Маракотова бездна

Он старался шутить, но дрожащий голос выдавал его волнение. Сознаюсь, что и у меня поджилки затряслись, когда я убедился, что чудовище ощупывает нашу кабинку, размышляя, что это за странная банка и найдётся ли в ней съестное, если умеючи её вскрыть.

– Он не может нам повредить, – сказал Маракот, но в голосе его не чувствовалось уверенности. – Пожалуй, лучше его стряхнуть.

И он крикнул в телефонную трубку капитану:

– Поднимите нас на десять-пятнадцать метров!

Через несколько минут мы поднялись над равниной из лавы и закачались в спокойной воде. Но дьявольский рак не отставал. Вскоре мы услышали царапанье и постукивание клешней, которыми он продолжал ощупывать кабинку. Было жутко сидеть в темноте и чувствовать смерть в двух шагах от себя. Выдержит ли стекло, если по нему стукнет огромная клешня? Этот безмолвный вопрос волновал каждого из нас.

Но вскоре выявилась новая страшная опасность. Постукивание перешло на крышу, и мы почувствовали лёгкое покачивание.

– Доктор! – крикнул я отчаянно. – Он задел за канат! Он оборвёт его!

– Слушайте, док, дуем наверх! Довольно мы насмотрелись всего, Билл Сканлэн хочет домой к маме! Позвоните мальчику, пусть поднимает лифт…

– Но мы и половины не исследовали! – закаркал Маракот. – Мы только ещё начали обследовать края пропасти. Измерим хотя бы её ширину. Когда мы доберёмся до противоположного края, я согласен вернуться на поверхность.

И он крикнул в трубку:

– Всё в порядке, капитан! Двигайтесь со скоростью двух узлов, пока я не скажу „стоп“.

Мы медленно двинулись над краем бездны. Раз темнота не спасла нас от нападения, мы включили свет. Одно окно было совершенно закрыто брюхом чудовища. Голова и огромные клешни работали на крыше, и удары по кабинке звучали как погребальный колокол. Чудовище обладало невероятной силой. Никогда ещё смертному не приходилось быть в таком положении: километры воды внизу – и злобное чудовище сверху! Качка усилилась. И вот мы почувствовали, что чудовище дёргает канат! Трубка принесла испуганный крик капитана, а Маракот вскочил, в отчаянии всплеснув руками. Даже внутри кабинки мы слышали скрежет перетираемого каната, звон и свист рвущейся проволоки – и через мгновение мы уже падали в бездонную пропасть.

У меня до сих пор в ушах звенит дикий крик Маракота.

– Канат оборван! Мы пропали! Всё погибло! – вопил он. Потом, схватив телефонную трубку, отчаянно крикнул: – Прощайте, капитан, прощайте все!

Это были наши последние слова, обращённые к людям на земле.

Падение наше не было стремительным, как вы, наверно, ожидаете. Несмотря на солидный вес, пустая внутри кабинка создавала некоторое неустойчивое равновесие, и мы опускались в пропасть медленно и постепенно. Я слышал протяжный скрип, когда мы выскальзывали из страшных объятий чудовища, послужившего причиной нашей гибели; и затем, медленно вращаясь, широкими кругами, мы стали спускаться в бездонную пропасть. Прошло, наверное, не больше пяти минут, но нам они показались часом, когда телефонный провод натянулся и лопнул с тихим стоном, как струна. В ту же минуту лопнула и проводящая воздух трубка, и сквозь отверстие стала по каплям просачиваться солёная вода. Опытные, проворные руки Билла Сканлэна мигом перетянули конец резиновой трубки узлами, и вода перестала течь; а доктор отвинтил пробку, и из баллона с лёгким свистом стал выходить сжатый воздух. Затем лопнул электрический провод, и мгновенно потух свет, но доктор в темноте добрался до аккумуляторов, и на потолке вспыхнули лампочки.

– Света нам хватит на неделю, – проговорил он с кривой усмешкой. – Во всяком случае, мы умрём при свете…

Потом он с досадой покачал головой, и его аскетическое лицо озарилось доброй улыбкой.

– Мне, собственно, всё равно. Я старик, довольно пожил, и моя роль в мире сыграна. Единственное, о чём я сожалею, – зачем я вовлёк двух молодых людей в это опасное предприятие. Я должен был рисковать один.

