Графиня поневоле

Графиня поневоле
Аскольд Де Герсо

Лизавета Бахметьева, возвращаясь с привычных посиделок, даже представить не могла, что окажется вовлечённой в омут приключений, коварства и интриг, коими был полон императорский двор Санкт-Петербурга.

Графиня поневоле

Аскольд Де Герсо

© Аскольд Де Герсо, 2019

ISBN 978-5-4496-6852-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта история так бы и осталась в полном забвении, если потомки Лизаветы Бахметьевой, случайным образом не наткнулись на обрывки дневниковых записей, изрядно потрёпанных и пожелтевших от времени и сырости, в старинном обитом железными полосками, местами уже проржавевшими насквозь, сундуке, что отыскался на чердаке обветшавшего дома старинной постройки.

Да и тут, надо сказать спасибо вездесущим мальчишкам, что любят лазить в таких местах, в противном случае, в противном случае, так бы и пропали документы минувшей старины, как остались в одних воспоминаниях многие работы великих художников, что имели бы немалые ценности, из-за легкомысленного отношения современников, не сумевших ни понять, ни оценить их.

В данном повествовании, речь пойдёт о замужестве Лизаветы, отдельном фрагменте из её записок, что сохранились в более или менее относительно хорошем состоянии, нежели другие. Многие страницы дневника оказались в столь ветхом состоянии, что и разобрать нельзя написанное, какие страницы и вовсе изъедены чем-то. Но благодаря сохранившимся фрагментам удалось восстановить дневник и на этой основе написать роман.

И да, прошу прощения у дотошного читателя, что отдельные фрагменты домыслены автором и могут иметь небольшие прегрешения. Также, как и речи приводятся в новой, более доступной современному читателю трактовке. Но ведь даже исторические хроники, и те не всегда достоверны, поскольку писались не всегда очевидцами происходивших событий, а излагались со слов, так называемых свидетелей. И кто может поручиться, что они излагают правдиво, а не приукрашивают?

Лиза, девушка семнадцати лет от роду, дочь купца второй гильдии Вахруши Бахметьева, возвращалась с подругами с ежевечерних посиделок, скрашивающих скучный и однообразный уклад жизни обитателей небольшого уездного городка; не изобилующего светскими приёмами. Она шла с вложенными в соболью муфту ручками, чувствуя приятное тепло от мягкого и густого меха. Меховая же парка с надвинутым на голову капюшоном спасала от мороза и продувающего ветра.

Одна из подруг рассказывала историю о какой-то таинственной особе, связанную с черной магией. Позднее время располагало к тому, что девушки невольно испытывали страх. Насколько, там было правды, а что девушка вплела от себя не самое важное – девушки со всей серьезностью, напускной или вдумчивой внимали рассказу подруги. Оглянись они назад, возможно, и заметили бы несущуюся на них карету на санном ходу, впряженную в пару лошадей, надвигающуюся темной массой в их направлении.

На пронзительно чистом от облаков тёмно-фиолетовом небе лениво перемигивались звёзды рассыпанным алмазом, морозный воздух при каждом выдохе мерцал тысячами, сотнями тысяч серебристых искринок, окутывая облаком, когда рядом с ними поравнявшись, карета остановилась.

Всё вокруг располагало к благостному созерцанию природы, преподнесённой Творцом, Господом нашим, на радость человеку, когда кажется, разбегись немного, расправь руки и воспаришь над землёй, как птица, душа сливается с окружающей красотой. И мысли, растворившись в окружающем пространстве, не тревожат душу ни о чём: о будничном ли или об извечном. Деревья до самых кончиков веток посеребренные морозцем, стоят без единого движения. Шелохни ветки самым ласковым, едва ощутимым ветерком, и пойдёт по лесу хрустальный звон от дерева к дереву. Казалось, что всё вокруг погружено в глубокий зимний сон до самой весны.

Вечер принявший эстафету у светлого дня, погрузил всё в сон, улица, занесённая снегом, казалась пустынной. Но в некоторых домах, продолжая вечерять, ещё не погасили свет, исходящий у кого из лучин, в семьях, что победнее, а у кого из керосиновых ламп в богатых, состоятельных и в окнах можно было разглядеть смутные тени, на других же закрытые ставни говорили о том, что хозяева отошли в покой.

Никто даже опомниться не успел, потому как едва ли кому могла прийти в голову подобная мысль, когда из распахнувшейся двери кареты хищным коршуном, бросающимся за дичью, выпрыгнул человек в долгополом овчинном тулупе, как только он умудрялся не запутаться в полах, и, схватив Лизу в охапку, скрылся в глубине кареты, погружённой в полную непроглядную тьму и только, что они услышали напоследок, как тот же человек зычным голосом крикнул кучеру, восседающему впереди:

– Гони!

