Женя Колбаскин и сверхспособности

– Почему опаздываете? – спрашивает учитель, но как-то, типа, совсем уж не строго.

Я уже, значит, во всю там придумываю отмазки разные, начиная от проспал, заканчивая, что пробки были.

– Девушки, – говорит Димон, как ни в чем не бывало, и даже, типа, уверенно. – Дела сердешные, Роберт Александрович.

– Аааааа, ну тогда понятно, – говорит учитель по обществу и так понимающе качает головой. – Это очень хорошо. Молодцы, ребята. Ну ладно, мне направо. Счастливо, Дмитрий, – говорит он Димке и жмет ему руку.

«Нездоровые дела нынче творятся!» – думаю я про себя.

Ну вот, короче, мы подходим к двери, где сидит эта карга усатая. А обычно, как мы делали раньше в таких ситуациях: Димка стучался и открывал дверь, а я входил и начинал оправдываться, нести там чушь всякую. Главное-то, почти всегда срабатывало. А тут мои бедные уши вдруг слышат уверенные такие слова только что родившегося джентльмена: «Евгений, предоставь это мне».

«Да я уж на все согласен, пожалуйста», – отвечаю про себя и пропускаю его вперед.

Димка, значит, стучится в дверь, типа, как к себе домой, и открывает её неторопливо. Мы заходим. Он такой важный стоит, как петух какой-то, а я согнулся весь, словно заморыш. В общем, как дурочок пришибленный там я выглядел.

– Здравствуйте, Надежда Ивановна, – говорит Димка слащавым таким голосом.

– Здравствуйте, – отвечает она злобно, но Димон и виду не подает.

– О, Вы чудесно выглядите сегодня! – говорит он, типа, восхищенно, да таким еще подхалимским голоском. – У Вас прическа новая? Вам очень идет.

Я, конечно, думаю, что можно уже идти и ждать на скамеечке следующего урока, или, мож, даже к директору отправят. Но не тут-то было. Одноклассники вообще, как будто и не заметили этого (хотя они любят угарнуть с кого-нибудь), а училка улыбнулась такая, волосы свои поправила.

– Спасибо, Дмитрий, всё-то Вы замечаете! – говорит она также слащаво, как и он.

Прикиньте, это она то, которая на прошлом уроке Димону влепила двойку за просто так, а потом ещё уничтожала его словесно и морально.

– Ну, проходите, садитесь, ребята, в ногах правды нет.

«Ничего себе, – думаю,– взбрендили, что ли, все тут?»

Ну мы и пошли к самой последней парте. Я шел там и даже шатался, а Димка же вышагивал впереди, такой весь из себя, а все девчонки глядели на него с подобострастием каким-то нездоровым.

«Куда я попал?» – думаю.

А главное-то, что все смирно сидели, как на иголках прям. Обычно галдеж стоит, половина в телефоны играют, другие спят, а тут все сидят, молчат, даже шепота не слыхать.

Ну мы, короче, садимся за свою парту.

– Продолжим, – говорит училка.

Я ее, конечно, не слушаю, пялюсь на своих одноклассников. Разглядываю их всех. «Да, с виду, вроде, нормальные», – думаю. Кроме только Игоря. Он почему-то вдруг накаченным стал и сидел в белой майке, тип, чтоб бицуха всем была видна. А у Наташки волосы, то розовые были, то синие, то еще какие-нибудь. А у Степки жабры как будто на шеи появились.

Минут десять, значит, мы слушали эту какую-то умную и очень важную для жизни фигню, а все остальные, кроме меня, сидели ровно так, рука на руку, и слушали внимательно. Я аж обалдел.

– И так, все открываем тетради, – вдруг говорит училка и все сразу их резко открывают.

«Когда они стали такими послушными?» – удивленно думаю я.

– Перепишите таблицу из учебника на странице тридцать два.

Все сразу же начинают листать учебники и писать. Я сижу в непонятках. «Откуда такое рвение?» – спашиваю я себя.

– Проскин, не горбись, – говорит она Степки, и тот сразу же прям, как доска становится, хотя всегда горбатым был, как верблюд.

«Что творится здесь? Когда её все стали так слушаться?»

Я тоже, значит, достал учебник, медленно так очень, не торопясь. Вырвал листочек из тетрадки по литре и начал писать эту ерунду.

Сидим мы, пишем (я, правда, только один столбик написал). И тут ко мне Стас поворачивается и просит ручку. Он часто у меня их просил.

– Что за разговоры, Здоровескин? – буквально чуть ли не кричит училка. – Почему отвлекаешь своего товарища? В угол, быстро, шагом марш.

Прикиньте. Вот так вот сразу. И Стас, главное, молниеносно подскакивает и идет в угол. Представьте себе! В угол. Как будто мы в началке, что ли, хотя и там даже ни разу такого не было. А все остальные повернулись и смотрят на него. И вдруг он исчез, короче. Прям не видно его было.

– Без маскировки, – говорит училка жестко так, – чтоб все видели твой позор!

Он, значит, снова появился, а сам чуть ли не плачет. Мне даже жалко его стало как-то. Не хотелось бы на его месте оказаться. Вот так вот ручки и проси у одноклассников.

– Всем писать, – приказала училка опять.

Все резко развернулись и начали строчить вовсю. Мне что-то уже не до этого было, даже как-то мутило чуть-чуть.

– И так, проверим, что вы запомнили, – сказала эта карга наконец. – Кто скажет, из каких отделов состоит позвоночник?

Одновременно взлетели все руки, кроме моей, конечно. Представьте, че там творилось! Вообще-то, обычно, максимум одна, там, две руки поднимаются, и то только с первых парт. А сейчас… Я просто сидел в глубочайшем шоке.

– Колбаскин! – раздается голос училки, прям как гром среди ясного неба.

Колбаскин – это я. Да уж, согласитесь, что фамилия очень дурацкая. Я вообще сам как бы не понимаю, что мои предки там, колбасу, что ли, какую делали, или хавали её пачками целыми. А, может, еще че похуже было. Хорошо хоть не сосисьников какой-нибудь или свиноткин там, козляткин.

Но делать, как говорится, было нечего, и я нехотя стал подниматься.

– По-быстрее, Колбаскин, – торопит она, но у меня как-будто тело отнялось и не слушается вообще.

– А почему я? Вон сколько рук. Спросите их, – говорю я, как обычно.

– Головой меньше вертеть надо, Колбаскин!

– Ладно. Повторите вопрос, пожалуйста, – прошу я, так как реально его забыл.

Тут в такой обстановке даже имя свое забыть можно.

– Отделы позвоночника, – говорит она.

– Мда, ааа,нууу, значит, отделы позвоночника, значит, есть шейный отдел. Да, нуу. У позвоночника… – говорю я это, а сам на Димку смотрю возгорающимся взглядом и толкаю парту. Но он специально, гад, не замечает этого и смотрит вперед, типа, непричем тут. «Что-то с ним не то творится, – думаю. – Раньше-то всегда подсказывал».

– Это все? – спрашивает меня училка таким ехидным, противным голосочком.