Первый Апокриф

– Какое нам дело до Мицраима? Господь укрепил сердце Паро, дабы смог он руками Моше умножить свои чудеса и знамения над землей Мицраима, чтобы постигли все мощь и славу Адонай[127 - Адонай – эпитет Бога в иудаизме (буквально «Наш Господь»).]! Мицраим согрешил многократно и заслужил свою участь.

– Но ведь Адонай – создатель всего живого и всех людей! Он – отец и пастырь и Исраэля, и Мицраима. Так неужто наказания, ниспосланные на Мицраим, умножат его славу? Какую славу он умножил, какое чувство к себе вызвал? Страх и ужас по земле Паро и казни мицраимские[128 - Казни мицраимские – десять казней египетских. Описанные в Пятикнижии бедствия, обрушившиеся на египтян за отказ египетского фараона освободить порабощённых сынов Израилевых.] – вот чего он добился! Разве страха ждёт Господь от детей своих, а не любви и почитания?

– Кто ты такой, Йехошуа, чтобы мерить справедливость и целесообразность деяний Творца своей меркой? Как дерзнул ты человеческим разумением пытаться понять Господни мысли? Исраэль – избранный народ. Не надо ставить его на одну плоскость с язычниками Мицраима – гонителями народа Божьего, достойными всяческих бед.

– Я лишь пытаюсь найти Господа нашего в деяниях его, и отделить дела Божьи от дел человечьих. Скажи мне ещё, учитель: последняя казнь Мицраима, что наслал Господь – когда умер всякий первенец, от первенца Паро и до первенца рабыни, что сидит за жерновами, и от всего скота – как, чем оправдать это злодеяние? Ведь убиты были невинные дети за грехи отцов их, а грехи эти в том и были, что Паро не выпускал Исраэль из страны своей. Не выпускал же он их потому, что сам Адонай укрепил ему сердце. Получается, что грех Паро на совести Господа, а наказал он за него весь народ Мицраима?

– Кощунственны твои слова, Ха-Ноцри! – загремел голос Йоханана, и глаза его сверкнули из-под кустистых бровей. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что я уже переполнил чашу его терпения. Йоханан выпрямился во весь рост и даже поднял над собой мосластые руки, потрясая ими в возмущении. Его фигура нависла надо мной почти угрожающе. – Человек – это червь, раб Божий, и единственное предназначение его – служить Господу. А ты своё рабское слово смеешь ставить против божественного и судить дела его? Покайся, несчастный, пока не настигла тебя кара Господня! Не истины ты ищешь, а одержим Ха-Сатаном в речах и мыслях!

Я вновь умолкаю, не продолжая спор; но внутри меня всё восстаёт против услышанного. Опять доводы сводятся к одному: любой поступок, любое событие оценивается не с точки зрения добра или зла, а с точки зрения угодности Богу. Но может ли быть угодным Господу то, что мне кажется злым и недостойным? Что, если Господу приписывается деяние, которое является просто чудовищным – как избиение первенцев в Мицраиме? И для чего? Для какой высшей цели это было сделано? Чтобы спасти Исраэль? Нет. Этого Адонай мог добиться много проще, смягчив сердце Паро; но он сделал ровно наоборот. Так зачем, для чего? Ответ есть – он звучит и в Торе, и его же приводит Йоханан. Чтобы умножить славу свою в глазах Исраэля и устрашить врагов его! Получается, Господь добивался страха и ужаса от созданий своих, чтобы потешить своё самолюбие? Чтобы одни уверовали в него при виде тех чудовищных злодеяний, которые ему по силам, а другие были бы уничтожены? И это Господь наш?

Нет! Не навязывайте мне такого Господа! Иначе не Ашемом бы он звался, а Ха-Сатаном. Не может такой Отец Небесный внушать любовь, обожание и почитание к себе. Не Божьи то дела, а людские, которые именем святым прикрывают свои грехи. Не принимаем ли мы веками за свет истины лишь его отражение в грязной луже?