В морозном воздухе одинокий крик разнёсся далеко вокруг, и, казалось, сам воздух задрожал от этого крика. Следом раздались крики перепуганных девушек, никак не ожидавших подобного. Да и разве можно ожидать в маленьком провинциальном городке такого лиходейства, чудовищного вероломства от кого бы то ни было. Лошади, от резкого взнуздания всхрапнули, выпуская клубы пара, и с места взяли разбег, отпечатывая следы подковами. В карете, где оказалась Лизавета, было слышно, как возничий понукивает лошадей, вздымая снежную бурю, и без того несущихся из всех сил по утоптанной дороге.

Лиза, едва переведшая дыхание, хотя сердце продолжало биться, как у загнанного зайца и страх сковал все члены в своих тисках мёртвой хваткой, украдкой посмотрела на своего похитителя. И в то же время незаметно продолжала шептать украдкой молитву: «Всемилостивейший Господе Иисусе Христе, снизойди до своей рабы Лизаветы, да не отдай на поругание и осквернение нечестивцам, и да не остави мене одну, рабу твоя, Господи…».

Слова молитвы перемешались в голове у Лизаветы от пережитого страха, но смысл молитвы она помнила досконально и твердила про себя. Пару раз она даже осенила себя крестным знамением и успела заметить, что на похитителя сие действо никак не подействовало, что разумеется, немного всё же успокоило Лизавету. Басурмане на дух не переносили крестные знамения и даже упоминания Господа.

Глаза Лизаветы, вначале ничего не различавшие в темноте, присмотрелись к ней и стали смутно, но всё же видеть. Из- под лохматой шапки, сшитой из шкуры волка, торчали пряди давно не видевших ножниц, волос, несколько осунувшееся лицо с хитрым прищуром глаз, но вот нижнюю часть лица скрывала густая чёрная борода, более привычная представителям народностей Кавказа, а в средней полосе же России, то приличествовало разбойникам с большой дороги. Обретя дар речи, Лиза всё ещё испуганным голосом спросила:

– Вы кто такие? По какому праву?

Но едва ли подобное могло возыметь силу, тем паче в данных обстоятельствах, когда никому и в голову не придёт, подумать, что в проезжающей карете силой удерживается заложница. Да и карета, запряжённая в тройку лошадей, и мчащаяся в ночи, у невольных свидетелей вызывала одно лишь чувство: как бы ненароком не задавили и старались отойти подальше.

В данное же время, в ночи, и прохожих-то не было, изредка тявкали собаки, не столько желая испугать, сколько просто подать голос, а после снова воцарялась тишина. Город погружался в сон, чтобы, проснувшись с утра начать новые суетные будни: дворники подметать улицы, убирать снег, торговцы предлагать свой товар, призывно зазывая покупателей, у каждого своя забота.

И словно демонстрируя доказательством этому, в ответ спутник едва заметно ухмыльнулся, но ничего не ответил. На этом месте нужно сделать небольшое отступление, дабы поведать об одном из героев истории, сыгравшем немаловажную роль в жизни девушки. Да и после ещё не раз он будет появляться в её жизни, выполняя ту или иную роль.

* * * * *

Ефрем Криворук, а это был не кто иной, а именно он, имея небольшой рост и худосочную фигуру, при этом обладал недюжинной силой, мог запросто на спор поднять годовалого бычка, что тот, не понимая сути происходящего, начинал, бешено вращать белками своих обезумевших глаз и мычать изо всех сил. А он, знай себе, улыбается и только лишь. Правда, подобными фокусами, Ефремушка радовал не столь часто.

И вот, при всякой насущной надобности провернуть какое да тёмное дельце, граф снаряжал не иначе, как Ефремушку, заведомо уверенный, что тот не оплошает. Да и по-другому и быть не могло, барин – от его подобрал на улице мальчонком лет пяти- шести и вырастил у себя во дворе.

Сегодня он, Ефремушка, едва ли не правая рука графа, а когда-то был уличной шпаной, невзирая на юный возраст, и, шастая с компанией таких же оборванцев. Отца своего он не ведал, как не существовало в его словарном запасе слов: папа, батя, отец, он рос на улице. Маму также помнил смутно, её черты сохранились в памяти, словно в тумане, спроси кто: а какая она у тебя, мама, он с трудом смог бы припомнить несколько черт, которые впечатались в его памяти крепко.

Последний раз он её видел, когда она уходила на работу и только. Ни вечером, ни ночью, она не вернулась, как не вернулась и на следующий день. Что произошло, куда она исчезла, так и осталось загадкой. Сколько вот точно таким же образом пропадает людей никто, поди, достоверно и не знает. Как никто, кроме Царя Небесного и не ведёт счёт потерям. Кому интересны обыватели и обывательницы, проживающие в лачугах или подготовленных к сносу домах, откуда жильцы, подобрав кое-какой скарб, ушли в другое жильё. Но вот описать подробно, тут уже, как, ни напрягай свои извилины, ничего не получится.

