Декабрец! Отборное новогоднее чтиво

Малыш с особым удовольствием тащил небольшую коробку, в которой хранились шары, мишура и гирлянда.

– Маааам, а наша елка будет лучшей?

– Будет, малыш, будет, для нас она точно будет лучшей, потому что мы сделаем ее вместе.

Мать погладила малыша по голове и чмокнула в макушку. Несмотря на неожиданность, которая случалась с регулярной периодичностью в случае с поделками, она любила такие вечера. Ведь именно в этих случаях она на час-другой откладывала все и была вместе со своим ребенком, забывая про все свои дела. Нынешний повод ей особенно нравился, потому что новогодняя поделка – это тебе не из осенних какашек и палок слепить бабочку! Новогодняя поделка как бы приоткрывает дверь в прекрасное время волшебства и ожидания чуда.

Альтист

Мария Цвиченко

vk.com/margo_lange

На шестом этаже в шесть часов вечера под косым потолком своей мансарды он лежал на кушетке и смотрел на звезды декабрьского питерского неба через небольшое окошко в потолке.

Таких окошек было пять на однокомнатную квартиру, и все они были врезаны в крышу старинного дома, что прятался во дворах первой линии Васильевского острова.

Днем в комнате было светло, даже если небо, по обыкновению, оставалось затянуто серой пеленой. В солнечный день лучи проникали в обитель музыканта и мягко рассеивались в пространстве, согревая каждый уголок и предмет.

Он любил эту мансарду не только за близость к метро и центру города и даже не за возможность загорать летом не выходя из дома, а зимними вечерами любоваться звездами.

Здесь оставались все самые счастливые воспоминания о ней. Когда он уходил, то представлял, как Она прибирается, пританцовывая и подпевая Саре Брайтман. Затем готовит его любимую пасту болоньезе, накрывает на стол и ждет его возвращения с работы.

Сегодня он в очередной раз смотрел на скучные и привычные созвездия под песню Ребекки Дель Рио «No stars». Ему казалось, что это не Ребекка, а Она поет ему:

«Я видела в твоих глазах,

Я видела звезды,

Но теперь их нет, теперь их нет…»

И, сколько бы он ни всматривался в эти равнодушные звезды, в его глазах они, казалось, не отражались больше.

Когда песня закончилась, он нехотя поднялся, согнувшись, сел на кушетке и обхватил руками голову. На мгновенье замер, приводя мысли в рабочее состояние. Медленно запустил длинные гибкие пальцы в свои черные непослушные кудри и провел руками от лба до самых кончиков волос. Ему показалось, что шевелюра еще недостаточно отросла: длинная шея оставалась обнаженной и как будто незащищенной от посторонних взглядов.

Сморщив нос от нетерпения, он резко встал и встряхнулся, чтобы очнуться от забытья. Оставалось всего полтора часа до концерта.

Терпеливостью музыкант не отличался, и это замечали все знакомые и друзья. Зато коллеги, наоборот, завидовали той энергичности, с которой он приступал к репетициям, переодевался до и после концерта, разучивал свою партию. Казалось, что он никогда не останавливается.

Перед выходом на сцену, стоя за кулисами, постоянно подпрыгивал на месте, как будто на маленьких пружинках, прикрученных к подошве ботинок. В антракте выходил в зал и бродил среди слушателей, с интересом разглядывая их лица, заодно демонстрируя себя, такого талантливого и статного красавца.

Несмотря на худощавое телосложение, фрак сидел на нем идеально и визуально прибавлял роста. Посетители зачастую смотрели на него снизу вверх. А взгляды он притягивал так же виртуозно, как владел смычком и альтом.

После концерта раньше всех выскакивал из филармонии, словно его кто-то подгонял и выталкивал силой. Причина была проста – он мчался поскорее домой, ведь там ждала Она. Даже если это было всего лишь воспоминание.

Но сегодня он снова должен быть на работе в Академическом симфоническом оркестре филармонии.

Привычным волевым усилием он «выключил» лишние мысли и подошел к своему инструменту. Это был сорокатрехсантиметровый альт ручной работы: модель Страдивари, корпус из цельного дерева, подбородник и гриф – черного, покрыт красно-коричневым лаком из натуральных смол.

Он бережно убрал инструмент в кофр, непривычно медленными и плавными движениями натер смычок канифолью и положил его рядом с альтом. Закрыл кофр, взял его в руки и с минуту стоял совершенно неподвижно.

Это был ритуал, понятный только самому музыканту, но совершенно неизменный. Никто не знал его тайну. Даже Она.

Через минуту он словно вернулся на Землю. Осмотрелся по сторонам, вспомнил, что пора бы одеваться и выбегать. Накинул черную болоньевую куртку на синтепоне, переобулся в простые зимние черные ботинки, накинул на плечо кофр с альтом и бегом слетел по старинной винтовой лестнице с коваными перилами.

Дверь парадной захлопнулась, окатив всю лестницу громовым раскатом. Альтист всегда сравнивал этот звук с литаврами и считал его началом симфонии питерских улиц.

