Мидас

Акт 2

Становление

Стервятники спокойно ждут, словно мудрецы на камнях, когда очередной путник пройдёт свою последнюю милю и упадёт навзничь. Птицы не спешат, они полны терпения.

Лишь эти пернатые видели, что произошло в день встречи двух путников. Они были единственными свидетелями того, какую судьбу себе выбрал Мидас, и только они понимали, какая боль его ожидает в будущем.

Утром следующего дня, изможденный и счастливый, музыкант нёс новую гитару, от которой веяло тайной. Он нутром понимал, что с инструментом что-то не так, что именно из-за неё птицы не трогают его, хотя должны были давно уже разорвать на куски.

Добрался до пристанища он уже ближе к сумеркам, и как только переступил порог старого, полуразрушенного салуна, упал без сознания.

*****

Если бы можно было посчитать все песчинки с того дня, как Мидас взял в руки новую гитару и отправился в ближайший салун, то дорожка, выложенная из них, дотянулась бы до солнца.

Минуло пять лет, а может шесть, никто не считал. Людям в здешних краях некуда спешить и время тут течёт иначе. Они знают, что останутся здесь навсегда, знают, что белые пески рано или поздно спрячут их кости в своём раскаленном море и что все идет свои чередом.

Старый бар восстанавливался силами добровольцев и друзей, а музыка, что играл Мидас, звенела своей красотой на множество миль вокруг, привлекая тем самым все больше и больше людей. Некоторые из них помогали в работе, многие просто коротали время за приятной беседой.

Достаточно быстро заменили обгоревший паркет, увеличили сцену. В окна вставили новые стекла и повесили темно-бордовые занавески. Керосиновые лампы и канделябры сияли чистотой и согревали посетителей своим светом. Владелец раздобыл новые рюмки из темно-синего стекла, ярко-красные скатерти и свежую партию виски.

Кени заменил вывеску, стоявшую примерно в метрах трехстах от самого заведения, цепи были новые, и звук скрипящей ржавчины, более не разносился над пустынным пространством. Был построен небольшой загон для лошадей, укрываемый навесом.

Также было обновлено и меню заведения. Помимо стандартных лепешек и стейков, появились супы и жареные сосиски.

Некогда унылое, локальное местечко преобразилось в полноценный салун, который связывал несколько важных троп, и теперь стал сердцем, что билось во тьме и в палящих полуденных лучах пустыни.

Волшебная музыка Мидаса, стала просто невообразимой. Он словно стал играть ещё яростнее, эмоциональнее. Каждый звук его инструмента объединял сердца намного крепче, чем в былые времена. Привлеченные звуками его игры люди, шли в салун один за другим, находя здесь отличную беседу и отдых для души.

Кени нанял двух официанток, которые работали посменно. Светловолосая Джини и Рыжая Маргарет, приходились ему племянницами. Самое удивительное, что в подобных заведениях официанток не признавали за обычных людей, а приставания и домогательства были привычной стороной работы для девушек, но только не у старого бармена. Он был человеком чести. И всякий раз, когда видел подобное отношение к своим работницам, самолично вышвыривал негодяев из бара, после чего вход обратно был строго запрещен. Именно поэтому посетители салуна (почти всегда) вели себя культурно и уважительно ко всем, кто находился внутри.

Джини была чуть младше Маргарет, года на два, никто точно не знал насколько. Маргарет хоть и была старше, но в целом, благодаря звонкому голосу и сияющим, словно изумруды зеленым глазам, казалось даже младше.

Отец сестёр приходился родным братом старику Кени, они вместе воевали на той войне, которая практически уничтожила весь мир, оставив лишь пески. Они прошли её всю. Но в последнюю неделю бойни брат Кени погиб, а мать девочек бесследно пропала. Потому, на тот момент ещё лейтенант Кени, взял их под свое крыло, растил их и ухаживал, словно это были его собственные дочери. Кто-то говорил, что лишь чувство вины за смерть родного брата, заставило его забрать девочек к себе. Но уважения у местных это не отбавляло.

Сам же Кени всегда избегал этой темы в разговорах. Лишь одно напоминание было у него о тех временах – чудовищный шрам поперёк левого глаза, который прикрывала чёрная повязка.

Старик бармен ожил вместе со своим некогда захудалым салуном и начал жить новой жизнью, заполненной музыкой Мидаса.

Его грязные седые пряди, теперь были аккуратно зализаны назад. Рубашка из дырявой и поношенной, сменилась на гладко выглаженную, накрахмаленную сорочку, поверх которой был надет чёрный фартук. Учитывая, что Кени был и поваром и барменом, его фартук, в период расцвета его салуна всегда оставался чистым. Вонючий, дешевый табак сменился на благоухающую ароматом трубку, да и борода обрела красивую форму.

Один из завсегдатаев бара, в доброй форме пошутил, мол "Расцвел нарцисс", на что старик ответил: " Даже перед лицом смерти, не подобает офицеру быть сродни свинье!"

Каждый вечер, в салуне играли все новые и новые музыканты, каждый вечер тянулось в салун все больше и больше людей. Порой мест не хватало, и многие, попивая свой виски и потягивая сигареты, наслаждались выступлениями по другую сторону оконного стекла.

Но гвоздем вечера всегда был Мидас. Он становился местной звездой. С каждым днем он давал все более и более фееричное музыкальное шоу, никто еще не смог переиграть его.

