Августовская ночь

Псевдо-Флакк почему-то не ответил: то ли не хотел, то ли не услышал.

Два часа назад произошло вероломное нападение на моё временное пристанище, в результате которого, к моему глубочайшему сожалению, пострадали несколько антов, приютивших меня, а мне снова пришлось спасаться бегством. Я видел, как стреляли в мужа Милы, в Ирину, со справедливым негодованием вышедших навстречу вторгшимся на их территорию незваным гостям, слышал, как от ужаса и отчаяния закричала Мила. Я уже не мог знать, убили ли их, но её душераздирающий крик и плач, стенания над телом любимого останутся со мной навсегда. И помню своё смятение, когда я боролся между желанием вступиться за ставших мне близкими людей и пониманием, что сейчас мне никак нельзя погибнуть, не передав собранную информацию в центр. Каким-то позорящим клеймом повисла на моей совести чёрная неблагодарность этому семейству за их заботу, оплаченную мною очередным бегством…

И вот я снова спрашиваю себя: кто же ты такой, Аркадий Флакк, в столь нужный момент «удачно» оказавшийся рядом, подхвативший и буквально закинувший меня за шкирку в машину? Если ты участвовал в этом ужасе, то понятны твои свеженькие раны, но кем ты был: persecutor aut benefactor[18 - Преследователь или благодетель.]?

– Что?.. – очнулся вдруг он, не отводя взгляда от дороги. – Да, вполне. Ты про раны? Споткнулся.

Я понимающе кивнул. Помню, как напряжение во мне нарастало каждую минуту, и я ждал, что он вот-вот остановится, чтобы высадить меня. Почему-то я боялся спрашивать его, куда мы едем и откуда он взял мой гиперком, кто он такой и что вообще произошло; боялся посмотреть назад, не преследует ли нас кто; боялся сказать ему, что мне нужно в космопорт, потому что у меня сегодня вылет. Я просто сидел и ждал, что произойдёт, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

Так протекали десятки медленных минут, пока мы, к моему удивлению, не въехали в город и, к ещё большему удивлению – не подъехали к космопорту.

– Выходи, – во взгляде Аркадия я встретил незнакомую мне доселе непроницаемость. Это был не тот скромный и открытый паренёк, что, терпеливо снося холодный дождь, встречал меня по прилёте.

Я молча, бросая на него недоверчивые взоры, вылез из машины. Когда он достал из багажника мой саквояж, я в ступоре замер на месте, и мой воспалённый мозг отказывался понимать, что происходит.

– Кто ты такой? – тихо спросил я, глядя ему в глаза.

Тот в ответ лишь едва заметно помотал головой.

– Ну и рожа у тебя, цензор.

– Глупая? – была моя догадка.

– Побитая, – сказал он с некоторым неприятием. – И глупая.

Он небрежно ткнул носком ботинка мой чемодан и уже с более мягкими интонациями произнёс:

– Ладно, удачи тебе, приятель, было весело! – после чего сел в машину и умчался в неизвестность. Я так и не успел сказать ему, что мне-де вовсе не было весело.

…Окончательно пришёл в себя я только на борту корабля, тогда же меня и осенило, что мой Флакк-де был сотрудником КГБ. Тогда-то мозаика всего произошедшего сложилась в ясную картину, и все звенья связались в единую цепь событий: почему, только я высказал своё предложение Августу, Маркиан так резко сорвался с места, почему всё было организовано так сумбурно и не по сценарию, почему здесь на Гордиане никто не знал о моём присутствии. Да, спустя годы Аппий, будучи уже частным лицом, в одной из бесед поведал мне детали этой операции, для которой было задействовано порядка двух сотен человек и колоссальные ресурсы, в рамках которой была проведена небывалая работа по дезинформации, фильтрации всего потока данных, касавшихся меня, для того, чтобы обеспечить мне инкогнито и выполнение поставленной цели. Но тогда, на борту «Фермопил», не зная всего этого, я был буквально повержен способностью этой могущественной структуры оперативно планировать мероприятия.

Я передал необходимые данные Тиберию Криспу, отчитался о произошедшем, сообщил о дате прилёта Лициниану, Юлии и друзьям и на вполне заслуженном основании предавался отдыху в компании общительных и интересных, в отличие от военных, сотрудников госбезопасности, поведавших мне множество занятных историй из службы. По удачному стечению обстоятельств на борту я встретился с одним гражданином, открывшим для меня в новом свете некоторые проблемы, о которых я никогда не задумывался. Это был научный сотрудник какого-то института лет шестидесяти, возвращавшийся из командировки, звали его Евгений Логвин. Я не стал допытываться, где он работает и чем именно занимается, но с удовольствием послушал его рассуждения, которые он вёл в контексте научной обоснованности жизни в её метафизическом понимании. Как-то в беседе я с сожалением заметил, что есть определённые, можно сказать, типичные ошибки, которые человек, такое ощущение, как по сценарию должен совершить в течение своей жизни.

– Ты про грабли, на которые мы наступаем, хоть и видим их воочию? – спросил Логвин.

– Да. Почему ребёнок должен обжечься, чтобы понять, что огня нужно бояться. Почему мы понимаем, как прекратить душевные страдания, когда советуем, но не действуем так же, когда сами испытываем эти терзания сами. Почему не слушаем старших по возрасту, думая, что мы-де ловчее и проворнее умом, чем старики, «явно» утратившие чувство современности?..