Я просто и горячо пожал ему руку, не в силах произнести ни слова. Билл Сканлэн тоже молчал. Мы медленно опускались, измеряя скорость падения по теням рыб, поднимавшихся вверх мимо окон. Казалось, что это рыбы поднимаются вверх, а не мы опускаемся вниз. Кабинка сохраняла равновесие, хотя мне казалось, что мы каждую минуту можем перевалиться набок или перевернуться вверх дном. К счастью, наш вес был хорошо сбалансирован, и мы шли ко дну в стоячем положении. Случайно взглянув на глубиномер, я увидел, что мы опустились уже на глубину тысячи шестисот метров.

– Видите, всё выходит так, как я предсказывал, – заметил Маракот с мрачным удовлетворением. – Не мешало бы вам ознакомиться с моим докладом Океанографическому обществу о соотношении давления и глубины. Как бы мне хотелось написать хоть несколько строк туда, наверх, чтобы пристыдить Бюлова из Гессена, который осмелился мне возражать.

– Чёрт подери! Будь у меня такая возможность, я бы не стал тратить её на споры с этим тупоумным ослом! – воскликнул механик. – В Филадельфии живёт одна крошка; когда она узнает, что больше уже не увидит Билла Сканлэна, её прелестные глазки наполнятся слезами. Да, что и говорить, хорошенький мы выбрали путь к нашим предкам.

– Вам не следовало опускаться с нами, – сказал я, пожав ему руку.

– Я счёл бы себя последней дрянью, если б остался наверху, – ответил он. – Нет, это моя прямая обязанность, и я рад, что исполнил её.

Мы помолчали.

– Долго ли ещё? – спросил я доктора.

Он пожал плечами.

– У нас ещё будет время осмотреть дно бездны, – ответил он тихо. – Воздуха в баллоне хватит больше чем на полдня. Опасность в другом – в продуктах выдыхания. Они задушат нас. Если бы мы смогли выпускать углекислоту!

– Это, по-видимому, невозможно.

– У нас есть баллон кислорода. Я захватил его на всякий случай. Вдыхая его время от времени, мы как-нибудь продержимся ещё… Взгляните на глубиномер: мы опустились уже больше чем на три километра.

– Да стоит ли бороться за жизнь? Чем скорее наступит конец, тем лучше, – заметил я.

– Это верно! – подтвердил Сканлэн. – Раз, два – и не копайся!

– И отказаться от поразительного зрелища, которого ещё не видел ни один человек на свете? – возразил Маракот. – Это предательство по отношению к науке! Будем записывать свои наблюдения, даже если им суждено погибнуть вместе с нами. Надо довести игру до конца.

– Да вы молодчага, док! – воскликнул Сканлэн. – Вы нам сто очков вперёд дадите. Ладно, будем играть до последнего грошика!

Мы терпеливо уселись втроём на диван, крепко вцепившись в его ручки; кабинка, колыхаясь и поворачиваясь, опускалась, и рыбы мелькали вверх мимо иллюминаторов…

– Уже пять километров, – заметил Маракот. – Я выпущу немного кислорода, мистер Хедли. Становится очень душно. Забавно, – сухо усмехнулся он, – теперь-то эта бездна уж во всяком случае будет называться бездной Маракота. Когда капитан Хови привезёт эти новости, мои коллеги позаботятся, чтобы эта бездна стала не только моей могилой, но и памятником мне. Даже Бюлов из Гессена…

И он стал бормотать о каких-то своих учёных обидах.

Потом мы снова сидели в тишине и следили, как стрелка подползает к семи километрам. Один раз мы задели за что-то тяжёлое и ударились с такой силой, что чуть не перевернулись набок. Может быть, это была крупная рыба, а может, выступ скалистой стены, вдоль которой мы низвергались вниз. Прежде нам казалось, что хребет находится на страшной глубине, теперь же, когда мы смотрели на него из этой ужасной пропасти, он, на наш взгляд, был чуть ли не на поверхности океана.

Мы всё плыли, вращаясь и описывая круги, сквозь тёмно-зелёные водные пустыни. Циферблат глубиномера показывал семь тысяч шестьсот метров.

– Мы приближаемся к концу путешествия, – сказал Маракот. – Глубиномер Скотта в прошлом году показал восемь тысяч сто сорок пять метров в самом глубоком месте. Может быть, кабинка разлетится от удара. Может быть…

В эту минуту мы „причалили“.