Женщины наслаждались его хриплым голосом, заставлявшим плакать даже мужчин. Те, кто слушали его песни, видели в его боли свою. Словно заново и заново переживали они то, что старались забыть.

Были и те, кто не мог стерпеть всей тягости этой прелестной музыки и в слезах уходил в ночную пустыню, уходил навсегда. Многие верили, что лучше умереть с этими слезами в ночной пустыне, чем от пули пьяницы или быть застигнутым Пустынными Гиенами.

Гитара Мидаса также приковывала внимание. Дерево корпуса было покрыто темным лаком, и повсюду виднелись темно-красные и оранжевые вкрапления. Издалека казалось, что вглядываешься в ночное небо, усеянное звездами. Вся её фурнитура была позолочена, и в вечерних огнях салуна переливалась радужными бликами. За такую гитару убил бы любой коллекционер или мародер. Но даже такие отморозки восхищались ею издалека, не рискуя прибегнуть к «богохульству».

Шло время и многие стали замечать, что музыка стала звучать все отстраненнее, а музыкант становился мрачнее. Мидас с каждым днем все меньше следил за своими длинными волосами и одеждой. Он резко худел, а мешки под глазами приобретали все более нездоровый пурпурный цвет.

Душа Мидаса словно была не здесь, хотя игра его была как всегда великолепна, но весь внешний вид говорил о том, что у него проблемы и проблемы не заурядные. Особенно это замечала Маргарет, которая знала его ещё со своего детства и помнила неугомонным юношей, который не вылезал из драк и алкогольных угаров.

Девушка не отдавала себе отчета, что переживает за музыканта сильнее, чем окружающие. В нем была некая сила, скрытая и неотвратимая , что тянула её к нему. Она была влюблена в него, пусть не слишком явно, держа это чувство глубоко внутри себя.

Множество тех, кто хоть раз видел Мидаса вживую и слышал, как он поёт, пытались подражать ему, и частенько воспринимали как мессию. Молодые парни отращивали волосы и носили такие же жилеты и сапоги как он, девушки старались оказаться рядом с ним в постели или же просто дотронуться, а музыканты пытались скопировать его стиль музыки и её воспроизведения.

Однажды, Мидас, ждавший своего выхода на сцену, не без укоризны заметил: «Они настолько пытаются быть мной, что повторяют мои ошибки».

Перед тем, как выйти на сцену, Мидас понимал, что это его последний раз, когда он играет в этом, ставшем уже родном для него, месте. Понимал, что больше не может находиться тут, что его душа умирает здесь, а та слава, о которой он мечтал, губит его. Он решил пойти попрощаться с Кени.

Выйдя на задний двор салуна, он поднял голову к луне и звездам. Слыша, как разгорается песчаная буря, он вспомнил о той важной ночи, которая навсегда изменила его жизнь и стала точкой невозврата. Он докурил сигарету и щелчком отправил бычок в песок.

Музыкант зашёл к Кени на кухню, тот что-то вдохновленно насвистывал, бегая вокруг плиты и кучи разделочных досок.

– Старик, – произнёс Мидас

– О! Мальчик мой! Хочешь перекусить перед выступлением?

– Нет спасибо, не голоден.

– Случилось что-то? – заметив грустный взгляд Мидаса, заволновался Кени.

– Нет, но… Я попрощаться пришёл с тобой, по-человечески, не хотелось уходить молча.

Кени молчал примерно полминуты, за которые раскрылась вся глубина мудрости бармена, за которую всегда любил его Мидас.

– Ты мечтал о славе, да, малыш? Но совладать с ней не смог, я прав? – совершенно изменившись в лице, спросил Кени

– Да, – сказал Мидас, горько опустив взгляд.

– Я видел это, давно видел, малыш, словно все что у тебя есть сейчас, выматывает, убивает тебя, – погрозил пальцем в сторону Старик

– Ты видел и не сказал раньше? – немного удивился Мидас.

– Нужно, чтобы ты сам дошёл до момента, когда твои вопросы сойдутся с ответами, когда твоя душа поймёт свой дальнейший путь, – бармен совершенно изменился, теперь перед Мидасом стоял не старик, а словно подтянутый боевой офицер, хотя, может, это лишь показалось музыканту. От старика шла сила, та самая внутренняя сила, что была и в самом Мидасе, сила, которую так тяжело обуздать, а старик смог. Он умел ей пользоваться, он умел подчинять её себе, а не быть в её власти. Мудрость поколений, сила, что может свергать небеса, и взгляд полный боли, в котором Мидас узнавал себя.

– Но если я не вижу своего пути? Если получив все желаемое, я устал от этого? – подняв глаза, спросил Мидас

– Если бы ты получил то, что хотел по-настоящему, то ты был бы счастлив малыш, а не сидел на наркотиках и не напивался каждый вечер перед выступлением, пытаясь заглушить в себе то, что заглушить невозможно. С этой болью можно либо смириться и жить дальше, либо сразиться с ней в последнем поединке, – ответил старик, невольно разведя руками.

Мидас посмотрел прямо в глаза Старика Кени. Он не смог больше сказать ни слова, а просто подошёл к старому другу и обнял его, как родного отца.

Старик, обняв музыканта, которого воспринимал частичкой себя, похлопал его по спине, затем сказал: "Только ты делаешь выбор малыш, только тебе решать, какая звезда зажжется, а какая угаснет".