Город звучал – вечная какофония, словно оркестр настраивает инструменты перед выходом дирижера на сцену. Но музыкант всегда выхватывал в шумном многообразии звуков новую мелодию, которую создавало его настроение.

На улице стоял звенящий предновогодний мороз. Он поежился и зашагал быстрее обычного, прислушиваясь ко всем органам чувств. Шаги отбивали такты в ритме аллегро.

«Да, сегодня определенно мажор, – подумал он, когда услышал девичий смех на другой стороне первой линии, – тональность… ре диез».

Человеческий голос всегда казался ему уникальнейшим инструментом. Он был убежден, что никогда ни одна техника не сможет полностью передать все голосовые оттенки, тембры, перепады и особенно интонации.

В зимний вечер слышать на улице голоса людей было редкой удачей. Под ногами хрустел лед и песок, мимо проносились машины, прохожие шуршали подарочными пакетами, шаркали в спешке ногами и периодически громко дышали. Праздничные неоновые гирлянды улиц усиливали ощущения от всех органов чувств.

Но даже такого скудного разнообразия звуков музыканту хватало на одну короткую мелодию, которая завершалась финальным гулом прибывающего поезда метро.

Чтобы добраться до филармонии с Василеостровской, нужно было доехать до Маяковской, а там перейти на Гостиный двор и выйти на Невский проспект.

За один пролет между станциями музыкант успевал рассмотреть все лица попутчиков, которые привлекали его внимание. Особенно его интересовали девушки и женщины. Он искал Ее. Или надеялся найти ту, кто будет похожа достаточно, чтобы попытать счастья снова.

С каждым днем, по теории вероятности, шансы увеличивались, а вот его надежда таяла. Однако привычка есть привычка. Поэтому, даже без особой надежды, он все равно разглядывал представительниц прекрасного пола и прислушивался к голосам. Лицо и голос – вот что интересовало его более фигуры и одежды.

Он был убежден, что девушка с таким же обликом будет обладать такой же фигурой и примерно таким же вкусом в одежде, коими обладала Она.

Что касалось голоса, тут он не был уверен ни в чем. Он знал, что голос, как отпечаток пальца, неповторим. И это была еще одна причина, по которой особых надежд найти Ее в другой девушке он не питал.

Сто метров от подземного перехода до служебного входа в филармонию он пролетал за шестьдесят секунд, полностью отключив сознание. Концерт – это работа, а работа – святое.

– При нашей работе голова должна быть светлой, чистой и легкой. Музыка не прощает мысленного мусора, – так он говорил всем, кто пытался завести с ним беседу перед выходом на сцену о чем-либо, кроме нот и его партии.

Но сегодня шестьдесят секунд превратились в шесть минут из-за неожиданного перформанса в подземном переходе. Толпа людей, образовав полукруг, перешептывалась, разглядывая молодого человека, молча сидящего возле серой стены на деревянном стуле из Икеи.

Музыканта зацепила фраза из толпы: «Возможно, он размышляет о тщетности бытия и отсутствии смысла в жизни». Показалось, что альтист уже слышал эти слова раньше.

Взгляд скользил снизу вверх: дорогие на вид лакированные ботинки, черные носки, выглаженные черные брюки, яркий тартановый пиджак красного цвета, белая рубашка, черный галстук, аккуратно затянутый вокруг шеи. «Что ж, вроде не бомж, должно быть, хорошо обеспечен», – сделал вывод альтист.

Вьющиеся русые волосы, уложенные в короткую стрижку, ухоженная модная борода и усы выдавали современного творца. Одну ногу он положил лодыжкой на колено другой, демонстрируя окружающим закрытое равнодушие. Немного ссутулившись, молодой человек смотрел в пустоту, но взгляд отсутствовал, казалось, он не видит и не слышит. Длинными пальцами левой руки он изящно держал пачку сигарет «Мальборо». Другой рукой доставал сигареты и выкидывал в красный мешок. Когда пачка заканчивалась, он доставал новую из второго мешка, принимал прежнюю позу и начинал все заново.

Люди подходили, брали сигареты и шли прочь. Творец никак не реагировал. Кто-то тормошил его за плечи, руки, ноги. Другие пытались зацепить оскорблениями, вывести на разговор. Картина не менялась.

Музыканту показалось, что он видел все это раньше. Но где, когда? Разве такое возможно? Может быть, во сне?

Вдруг он ясно увидел себя в образе творца. Это же его холеный вид, за которым прячется бедность смыслов собственной жизни. Это его жизнь в красном мешке. А пачки сигарет – года и месяцы, прожитые впустую. Он собственными руками, хоть и весьма изящно, сбрасывает время в мусор, словно его жизнь – это вредная привычка, которая «вредит вашему здоровью».

Явь вырвала альтиста из минорных размышлений резким запахом табака. Видимо, кто-то не выдержал и наплевал на закон о курении в общественных местах. Сценарий концертного вечера был нарушен.