Оставшись один, он помыкался немного, пока однажды не оказался на улице, лишённый крова над головой. Со шпаной уличной связался по простой причине, так легче было выжить – не один, так другой добудет пропитание, да и отбиваться от других намного легче. Одному-то, никак не выжить в большом городе, где опасности подстерегают едва ли не на каждом шагу. Хотя, конечно, нельзя отрицать и того, что стычки случались и между собой и редко ходил без синяков и ссадин. Единственно, может быть Ивашка, да и тот лишь по той простой причине, что он был старше всех, но и тому в драках с другими, такими же оборванцами доставалось и тогда он отрывался на своих.

Ефремушке, по причине неброской внешности и небольшого роста, игравшего заметную роль при тёмных делишках, чем они и промышляли на базарах или торговых площадях, всегда доставалась роль воришки, кравшего товар, пока другие отвлекали хозяина; и таким вот образом, ему и досталось, погоняло Криворук, словно выжженным тавро, сопровождающее всю его жизнь. Надо сказать, что сей факт нисколько не стеснял его и не заставлял краснеть, последнее он едва ли испытывал, вынужденный обитать на улице.

Может статься, он и понимал, что его поступки не благовидные, но среда, в которой ему приходилось существовать не оставляла времени на размышления, да и какое может быть серьёзное размышление в четыре с половиной года. И логически рассуждая, можно прийти к выводу, что к совершеннолетию он стал бы закоренелым преступником, если не замёрзнет в зимнюю пору где-нибудь или не покалечат в уличной потасовке, не окажись на его жизненном пути графа Апраксина, что вытащил его из улицы.

В первое время его, если и тянуло обратно на улицу, где предоставлен сам себе, но приближающиеся зимние дни, с холодными вечерами и пронизывающим ветром, тут же отбивали охоту к бродяжничеству. Оставаться на улице значило одно из двух: либо будешь всю зиму искать какое-либо временное прибежище, где относительно тепло, либо замёрзнуть до смерти. Но ни первое, ни второе особо не улыбалось Ефремушке.

* * * * *

Случилось же это на осенней ярмарке, куда стекался торговый люд со всех окрестных деревень и сёл, городов и поселений, каждый со своим товаром и целыми днями на площади стоял людской гвалт из криков, призывающих обратить внимание на товары, и, облапошенных покупателей или обокраденных крестьян и крестьянок. Какого чёрта принесло графа на площадь в тот день, Ефремушка, даже повзрослев, не выпытывал, как не понимал, вообще, зачем он сам там оказался, если с вечера собирались на рыбалку.

Наверняка, возможность что-то да украсть в толчее и толкотне, чем особенно славятся торговые ряды, где в другой раз бывает и не протиснуться, а уж кошель вытащить у зазевавшегося покупателя, даже заморачиваться нет надобности, достаточно понаблюдать за ним. И ещё хорошо, что они только подошли к площади, иначе его с небольшим ростом, может и задавили бы какие-нибудь особо резвые ездоки или народ, что шёл сплошным лесом.

– Куда под ноги лезешь, пострел! – услышал он грузный голос прямо над своей головой, увлечённо наблюдающий за людьми и не заметивший карету, что едва не наехала на него.

– Что там за шум? – последовал следом вопрос из кареты.

– Да, тут пострел тут под колёса лезет, барин, – ответил кучер на вопрос.

В этот миг из кареты показалась голова в напудренном парике и с удивлением и заинтересованностью оглядела площадь, и тут он заприметил Ефремушку.

– Малец, подойди, – сказал он, обращаясь к нему.

– А что ты мне за это дашь? – нагло посмотрел Ефремушка на графа, никаким манером, не представлявшим, с кем разговаривает. Уже проживая при дворе графа, он научился выражению своей мысли, о чём тогда и подозревавший.

– Чего бы ты сам желал? – в ответ спросил граф. Кучер на козлах с вытаращенными от удивления глазами наблюдал за этой сценой, ожидая, чем же это закончится.

– В карете прокатиться, – сам не ожидая от себя подобной прыти, выпалил он. Ефремушка, зная повадки и привычки богачей, разумеется, рассчитывал, что сейчас человек в карете засмеётся и гаркнет ему во всю глотку: а ну, пошёл, отсюда, мелюзга. Да только им не привыкать слышать подобные речи, за день не раз кто-нибудь да покрикивал из торговцев. Но произошло совсем неожиданное, что скорее можно назвать свершившимся чудом, чего не просто не ожидаешь, даже представить сложно, вогнавшее в ступор даже кучера на козлах, граф, открыв дверцу кареты, произнёс:

– Милости прошу, – это выглядело странным и, не умещающимся ни в какие рамки, поступком со стороны графа, любившего эпатировать публику неординарными выходками.

Ефремушка растерялся, он ожидал в ответ чего угодно и готов был ко всему, но только не такому ответу.

– Так чего же ты испугался? – подначивая, спросил граф Апраксин. – Или не ты такой уж и смелый на деле?

Оставалось одно: решиться влезть в карету, но и пугало, а что если это ловушка? Ребятня, стоявшая чуть поодаль от него, также подглядывала за ним. И он решился, если не сядет в карету, житья не дадут, засмеют. И плевать они хотели с какой целью заманивают друга.