Архив

Полковник молчал, оглядывая Антона с ног до головы, изучая узоры блестящего машинного масла по перепачканной форме и кровоподтеки на болезненно опухающем лице:

– Тебя как вообще сюда впустили-то?

Антон пожал плечами, пряча глаза куда-то в документы на подпись, что толстой пачкой лежали на столе.

– Ты в курсе, сколько времени вообще?

– Примерно представляю, товарищ генерал. – Товарищ генерал шумно выдохнул, чуть с присвистом из легких. Устал смотреть на очередного идиота, что не считает своим долгом следовать расписаниям, регламентам, держать телефон заряженным и включенным, и вообще: будь проклят тот день, когда Антон появился в этом здании вершить правосудие во благо всех обиженных. Пусть лучше бы оставались изнасилованы и убиты неизвестно кем, чем этот «сотрудник» приносил бумаги с обвинениями. По мнению Владислава, по крайней мере; за них так и так отомстили бы – время звериное же.

– И где ты был?

– Автокатастрофа.

Морщины на лбу генерала на мгновение напряглись, но быстро разгладились – пытается держаться, но уже теряет хватку. Так и руки, сомкнутые за спиной, пока он вышагивал туда-сюда по кабинету, то мелко дрожали, то усилием мышц напрягались, подавляя этот предательский синдром.

– «Автокатастрофа»? Ты слово-то откуда это взял, полудурок? Из толкового словаря или от жирной училки по русскому в пятом классе услышал?

– На Садовом кольце, товарищ генерал… – Руки старого вояки опять вздрогнули, а бровь предательски дрогнула. «Меньше водки по вечерам, меньше водки, товарищ генерал.»

– Ооо, посмотрите, теперь знанием географии блещем! Посмотрите на него. Тебе, может, медаль теперь выдать?!

– Никак нет, товарищ генерал, я…

– Что «я»?! Ты во сколько должен был здесь быть?! Я тебя спрашиваю, во сколько?!

Антон глотал. Ему, как дешевой проститутке, кончали на лицо из старого сморщенного члена, дурно пахнущего и накаченного кровью только благодаря лошадиной дозе Виагры, а он подставлялся под белесые капли, раскрывая рот пошире и зная: несдобровать ему, если все не поймает и не проглотит.

– Перед этим был вызов на самоубийство, товарищ генерал, затем я направился в Управление, но попал в аварию.

– Телефон твой где при этом был?

– Сел.

– Ты на хуй у меня сядешь сейчас. С телефоном что, я спрашиваю?! Почему только браслет работает?! – Антон уже плотно на нем сидит, и никакой возможности слезть или хотя бы вазелином смазать. Мы тут все сидим, как не в представительстве госмашины, а в борделе каком-то: имеют всех по иерархии сверху вниз. Возможно, товарищ генерал и сам ходит туда-сюда, потому что сидеть больно. Геморрой ли, или анус побаливает после вызова к министру.

– Батарея телефона разрядилась, когда я закончил на месте преступления.

– Какого, блядь, преступления? Что ты несешь вообще?!

«Возмездие во имя луны, сука» – Вслух Антон это, конечно, не сказал.

– Позвольте предоставить рапорт.

– Выговор тебе, сволочь. И рапорт свой себе засунь сам знаешь куда. Пшел отсюда. – Владислав кончил и, прозрев омерзением к самому себе, оттолкнул исхудалое тельце дешевой шлюхи подальше.

– Так точно, товарищ генерал. – Антон развернулся на каблуках и поспешил к выходу, но не успел:

– В какой аварии ты был после той девчонки? На Садовом с маршруткой и такси?

«Доложили ему все, доложили, старому педерасту».

– Так точно. – Антон сглотнул встречный вопрос, и не один за раз. Главный из множества только рвался из глотки: с кем только что разговаривал Владислав Петрович?..

– Иди давай отсюда. – Генерал устало прогнал подчиненного во второй раз, но уже мягче, будто прощая первый, и будто это не он сам остановил сотрудника, а тот – дурачок, и с первого раза не понял.

Антон захлопнул за собой дверь под чертыханье руководителя. Оглянулся. К горлу снова подкатывала тошнота, а голова раскалывалась болью на тысячи острых осколков, едва ориентировалась в пространстве и поддерживала шаткое равновесие. Вокруг бродили какие-то люди, нарочито медленно таская папки с документами, общались с коллегами, растягивая слова и слоги до монотонных звуков, и каждый, казалось, косился на пошатывающегося Антона, мутными стеклянными глазами обводящего коридор, сонмища людей в форме и бесконечные ряды желтых «под дерево» дверей из ДСП, словно что-то совсем чужое, а не привычное каждодневной рутиной.

Он опасно покачнулся, вновь ловя равновесие и ускользающую мысль: пошарил рукой по обернутому в грубую марлю лбу, ловя ее. Бесполезно. Мысли метались во внутренней пустоте, шептали что-то в уши, как люди вокруг, и быстро уплывали прочь, похожие на каких-то эфемерных рыб, снующих по пространству грязной, пропитанной радиацией океанической воды.

Напротив кабинета генерала символично расположился мужской сортир: на коричнево-желтой двери была соответствующая табличка. Удобно же: стоит новичку ошибиться поворотом, расстегивая ширинку, и ему тоже обкончают все лицо желчью и ядом, так что во второй раз он уже не ошибется, если живой вообще останется после такого. Идти смывать все это, запираться в кабинке и курить – недалеко. Хотя, странное соседство. Неужели кабинета получше не нашлось?