*****

Этим вечером к нашей троице присоединился неожиданный собеседник. Первым его заметил Андреас, в замешательстве спрыгнувший со своей ветки. Проследив за его взглядом, мы с Йехудой обернулись и удивлённо поднялись на ноги, приветствуя гостя. Йоханан сел между мной и Йехудой, прислонился к стволу и спокойно, достав свои любимые чётки, начал их перебирать привычным движением.

– Не помешаю, братья? – начал он, с улыбкой наблюдая наше замешательство.

– Нет, учитель, мы всегда тебе рады, – первым нашёлся я, в то время как Андреас и Йехуда выглядели так, будто их застали за какой-то шалостью.

– Я уже давно заметил, что вы тут уединяетесь и секретничаете. Дай, думаю, присоединюсь – может, чего полезного для себя услышу, – дружелюбно продолжал Ха-Матбиль.

Его негромкий голос успокоил нас. Йоханан же обратился ко мне:

– Йехошуа, ты прости, что накричал на тебя давеча. Человек я горячий, могу и вспылить; но отходчив, зла не держу, тем более на своих братьев. Надеюсь, и ты не затаил на меня обиду?

– Да я и не думал обижаться, учитель, – улыбнулся я в ответ. – Я ведь тоже погорячился малость. Если что не так, ты уж извини меня тоже.

– Ладно, по рукам, – протянул мне ладонь Йоханан. – Договоримся, что впредь, как бы в спорах не горячились, не ожесточали бы сердец и оставались бы добрыми друзьями.

Я с облегчением пожал ему руку, а с души у меня словно камень упал. Последнее время я боялся, что мои эскапады и словесные дуэли не по душе учителю.

– Ну, раз уж с этим всё понятно, давай продолжим наш спор в более спокойной тональности, – продолжил Йоханан, – как смотришь? Раз уж вы так и так собрались, чтобы перемыть всем косточки. Ведь так?

– Пожалуй, что так, – улыбнулся я. – Не скрою, учитель, что твои слова не убедили меня. Казни мицраимские не укладываются в моё понимание Бога.

– Вон ты куда копнул, Йехошуа – в твоё понимание Бога! Тогда вот что я отвечу тебе. Если твоё понимание Бога противоречит тому, что преподносится нам Танахом, то, скорее всего, в пересмотре нуждается именно твоё понимание, а никак не Танах.

– В том-то всё и дело, что Танах преподносит нам Господа двояко, местами противореча своим же строкам: иногда как доброго, любящего, великодушного, а порой как жестокого, нетерпимого, страшного. Этот Бог не внушает любви – он внушает страх. Я же вижу Господа милосердного, которого хочу полюбить за дела его. Но тогда придётся признать, что Танах в чём-то ошибается, выдавая чёрное за белое, а человеческим подменяя божественное.

– Однако! – Йоханан с удивлением повернулся ко мне, словно впервые увидел. – Ты говоришь очень смелые вещи, Йехошуа; слишком смелые, чтобы быть безопасными для тебя. Хорошо, что это слышат только твои друзья и я; но не произноси таких мыслей людям, которым ты не можешь довериться полностью.

– Так потому-то я и говорю это именно тебе, здесь и сейчас, учитель, чтобы услышать твоё мнение.

Йоханан помолчал немного, пожевав по-стариковски губами.

– Видишь ли, Йехошуа, я и сам когда-то был немало смущён некоторыми главами Торы. Но подумай вот о чём. Тора – это не просто святая книга народа Исраэля. Она формирует само понятие «иудейский мир», является хребтом избранного народа. Она помогла нам выжить в годы скитаний, позволила вновь обрести утерянную родину. К чему может привести твоё желание пересмотреть Тору, переписав и переделав её под себя и своё понимание? Ведь если ты допускаешь, что какая-то её часть искажена, то, значит, искажённым может быть и целое? А если каждый начнёт прогибать Тору под своё понимание? Народ лишится своей основы, фундамента, и рухнет всё строение, как рухнет дерево, лишённое корней. Сотни народов растворились, так и не сумев сохранить себя, а мы живём наперекор всем бедам и врагам. Ты думаешь, благодаря чему? А я отвечу: именно Тора сохранила нас. Это одна сторона вопроса. И вот тебе другая, не менее важная. Человек слаб и несовершенен, и далеко не каждый наделён столь высоким пониманием добра и зла, чтобы ориентироваться в мире без помощи тех аксиом и заповедей, которые нам даны Торой. Люди видят прежде всего свою выгоду, а в погоне за ней они способны на самые ужасные, самые жестокие дела. И единственное, что позволяет сдержать их дикие инстинкты, сдержать зверя, спрятанного в каждом из нас – это страх. Страх перед неминуемым наказанием за дурные поступки, за совершённое зло. И этот страх зиждется на Торе: на осознании того, что она божественна, и обещанное воздаяние или наказание неумолимо. Я скажу более: неважно, насколько Тора искажена, насколько истинное понимание Господа далеко от него. Она необходима! И именно в своей богоданной и неизменной форме.

