Экзистенции

А в остальном – высокопарные рассуждения. Насколько я понял, на своей планете они построили что-то вроде коммунизма, типа того, о котором грезили и у нас, но выкинули на свалку ещё в позапрошлом веке. Свобода, равенство и братство – вот это всё. И надо, мол, нам на новой планете к этому же стремиться, к справедливости и гуманизму. Слышал бы он себя со стороны! Сначала, значит, прикинуться кроткими и послушными, чтобы уничтожить всех, кто там живёт, а затем на таком фундаменте строить гуманное и справедливое общество. Я на это только кивал головой, не стал возражать капитану, но сам думал, почему же аборигены планеты гуманного отношения не заслуживают? Потому что не люди? Может, их можно просто цивилизовать, не уничтожая? А то хотят, чтобы наше пребывание там началось с преступления, за подобное которому они нас на всё это и обрекли, а потом – вперёд, к гуманности и справедливости! Чтоб, мол, виток спирали, а не порочный круг! Не знаю, не знаю… Есть какая-то во всём этом роковая ошибка, но пусть с нею наши потомки разбираются, если они у нас будут. А нам бы выжить, просто выжить под новым Солнцем, или что там у них вместо него…

ХАОСМОС

Буква – одна из точек соединения духа и материи. Плоть, составляющая букву, ничтожна, почти невесома, но дух раз за разом избирает её для своего материального воплощения. Буква для него – словно зеркало, ведь где бы ещё дух узрел себя, если не в откровенном слове, составленном из букв? Буква – орудие логоса.

Букв мало, сами по себе они просты и в отрыве от порождаемых ими смыслов кажутся какими-то нелепыми крючками. Но как бесконечно велика их способность смыслопорождения! Я дотрагиваюсь до свинцовых литер и ощущаю под мякотью ладони пульс вселенной, лишь ничтожная часть которой дана нам в наблюдаемых астрономических явлениях и в уже написанных книгах. Я смотрю в окно и вижу ночное небо, чёрное сукно в бледную крапинку, ставшее строгим и величественным космосом, когда разум даровал порядок дышащему из вселенских бездн хаосу. Без букв и других символов это невозможно.

Поэтому я глажу свои литеры, сидя в одиночестве в принадлежащей мне маленькой типографии. Скоро появится новая книга, буквы уже легли рядом друг с другом в согласии с замыслом автора. Ошибки быть не может. И скоро поднимется ещё одна завеса, ещё одна область тьмы озарится светом человеческого разумения и в грандиозной картине мира проступит ещё один фрагмент. Пустого пространства всё меньше, краски всё чётче, картина всё прекрасней. И я помогаю этому, властвуя над буквами и символами.

Минута отдыха позади, я отрываюсь от размышлений, пью ещё немного вина, чтобы успокоить нервы и унять охватившее меня возбуждение. Как же они прекрасны, мои литеры, бугристые, пачкающиеся, с обратной стороны так похожие на какой-то тайный язык забытого божества. Я поднимаю их и бережно несу к печатному станку, и хотя путь близок, что-то попадается мне под ноги в этом типографском беспорядке, а может, это вино и возраст сделали мои опоры нетвёрдыми, но я падаю. Очень скоро последняя свинцовая буква прекращает дикую скачку по полу и занимает на пыльной равнине своё место, далёкое от причитающегося ей достоинства.

Я лежу и не могу открыть глаза. Может, я заснул или умер? Но я слышу, слышу, как пошёл дождь. Затем в задёрнутое окно что-то застучало. Наверное, вода снова смешалась с твердью и обрела тяжесть. Она проникает в дом, капает с потолка, разрастается блёклыми фресками на стенах. Воздух густеет, и уже трудно дышать, он так горяч, словно позабыл границу между собой и огнём. Вокруг бушует ветер, гром и молнии ополчились на меня, не стесняясь своей ярости. Высоко над головой планеты сошли с орбит и закружились в лихорадочной пляске. Созвездия потеряли очертания, Луна отвернулась от меня, показав спину.

В тишину плотным строем вошли звуки. Комната наполнилась голосами неведомых людей и животных, слова неотличимы от дикого рёва, звуки толпятся и напирают друг на друга, не заботясь о том, чтобы стать понятыми. Недостроенная башня разразилась камнепадом, деревянное судно разбилось о вершину горы. На соседней вершине огромный крест пустил корни и зазеленел. Птицы вырыли норы, гробы отрастили крылья. На мне зазеленели пастбища, по мне прошли стада. Где-то началась война, и спорящих стало меньше. Где-то заплакал ребёнок, и орудия стали стрелять тише. Кто-то устремился в бездну, и бездна благодарно приняла его в себя. Кто-то устремился ввысь, но высота недоверчиво испытала его силой тяжести. Кто-то посадил розы, но вырос репей, кто-то посадил репей, но вырос лавр. Кто-то сел играть со мной в шахматы, то тщательно расставляя фигуры, то разбрасывая их в неистовстве. Кто-то стал говорить яснее других, но ему отрезали язык. Где-то дули в бараний рог, звенели в колокольчики, тянули унылую и протяжную песню, но стада по-прежнему толкались и напирали друг на друга, орудия стреляли, а ребёнок плакал.