Логвин, внимательно глядя через иллюминатор на неуловимо приближавшуюся Сармизегетузу, задумчиво ответил:

– Если вдуматься, это свойство человеческой жизни имеет глубочайший философский смысл. Возможно, природа защищает себя таким образом.

– От чего? – поморщился я.

– Например, от неконтролируемой эволюции человека…

Мне тогда эта мысль показалась далёкой от науки, и я ненароком его перебил:

– Это как?

Он посмотрел на меня будто бы свысока, но голос его не выдал кого-либо пренебрежения:

– Очень просто. Ты, вот, знаешь, что человечество до сих пор не побороло вирусы? До сих пор мы не можем уничтожить их или сделать себя к ним не восприимчивыми.

Тут я крепко задумался.

– Не понял, при чём тут вирусы.

– А при том! Ты только вдумайся! – с неожиданным запалом чуть ли не вскрикнул учёный. – Мы постигли гравитацию, мы научились летать меж звёзд, смогли модифицировать своё тело, подстроив его под ускорившийся ритм жизни, но так и не смогли понять, что такое вирусы – не в биологическом смысле, а в сугубо метафизическом. Какова их роль в эволюции, что они собой несут для всего живого, не являются ли они своего рода регуляторами мира живых организмов?

Да, эти вопросы способны вышибить пот.

– Пффф, хорошо, хорошо, только опять же – при чём тут то, о чём я говорил?

– Как «при чём»? При том, что представь, к чему придёт человечество, если у каждого будет всё и сразу. Человеку не нужно обжигаться, не нужно наступать на грабли, он владеет всем житейским опытом предков, по сути, он тратит время только на саморазвитие с КПД под сто процентов! Любое его желание – щелчок пальцев – и готово! Это, как бы… одновременное развитие и деградирование! А это не вяжется с законом неубывания энтропии.

– Прошу прощения, это не моя область…

– Не важно: твоя, не твоя – главное, что такое развитие идёт вразрез со всеми законами природы. В данном случае можно законы сохранения из физики транспонировать на всю природу целиком. К сожалению, мы не можем стать Сверхлюдьми, потому что, преуспевая в одном, мы должны потерять в другом.

– Но как же наука, медицина, мы ведь имеем доступ к любой информации, мы научились её впитывать со стремительной скоростью и эффективностью…

Тут Логвин, с грустной улыбкой посмотрев на меня, перебил:

– Но мы теряем время…

«Стареем и умираем», – мысленно закончил я за него фразу. Видимо, в его годы начинаешь совершенно по-иному оценивать важность вещей – опять же, некоторых из которых мне на своей жизненной стадии было не понять. Как будто читая мои мысли, он с явным сожалением произнёс:

– И как бы быстро не летали наши звездолёты, оттянуть неизбежное мы не в силах.

Время подходило к перекусу, и, оставив замершую в безжизненной пустоте космоса звёздную панораму и переместившись в кают-компанию, мы продолжили разговор, но уже на иную тему: то ли я проявил непонимание, то ли высказал восхищение технологией межзвёздных перелётов, но в итоге я познакомился с ещё одной философской теорией от человека с довольно незаурядным умом и образом мыслей.

– Здесь мы касаемся другого свойства жизни как явления природы – умения адаптироваться, подстраиваясь под изменяющиеся реалии. Не важно, что это: новые воздействующие факторы среды обитания, появление конкурента в борьбе за ресурсы, тривиальное ускорение ритма жизни – важно, что Человек приобретает, руководствуясь разумом, новые способности. Когда-то, ещё обитая на Ветере…

– Где-где? – перебил я.

– На Ветере[19 - Vetera – старина, прошлое.] – так в науке условно называется гипотетическая первопланета человека. Так вот, ещё тогда, на заре Человечества, надо думать, мы не умели летать дальше пределов звёздной системы, потом научились совершать дальние путешествия. И это сугубо в плоскости экспериментальной науки.

– Почему так? – спросил я. Ненароком заметив, что нас слушают и за соседними столами, я испытал мимолётное чувство неловкости. Но Логвин увлечённо продолжал.

– А что, похоже, что это нужно кому-то – путешествие ценой в сотни лет?

– Резонно, – согласился я.

– Более чем. Но, тем не менее, спустя определённое количество времени человек вышел за пределы своего мира, которого ему резко стало мало. Ну и скажи мне, кому это надо – отправляться в гости к своим сородичам, а прилетать к их праправнукам? Никому, ведь это бессмысленно. И тогда мы обнаружили червоточины и научились перемещаться через них. Просто потому, что не было иного варианта развития, и не важно, как именно мы совершаем мгновенные перемещения, важно, что мы бы в любом случае научились это делать, а как именно – уже детали. В противном случае, человечество вступило бы на путь: сначала – стагнации, затем – деградации и вымирания.

– Стоп, уважаемый, – прервал я. – У меня два вопроса: это что ещё за теория происхождения и откуда взялись червоточины?

– Отвечаю: во-первых, ты опрометчиво называешь мои мысли словом «теория». Всё имеет начало – как во времени, так и в пространстве. Логично? Прилетишь домой – почитай про теории происхождения. Во-вторых, никто не знает, откуда взялись червоточины. Известно лишь, что мы их не изобретали! – Логвин поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание на этих словах. – Ты осознаёшь это или нет? Они либо были в течение всего времени существования Вселенной, либо их кто-то раскидал по ней возле пригодных для заселения миров.