Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса

– А ваш отец? Вы ему рассказали?

– Да, и он как будто согласился со мной, что что-то произошло, но что Хосмер, конечно, подаст о себе весть. И он сказал, зачем кому-то могло бы понадобиться привезти невесту к дверям церкви для того лишь, чтобы тут же ее бросить. Вот если бы он занял у меня денег или бы женился на мне и перевел на себя мой капитал, вот тогда бы причина была ясна. Но касательно денег Хосмер был крайне щепетилен и ни разу не взглянул хотя бы на один мой шиллинг. И все-таки что могло случиться и почему он не написал? Ах, при одной мысли об этом я просто с ума схожу и всю ночь напролет не смыкаю глаз. – Она вытащила из муфты носовой платочек и, прижав его к губам, громко зарыдала.

– Для вас я возьмусь за это дело, – сказал Холмс, вставая, – и не сомневаюсь, что мы получим тот или иной конкретный результат. Возложите бремя на меня и постарайтесь больше об этом не думать. А главное, постарайтесь, чтобы мистер Хосмер Ангел исчез из вашей памяти, как он исчез из вашей жизни.

– Значит, вы полагаете, что я больше никогда его не увижу?

– Боюсь, что нет.

– Но что же с ним произошло?

– Поиски ответа на этот вопрос предоставьте мне. Я хотел бы получить точное описание его наружности, а также те его письма, которые вы могли бы оставить тут.

– Я дала объявление о нем в субботнем номере «Кроникл», – сказала мисс Сазерленд. – Вот оно, а также четыре его письма.

– Благодарю вас. И ваш адрес?

– Тридцать один, Лайон-плейс, Кэмберуэлл.

– Адреса мистера Ангела, насколько я понял, у вас никогда не было. А фирма, где служит ваш отец?

– Он коммивояжер «Уэстхауса и Марбенкса», крупнейших импортеров кларета с конторой на Фенчерч-стрит.

– Благодарю вас. Вы изложили все очень четко. Письма положите сюда и помните совет, который я вам дал. Пусть случившееся останется под семью замками, не допустите, чтобы оно повлияло на вашу дальнейшую жизнь.

– Вы очень добры, мистер Холмс, но последовать вашему совету я не могу. Я буду верна Хосмеру. Он найдет меня прежней, когда вернется.

Вопреки нелепой шляпе и глуповатому лицу, в простодушной вере нашей посетительницы крылось возвышенное благородство, внушавшее уважение. Она положила сверточек с письмами и газетной вырезкой и удалилась, заверив нас, что сразу же приедет, чуть мы ее вызовем.

Шерлок Холмс несколько минут сидел молча, прижимая подушечки пальцев друг к другу, вытянув ноги перед собой и устремив взгляд в потолок. Затем взял с подставки лоснящуюся глиняную трубку, служившую ему своего рода советчицей, и, закурив ее, откинулся в кресле. Вокруг него вверх устремились, свиваясь в гирлянды, густые клубы сизого дыма, а его лицо приняло выражение глубокого покоя.

– Интересный предмет для изучения эта барышня, – заметил он. – Я нахожу ее много интереснее маленькой проблемы, с которой она столкнулась, кстати, весьма банальной. Если вы заглянете в мою картотеку, то найдете подобные случаи – в Андовере в семьдесят седьмом году и нечто сходное в Гааге в прошлом году. Но, как ни стара идея, одна-две детали мне внове. Впрочем, сама барышня весьма и весьма поучительна.

– Вы как будто узнали от нее много такого, что для меня осталось невидимым, – заметил я.

– Не невидимым, а нераспознанным, Ватсон. Вы не знали, что высматривать, и упустили все существенное. Мне так и не удалось убедить вас в важности рукавов, значимости ногтей на больших пальцах или решающих выводов, которые висят на шнурках ботинок. Так что же вам подсказала наружность нашей барышни? Опишите ее.

– Ну, на ней была шиферного цвета соломенная шляпа с широкими полями и с пером кирпичного оттенка. Жакет черный, расшитый черным стеклярусом с бахромой из него же. Платье коричневое, темнее кофейного цвета, с узкой полоской лиловатого плюша у шеи и на рукавах. Перчатки сероватые с потертостью на правом указательном пальце. Сапожки я не рассмотрел. Круглые сережки-кольца в ушах и общий вид обеспеченности, вульгарности и покладистости.