– Ты хочешь сказать, учитель, что Тора необходима для того, чтобы контролировать и управлять людьми? Что цель – удержание человека от дурных поступков, оправдывает средство – искажение представления о Господе? А не думаешь ли ты, что, преподнося злое и несправедливое дело как сотворённое по благословению Господню, Тора сама побуждает так же действовать и человека? И мир, основанный на ней, может породить чудовищ? Что ты скажешь, если эти чудовища будут ссылаться на святые тексты? Отвернёшься и скажешь, что Тора ни при чем, а всё это – лишь очередное искажение? Или наберёшься смелости признать, что искажён сам первоисточник?

– Ты хочешь взвалить ответственность за существование зла на земле на священные тексты? Зло всегда было и всегда будет. Не Тора породила его. Какая разница, чем зло будет прикрываться – священными ли текстами или неуёмной алчностью и природной жестокостью?

– Мне кажется, учитель, что если коза вскормит волчонка, то она будет ответственна за то, что подросший волк передушит всё стадо. Так и священные тексты ответственны за деяния, порождённые толкователями этих текстов, как бы мы ни пытались списать это на вечность зла под разными обличиями или искажение истинного смысла.

– Искажение? А почему ты решил, что твоё понимание не искажено? Ты видишь лишь малую толику картины мира, камушек в стене храма, а хочешь судить по увиденному обо всём строении. Лишь Господь, создавший храм, видит всё. И не нам, ничтожным пигмеям, дано понять величие замыслов Божьих и смысл его Книги. Быть может, именно ты ошибаешься, а Танах прав в каждой своей букве. А истина – лишь в правильном толковании Божьего слова.

– Не знаю, учитель. Может быть, и так. Я лишь не готов принять эти противоречия со спокойной душой.

Я, насупившись, замолчал, машинально наблюдая за тем, как ловко Йоханан перебирал свои чётки, перебрасывая их в руке. Заметив мой взгляд, он улыбнулся:

– Это подарок. Мне его преподнесли в Кумране[129 - Кумран – местность у Мёртвого Моря, где была община ессеев – еврейской религиозной секты, с 1 в. до н. э. вплоть до разрушения поселения римлянами во время Иудейской войны.] – сам меваккер[130 - Меваккер – «надзирающий» над учителями («раббим»); видимо, ведавший административными и религиозными функциями и, возможно, председательствовавший на общих собраниях Кумранской общины; занимавшийся хозяйственными, трудовыми и, вероятно, также финансовыми делами общины.] Цадок, глава общины, когда я был там послушником. Смотри, тут даже некоторые звенья выточены в форме магендавида[131 - Магендавид – Звезда Давида – шестиконечная звезда, символ Израиля.]. Ты, кстати, иногда чем-то мне напоминаешь ессея-кумранита[132 - Ессеи-кумраниты – еврейская религиозная секта конца эпохи Второго храма, известная главным образом по описаниям Иосифа Флавия и Филона Александрийского.], Йехошуа, – Йоханан встал, надев чётки двойной восьмёркой себе на ладонь, проведя малую петлю через большой палец и, прищурившись, посмотрел на темнеющий небосклон. – Поздно уже, братья, потом как-нибудь продолжим разговор, – с этими словами он отошёл, оставив нас одних.

– Я боялся, вы опять начнёте горячиться и разругаетесь вдрызг, – подождав, когда Йоханан достаточно удалится, тихонько сказал Андреас.

– Ага, а у тебя, небось, душа в пятки ушла, как увидел его, – съязвил Йехуда.

