потому среди них он в первую очередь наградит Сорган-Шира, назначив его командиром тысячи, и сыновья его будут возведены в нойоны, и дочь его Хадан он отблагодарит, воздав за то участие в его судьбе, ибо будет у неё особенное покровительство от него. Уговаривал он её стать одной из его жён, как отказалась она. И не смог, не стал перечить её воле, какой уж там укор иль неповиновение ему, ныне всевластному по всей степи, нет, и ещё раз нет, ибо её воля, тогда спасшей его свободу, его жизнь для него превыше всего. И потому и будет у неё особое положение, в котором она никогда более не испытает какого-либо недостатка. Так будет решено завтра. С такими думами он выходил из юрты, вдохнуть воздух степной ночи.

«Его революция развалила существовавшую систему племён и кланов и вознаградила людей, невзирая на статус в племенной иерархии, а за оказанные услуги. Многие стали его нойонами, товарищами, близкими соратниками, они жили одной жизнью, служили, защищали, советовали ему, но всегда на одну ступень ниже», – британский историк Джон Мэн. «Секреты лидерства Чингисхана».

Раскинулись широко в ночи кошемные кибитки и юрты от всех степей. Разгорелись по степи ночные костры, числом сравнимые с мерцающими звёздами в чёрную безоблачную ночь. У одного костра, у другого костра слышен смех и долгие рассказы о боевых походах плечом к плечу рядом с тем, ради кого и собрались со всех степей. Завтра с утра Великий Курултай.

Он начинал не то, что с нуля, он начинал с глубокой пропасти, ощутив на себе все тяготы раба, ощутив сполна сужающие тиски деревянной колодки на шее, которая надевалась далеко не на всех рабов. И это была грязная гнусность в степи. Ни поесть, ни попить самостоятельно, даже муху не согнать с лица. Вот так начинал он, будущий сотрясатель вселенной, может, и зачинатель единой планетарной цивилизации, в отдалённом будущем человек тысячелетия, о звании которого не могли и подумать, предположить его потомки. И это единственный пример в истории.

С самого рождения Александр Македонский был предназначен в цари династии Аргеадов. Значило не то, что многое, значило всё родиться сыном македонского царя Филиппа Второго и матери Олимпиады, урождённой дочери эпирского царя земли-прародины греческих племён. От отца достались ему царство в пору расцвета, боеспособная армия и план похода на Персию.

Ганнибал Барка, этот выдающийся «дар Бала» в переводе с финикийского, родился в семье карфагенского полководца Гамилькара Барка. И потому его славная карьера началась сразу с командующего карфагенской конницей в Иберии.

Юлий Цезарь происходил из знатного патрицианского рода. Отец – претор римской республики, затем стал проконсулом Азии. Мать происходила из знатного плебейского рода Аврелиев. Сестра его отца, Юлия, была замужем за Гаем Марием, фактически единоличным правителем Рима, а первая жена Цезаря, Корнелия, быда дочерью Цинны, преемника Мария. Семейные связи молодого Цезаря определили его положение в политическом мире, куда он вступил с триумфом с весьма высокой платформы.

Он же, сам вырвавшись из рабства, вытащив самого себя из пропасти, начинал карьеру с одной уздечки для коня, да с собственной головой на плечах, что и явилась вместилищем мудрости от вершин гениальности. И потому увеличивается уважение, когда знаешь, что ни у одного из великих мира сего не было в друзьях и военачальниках столько выходцев из простого люда, как у этого человека, которого именуют тогда на Великом Курултае Чингисханом.

И вот наступило утро. Красным огненным шаром озарило солнце едва зеленеющие травы, что поспешили взамен блекло-жёлтым травам прошедшего года, чтобы догнать со временем и обогнать во всю расцветших подснежников, чей век, к сожалению короток. Но будут другие цветы, что превратят степь в ярко-пёстрый ковёр, что и возрадуется взор.

Гул нарастал в проснувшейся степи. То выстраивалась знать от всех степных племён, тогда как командиры и кешиктены давно стояли наизготовку к предстоящему событию, которого и не знали никогда необъятные степи. И стихло, предваряясь в тишину торжественную, когда и вышел из юрты он, ради кого и собрана степь.

Высоко над головами поднимают кешиктены незатейливый ковёр, сотканный из множества войлоков, на котором богатырской статью во весь рост возвышается он – многолетний «собиратель степи». И понесли его на возвышение под барабанные мерные дроби, под литавры, труб чарующие звуки. Когда такое было?

Медленно, торжественно, будто мимо берегов у плавного течения большой реки, проносят его мимо лиц от знати по обе стороны длинного ряда, многих из которых он знает, многих из которых он узнает. В них представлены степные племена, в них он видит тайчиут, унгират, найман, сульдуз, джаджират, онгут, олхонут, ойрот, кэрэит, икерэс, курылас, дорбэн, хатакин, чонос, уйгур, дорбэн, джалаир, урянхай…

Здесь его друзья: вчерашний пастух Боорчу, помогший ему в тяжёлые часы лихолетий; сын кузнеца Джэлме, спасший его от наступающей смерти; его спаситель Сорган-Шира и его сыновья Чимбай и Чилаун, и его дочь Хидаун, также его спасительница. Здесь его славные командиры Субудай – младший брат Джэлме, меткий мэргэн Джэбе, однажды удививший и обрадовавший. Рядом с ним кто-то из лесного племени, неужто из земли Баргуджин-Тукум, из племени хори. И это тоже хороший знак для торжества. В глазах юноши восхищение. Он запомнит. Здесь его кешиктены и те воины, превозносящие боевые заслуги прошлых лет, но и готовые на взлёт, что в будущем могут и затмить прошедшие эпохи. Здесь и его братья, и его сыновья, и сама мать сыновей – наречённая жена Борте, наконец, здесь его мать Оэлун – его вдохновительница на это невиданное возвышение, на эту победу над тогда над всей семьёй нависшим роком тяжёло злой судьбы. Она, мать, и удостоена, как никто по большей части, этого торжества в несравнимой мере. И потому на самом почётном месте мать Оэлун, не терявшая ни разу надежду в самую горестную пору тяжёлых лихолетий, что и было главным для семьи, оставшейся без отца. О, справедливость воздаяния Вечного Синего Неба за все лишения, терпения и преодоления! Прими же благодарность от верных сыновей и дочерей своих!