У закованного решеткой окна курил какой-то мент с рубашкой навыпуск. Чувствуй себя Антон получше, может, и узнал бы его: не так много их тут здесь, согнанных подписанными сверху приказами, в конце концов. Но сейчас – не до анализа черт лица и цвета глаз.

Антон, падая, ухватился о скользкую раковину, подтянул себя к ней и приподнял под скрежет фаянса о шершавый бетон, наклоняясь лбом поближе к зеркалу в мутных разводах. Полицейский наблюдал, равнодушно и безучастно затягиваясь самокруткой и выдыхая сизый дым в распахнутую форточку:

– Ты это, пол только не заблюй. Мне сейчас к Владику идти…

Антон буркнул что-то в ответ, желая сказать «сейчас на тебя наблюю, мусор гребаный», но, сдерживая рвотные позывы, выдал только какое-то мычание и бульканье. Непослушной рукой он кое-как открыл кран, и из него хлынула ледяная вода с привкусом металла. Наклонился поближе к раковине, ртом целясь в слив, сплевывая обильные вязкие слюни. Умылся, и полегчало немного. А полицейский, бросив окурок в окно, брезгливо вышел. Не самая, конечно, здравая мысль – идти к старшему по званию пропахши табаком.

Желудок протяжно урчал, вырыгнув пустоту. Еще бы: чем блевать, если со вчера в желудке ничего не было, кроме дрянного кофе, который давно, отфильтрованный почками, разрывает мочевой пузырь острой колючей болью?

Антон утер рукой слюни с губ и глянул в зеркало, странно передающее цвета. Не может у него быть настолько землистый оттенок лица. А на лбу, под редкими отросшими прядями сальных волос красовалась марлевая повязка, из которой во все стороны торчали нитки. Он был настолько близко к зеркалу, что мог их все пересчитать, только не хотел. Поэтому – сорвал повязку, бросил ее мимо урны на грязный пол, немного поизучал опухшую рану, огромный фиолетовый синяк вокруг нее, умылся опять ледяной бодрящей водой, рывком развернулся и плечом выбил дверь в кабинку с грязным унитазом без ободка, плесневелыми керамическими стенами и сливным бочком под потолком, за бусины ленты которого надо дергать, чтобы смыть непереваренную вчерашнюю тухлую тушенку.

Из уборной он выбрался прямо-таки похорошевший, хоть и опирающийся на стену – опять заныло колено. Или нога. Или само сознание. Да плевать.

– Антон Вячеславович! – Немного писклявый голосок окликнул его. – Я вас повсюду ищу!

Антон оглянулся на новенького стажера, вечно бегающего по коридорам с огромной папкой и пачкой документов на подпись по разным кабинетам, должностям и инспекциям: кому охота поднимать свою жопу со стула и идти ругаться в соседний отдел, если есть вот такой вот мальчик на побегушках, который выслушает всю желчь и на коленях будет умолять поставить подпись, а может, и еще чего предложит – тоже на коленях, под массивным столом…

Худенький («кто бы говорил»), в мешковатой форме и с пустыми погонами (даже кружочка с гербом нет), огромными синяками под глазами, и сами они – преданные, жадно бегают, впитывают все происходящее, с еще не угасшей надеждой самому сидеть в просторном кабинете и орать на подчиненных.

«Не дождешься, мальчик… Нас всех здесь скоро не будет… Господи, неужели кто-то еще из шкетов так рвется в Министерство из своих ВУЗов, чтобы каждый день выносить тонны желчи? Далеко по карьере ему все равно не продвинуться без связей или особых заслуг, а барменом какого-нибудь полулегального казино или клуба виртуальных утех – заработал бы больше и, может даже, наличными».

– Чего тебе?

– Там это, звонили из… из… – Он запутался в листках, выронил несколько, кинулся поднимать с пола и опрокинул всю папку, но, нисколько не разочарованный, все тем же возбужденным голосом («Что это за наркота такая, которую он употребляет, и почему я сам ее еще не пробовал?») продолжил: – Звонили, в общем, там какой-то человек ждет вашего допроса, по сегодняшнему делу…

– Что? – Антона будто током прошибло и замутило снова, а зрение в сотый раз за день помутнело, в очередной раз пронося тусклые образы студентки…

– Сейчас, сейчас… Там человека какого-то повязали по вашему приказу, и он ждет допроса…

– Ты-то откуда знаешь?

– Ну так вот сообщение же… – все копаясь в ногах и собирая непослушные листки под смешки проходящих мимо мрачных полицейских и кокетливые хихиканья тучных женщин из бухгалтерии, – про девушку эту. Владислав Петрович лично подтвердил задержание. – Невозможно было не уловить нотки благоговения и гордости в голосе стажера.

«От сука. Мне тогда зачем мозги выносить выговорами?» И тут вспомнилось откуда-то, с первых дней службы, наверное: тот же кабинет Владислава Петровича, только чуть искаженный памятью, в которой он также прошагивает вдоль стола, пожирая глазами Антона, и косточки на сведенных скулах выступали сквозь щетину и подвисшую тонкую кожу, пока он не скажет эту фразу:

– А нахер ты тогда нужен?