– А сам-то, сам-то! – парировал Андреас. – Видать, язык проглотил, как он подошёл!

– Да ладно вам ругаться-то, горячие головы, – улыбнулся я. – Нормально пообщались. Учитель у нас – что надо!

– А то! – с оттенком отеческой гордости резюмировал Йехуда.

С тех пор Йоханан нет-нет и присоединялся к нашей троице в вечерних посиделках; частенько после особенно горячих споров, которых впоследствии было ещё немало.

Глава V. Призвание

Эти двое были мелкими торговцами из Хеброна[133 - Хеброн – город в Иудейских горах в 36 км к югу от Иерусалима; один из четырёх городов, священных в иудаизме (наряду с Иерусалимом, Тверией и Цфатом).]. Приехали по торговым делам в Бейт-Абару, остановившись на постой у местного габая[134 - Габай (ивр.) – староста – должностное лицо в еврейской общине, синагоге или кенассе, ведающее организационными и денежными делами.], которому приходились неблизкой роднёй в мудрёном колене. Это я уж потом выяснил, а пока в моих глазах они были обычные залётные паломники – одни из многих. Соблюдая ритуал, искупались в Йардене, очистились и засобирались в обратный путь, да что-то замешкались. Один, который повыше, скукожился, привалившись к стволу на самой окраине лагеря, и постанывал, обняв щёку. Второй – уютный, румяный толстячок с лысиной тыквенного оттенка, потоптавшись вокруг него бестолково, вернулся к нам, где полюднее, и теперь растерянно перебегал глазками с одного лица на другое, словно не решаясь, к кому обратиться. Я облегчил ему задачу, обратившись сам:

– Шалом тебе, почтенный. Скажи, в чём причина страданий твоего спутника?

– И не спрашивай, уважаемый! Уже третий день мучается. Зуб у него разболелся – да так, что последнюю ночь он даже глаз не сомкнул, несчастный. И как назло, ни одного зубодёра в пути! Вот и здесь, в Бейт-Абаре, похоже, тоже не судьба. Конюх, дерущий зубы, появится не раньше чем через два дня, а пока придётся только Господу молиться да терпения набраться.

– Я могу помочь этому горю, не надо ждать конюха. Если твой приятель согласится, то я сейчас же и вырву ему зуб.

– Ты? Ой, помоги ему, добрый человек – жалко же, так мучается. Просто сил нет! – обрадовался мой собеседник, и, схватив меня за рукав пухлой кистью с миниатюрными, почти женскими пальцами, словно боялся, что я убегу, засеменил к бедолаге.

– Элиэзер, тебе повезло! Этот добрый человек взялся вырвать тебе зуб!

Страдалец скосил мутный взор, просеянный сквозь частокол пальцев в мою сторону. Головы не повернул. Показалось даже, что и не расслышал толком.

Попросил его открыть рот и показать мне источник боли, что тот и сделал, со стоном распахнув пасть. Кривые, пожелтевшие зубы в червоточинах и тяжёлый, затхлый дух – и почему я не удивлён? Болевший зуб ютился где-то в верхнеправом уезде, и десна на этой стороне заметно припухла. Раздумывать не о чем – надо удалять, не впервой. Инструменты, прощальный подарок Саба-Давида, я прихватил с собой, отправившись в путь из Нацрата (куда ж я без них?), и, порывшись в котомке, подобрал подходящие клещи. Затем свернул тряпку в толстый валик, чтобы не дать несчастному от страха и боли захлопнуть рот, и попросил толстяка и Андреаса держать страдальца. Перспектива получить пинок или оплеуху в самый ответственный момент меня не особенно прельщала.

Ну, дай мне Бог удачи! Рука-то у меня уверенная, да и опыт немалый, но большой перерыв в практике немного волновал: последний раз я зубодёрил месяцев пять тому как, ещё в Нацрате. Стараясь своим голосом внушить спокойствие, я обратился к страдальцу:

– Не бойся, это не страшно. Тебе уже вырывали зубы?

Несчастный, сложив брови домиком и сморщив лицо в трагическую маску, закивал. Похоже, эти воспоминания его не слишком вдохновляют.