Шерлок Холмс слегка похлопал в ладоши и усмехнулся:

– Честное слово, Ватсон, вы делаете блестящие успехи. Право же, так. Однако, сказать правду, все существенное вы упустили. Не нащупали метода и только подмечали цвета. Никогда не полагайтесь на общее впечатление, мой мальчик, сосредоточивайтесь на деталях. Первый взгляд я всегда бросаю на женские рукава. У мужчин, пожалуй, начинать лучше с брюк на коленях. Как вы заметили, рукава у этой женщины отделаны плюшем, так услужливо сохраняющем отпечатки. Двойная линия, где машинистка прижимает запястья к столу, была очень четкой. Швейная машинка оставляет такой же след, но только на левой руке и на стороне, противоположной большому пальцу, а не во всю ширину запястья, как в данном случае. Затем я взглянул на ее лицо и заметил по сторонам переносицы вмятинки от пенсне, а потому позволил себе упомянуть про близорукость и печатание на машинке, что как будто ее удивило.

– Во всяком случае, удивило меня.

– Но, простите, это же лежало на поверхности. Затем я, в свою очередь, удивился и заинтересовался, поглядев вниз и обнаружив, что сапожки на ней хотя и похожи, но от разных пар – носок одного был узорчатым, а другого – простым. Один был застегнут только на две нижние пуговички из пяти, а другой – на первую, третью и пятую. А когда вы замечаете, что барышня, в остальном одетая аккуратно, вышла из дома в сапожках от разных пар, застегнутых лишь наполовину, не требуется особой дедукции для вывода, что она покинула дом второпях.

– И что еще? – спросил я с величайшим любопытством, которое во мне неизменно пробуждали исчерпывающие логические построения моего друга.

– Мимоходом я заметил, что перед тем, как уйти из дома, она написала записку, причем когда была уже в верхней одежде. Вы заметили, что ее правая перчатка была чуть порвана на указательном пальце, но словно бы не увидели, что и материал перчатки, и сам палец были слегка испачканы фиолетовыми чернилами. Она писала второпях и слишком глубоко макнула перо в чернильницу. Причем нынче утром, иначе пятнышко на подушечке пальца не сохранилось бы. Все это забавно, хотя и элементарно, но пора взяться за дело, Ватсон. Не будете ли вы так добры прочесть мне из объявления, как выглядит мистер Хосмер Ангел?

Я поднес маленькую вырезку к свету.

«Пропал, – взывала она, – утром четырнадцатого джентльмен по имени Хосмер Ангел. Рост примерно 5 ф. 7 дюймов, крепкое сложение, бледный цвет лица, черные волосы с легкой пролысиной на макушке, пышные черные баки и усы; темные очки, речь с запинкой. Когда его видели в последний раз, был одет в черный сюртук с шелковой отделкой, черный жилет с золотой часовой цепочкой, серые твидовые брюки, коричневые гетры на штиблетах с резиновыми вставками. Известно, что он сотрудничал в конторе на Лиденхолл-стрит. Тому, кто сообщит что-либо…» И т. д. и т. д.

– Достаточно, – сказал Холмс. – А что до писем, – продолжал он, пробегая их глазами, – они не содержат ничего, кроме избитых фраз. Ни единого намека в них на личность мистера Хосмера, если исключить то, что он разок процитировал Бальзака. Однако они содержат деталь, которая, несомненно, бросилась вам в глаза.

– Они напечатаны на машинке, – сказал я.

– Мало того, на машинке напечатана и подпись. Взгляните на четкий мелкий шрифт «Хосмер Ангел» внизу. Как видите, есть дата, но нет адреса, если не считать Лиденхолл-стрит, что несколько неопределенно. Подпись более чем многозначительна. Собственно говоря, мы можем считать ее исчерпывающей.

– В каком смысле?

– Дорогой мой, разве вы не видите, насколько она важна в этом деле?