Ни одна любящая мать не опускала с такой нежностью своего первенца на пуховую перинку, как мы опустились на дно Атлантического океана. Толстый эластичный слой мягкого ила, на который мы сели, сыграл роль идеального буфера и спас нас от гибели. Мы боялись шевельнуться на диване, и не напрасно, ибо кабина опустилась краем на выступ скалы, покрытый вязким, желатинистым илом, и на нём мы покачивались, с трудом сохраняя равновесие и ежеминутно рискуя перевернуться. Но через некоторое время кабина утвердилась и застыла неподвижно.

В это мгновение доктор Маракот, пристально смотревший в окно, удивлённо вскрикнул и выключил свет.

Каково же было наше удивление, когда оказалось, что и без электричества мы всё видим. Тусклый рассеянный свет вливался через иллюминаторы в кабинку, как холодное сияние морозного утра. Мы поспешили к окнам и, не прибегая к свету прожекторов, могли рассмотреть окружающее метров на триста во всех направлениях. Это было непостижимо, невероятно, и, однако, спорить с очевидностью не приходилось. Дно океана было освещено!

– А почему бы и нет? – воскликнул Маракот после минутного молчания. – Разве я не предвидел этой возможности? Из чего состоит этот ил? Разве это не продукт разложения биллионов микроскопических органических существ? И разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Да где же и наблюдать такое свечение, как не здесь? Ах, какая досада – видеть такие изумительные вещи и не иметь возможности сообщить об этом миру!

– Но позвольте, – возразил я, – мы вытаскивали по полтонны ила и никогда не замечали подобного свечения!

– Ну да, очевидно, пока ил поднимали на поверхность, он терял способность фосфоресцировать. Да и что такое полтонны в сравнении с этими безграничными равнинами ила? И смотрите, смотрите, – вдруг возбуждённо вскричал он, – глубоководные существа пасутся на этом органическом ковре, как земные стада на лугу!

Стая крупных чёрных рыб, толстых и неповоротливых, проплыла над самым дном, то и дело поклёвывая что-то. Потом появилось ещё какое-то красное неуклюжее существо, вроде морской коровы; оно меланхолично жевало жвачку перед моим окном. Другие такие же животные паслись тут и там; иногда они поднимали голову и посматривали на странный предмет, так неожиданно появившийся среди них. Я не мог не восхищаться Маракотом, который в этой мрачной обстановке, когда слышалось уже дыхание смерти, повиновался зову науки и лихорадочно записывал свои наблюдения. Не так педантично и углублённо, как он, я, однако, тоже наблюдал, и эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти. Дно океана состоит из красной глины, но здесь поверх неё лежал слой серой глубоководной слизи, образовавший волнистую равнину. Насколько хватало глаз, равнина не была ровной, её пересекали странные круглые холмики, вроде того, на который мы сели, светившиеся всеми цветами радуги. Между холмиками плавали крупные стаи причудливых рыб, большей частью неизвестных науке; они были окрашены во все цвета с преобладанием чёрного и красного. Маракот рассматривал их со сдержанным волнением и делал заметки в записной книжке.

Воздух в кабинке стал очень тяжёлым, и снова мы спаслись, вдохнув кислорода. Как ни странно, мы все чувствовали свирепый, прямо волчий голод и с жадностью набросились на консервированное мясо, хлеб с маслом и виски с водой, предусмотрительно захваченные Маракотом. Немного подкрепившись и освежившись, я поудобнее уселся у иллюминатора, и мне страстно захотелось в последний раз закурить, как вдруг я увидел нечто поднявшее у меня в голове настоящий вихрь мыслей.

Я уже упомянул, что волнистая серая долина была вся испещрена маленькими холмиками. Один, более крупный, высился перед моим окном метрах в десяти. На нём был какой-то странный знак. Присмотревшись к другим холмикам, я с изумлением заметил, что знак этот опоясывает всю видимую мне часть холма. На пороге смерти не так-то легко поддаться постороннему впечатлению, но у меня замерло дыхание и сердце на миг остановилось, когда я догадался, что эти знаки не что иное, как фриз, и что фигуры эти, потерявшие от времени чёткость очертаний, были когда-то, несомненно, высечены рукою человека! Маракот и Сканлэн подбежали к иллюминатору и с изумлением смотрели на эти следы вездесущей деятельности человека.