– Ничего такого я в ней не усматриваю. Разве что он оставлял себе лазейку, чтобы отрицать, что письмо послано им, если ему будет предъявлен иск за нарушение брачного обязательства.

– Нет, совсем не то. Но я напишу два письма, которые полностью прояснят дело. Одно в некую фирму Сити, другое отчиму нашей барышни, мистеру Уиндибенку, с просьбой посетить нас здесь завтра вечером в шесть часов. Всегда лучше наводить справки у родственников мужского пола. А теперь, доктор, до получения ответа на эти письма мы ничего больше сделать не можем и потому пока оставим нашу маленькую проблему в покое.

У меня были все причины верить в особый логический дар моего друга, в его энергичность в действиях, и потому я не сомневался, что у него должны быть весомые основания для небрежной уверенности, с какой он отнесся к редкостной тайне, которую его призвали раскрыть. Мне был известен только один случай, когда он потерпел неудачу, – в деле короля Богемии и фотографии Ирен Адлер, но, вспоминая жуткое приключение «Знака четырех» и поразительные обстоятельства, связанные с «Этюдом в багровых тонах», я чувствовал, что ему не удастся распутать разве уж совсем невероятный клубок.

А потому я оставил его попыхивать черной глиняной трубкой в полном убеждении, что завтра вечером в его руках будут все нити, которые обеспечат установление личности исчезнувшего жениха мисс Мэри Сазерленд.

В то время сам я был поглощен крайне серьезной профессиональной проблемой и весь следующий день провел у одра тяжелобольного пациента. Было уже почти шесть, когда я наконец освободился и прыгнул в кеб, чтобы поспешить на Бейкер-стрит в некотором опасении опоздать к dеnouement[5 - Зд.: разрешение (фр.).] нашей интригующей загадки.

Однако я нашел Шерлока Холмса в полном одиночестве. Он дремал, погрузив свою длинную худую фигуру в глубины кресла. Внушительный строй флаконов и пробирок вкупе с сильным густым запахом соляной кислоты сказали мне, что весь день он посвятил химическим исследованиям, столь дорогим его сердцу.

– Ну как? Вам удалось разобраться с этим? – спросил я еще с порога.

– Да, это был бисульфат бария.

– Нет-нет, с тайной! – вскричал я.

– А! Вы об этом… Я задумался о соли, над которой работал. В этом же деле никакой тайны вообще не было, хотя, как я упомянул вчера, кое-какие детали и выглядели интересными. Единственный минус заключается в том, что законченный негодяй не нарушил ни единого закона.

– Так кто же он и с какой целью покинул мисс Сазерленд?

Я едва договорил, а Холмс не успел раскрыть рта, чтобы ответить, как в коридоре послышались тяжелые шаги, и в дверь постучали.

– Отчим барышни, мистер Джеймс Уиндибенк, – сказал Холмс. – Он написал мне, что будет здесь в шесть. Войдите!

Вошел мужчина крепкого сложения, среднего роста, лет тридцати, бритый, с желтоватым цветом лица и вкрадчивостью в манере держаться, со сверлящими серыми глазками. Он вопросительно взглянул на нас по очереди, положил глянцевый цилиндр на столик и с легким поклоном бочком опустился в ближайшее кресло.

– Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибенк. Полагаю, это напечатанное на машинке письмо послано вами, и в нем вы обещали встретиться со мной в шесть часов.

– Да, сэр. Боюсь, я чуть опоздал, но я, знаете ли, не вполне себе хозяин. Сожалею, что мисс Сазерленд побеспокоила вас из-за этой глупости, так как считаю, что подобного рода белье лучше на людях не стирать. Побеспокоила она вас вопреки моему желанию, но, как вы могли заметить, девочка она легко возбудимая, импульсивная, и ее нелегко контролировать, если уж она что-то решила. Разумеется, против вас я возражал бы меньше, поскольку вы с официальной полицией не связаны, однако огласка такой семейной беды крайне неприятна сама по себе. К тому же абсолютно бесполезный расход. Как вообще вы можете разыскать этого Хосмера Ангела?

– Напротив, – невозмутимо сказал Холмс, – у меня есть все основания полагать, что мне удастся обнаружить мистера Хосмера Ангела.