Кома: ключ к пробуждению. Самостоятельная работа над собой

Покидая палату Питера, я ощущал настроение подавленности в группе родственников, ожидавших снаружи. Один из них яростно заявил, что Питеру следовало раньше уверовать в Бога. Другой ответил, что Питер всегда был отличным парнем. Каждый подходил к его предстоящей смерти наиболее привычным для себя образом. Некоторые из этих людей давно не виделись, и казалось, они пользуются возможностью разобраться со своими семейными делами. Это тоже должно было бы стать частью моей работы, но я был слишком измучен, чтобы помочь им, и оставил Эми и Сэнди разбираться в ситуации.

На следующий день у Питера затруднилось дыхание, и на нем была кислородная маска. Он был в сонливом состоянии. Сиделка сказала, что у него пульс 150. Он обильно потел и не имел возможности или желания общаться.

Я взял его за руку и тихонько запел. Он начал шевелить ногами, причем, казалось, слишком энергично для своего состояния. Я мягко приостановил движение одной ноги, чтобы усилить импульс, стоящий за этим движением. Я сказал, что в его ногах достаточно силы, чтобы он мог делать все, что захочет.

Внезапно он сел, агрессивно лягнулся и громко завопил.

ПИТЕР: Дерьмо!

АРНИ: Дерьмо что? (Крича.) Договори фразу до конца!

ПИТЕР: А то дерьмо, что я так болен. Сраная лейкемия!

Судьба приводила его в ярость. Лихорадка и частый пульс были проявлением этой ярости. Накричавшись, он задышал свободнее и стянул маску в манере, не допускающей возражений. Он измерил свой пульс и сказал: «Мне лучше». Я заметил, что он похож на скверного мальчишку, который только что сказал неприличное слово. «Тебе всегда следует быть хорошим и принимать все, что с тобой происходит», – пошутил я. Он озорно ухмыльнулся.

Как раз в этот момент вошел один из его родственников. Питер внезапно начал задыхаться, снова надел маску и повалился на койку. Я попросил родственника подождать снаружи, а Питера вежливо пожурил за то, что он симулирует сон в то время, когда ему следовало бы сразу же выпускать свои яростные чувства наружу.

Он возразил: «У тебя хорошие нервы! Ты свеженький!» Я поздравил его с тем, что он меня отшил, и ответил: «Это правда. У меня действительно крепкие нервы. Я говорю «дерьмо», когда мне это требуется». Мы вместе от души посмеялись. Мы восхищались храбростью друг друга, наслаждаясь испытываемым облегчением. Когда вошел очередной родственник, Питер попросил его выйти, посмеялся, а потом заснул.

Сэнди и Питер

На следующий день я сидел возле Питера, пока тот спал. Вошла Сэнди. Она села рядом и всхлипнула.

АРНИ: Почему ты плачешь?

СЭНДИ: Я теперь понимаю, как сильно я его на самом деле любила. Я чувствую, что не смогу жить одна, без него, после того, как это произойдет. Я бы хотела умереть сейчас, вместе с детьми. Я не хочу его терять.

В этот момент Питер проснулся. Он посмотрел на нее, потом в сторону. Я спросил, что он видел.

ПИТЕР: Я вижу, что тоже люблю ее. Поэтому я хочу выздороветь.

Он впервые сказал, что любит ее и хочет жить ради нее. Я был тронут до глубины души. Они стали нежно обнимать друг друга. Я смутился и встал, чтобы уйти. Они попросили меня остаться.

Позже, когда мы стояли с Сэнди снаружи, она призналась мне, что сожалеет о том, что Питер только сейчас учится любить и выражать свою любовь. Она чувствует, что все это слишком поздно. Когда она заговорила о своем страхе одной растить детей, она расплакалась. Я остался с ней еще на некоторое время, пытаясь ее успокоить.

Я сказал, что, если ей хотелось бы умереть, она должна сделать это сейчас в своих фантазиях. Умирание в воображении, фантазии – это путь к перерождению. Сэнди закрыла глаза, и я оставил ее с Эми.

Сэнди позвонила мне на следующий вечер и стала снова и снова спрашивать, умрет ли Питер. Она хотела знать, что я лично чувствую в отношении смерти. Я ушел от ответа, сказав, что единственное, в чем я могу быть уверен, это в том, что он изменится. Я повидал много людей на этой стадии умирания. Одни умирали, сказал я ей, но другим становилось лучше, они вставали с постели и возвращались на работу.

Именно потому, что я столь много раз видел, как люди умирают, жизнь и смерть приобрели для меня новый смысл. Это относительные понятия. Смерть пугает нас только до тех пор, пока мы отождествляемся с тем, кем мы были в этой жизни. Вот почему я рекомендую людям, которых беспокоят мысли о смерти, пройти через подробные смертельные фантазии. Фантазия, касающаяся умирания, часто выражает потребность отказаться от жизненной позиции или самоотождествления, которые себя изжили. Когда люди представляют себе, что они умирают, они часто закрывают глаза, на какое-то время воздерживаются от привычного самоотождествления и вступают в новую фазу жизни.

Я сказал Сэнди, что вижу нашу работу в том, чтобы как можно лучше следовать процессам, происходящим в ней и в Питере, и помогать им сознательно переживать все, что бы ни случалось. Я уверен, что природа сделает все остальное. Она спросила, почему в больнице я не чувствую себя подавленным. Я ответил, что мой опыт работы с людьми заставил меня поверить в природу, поскольку все, что бы ни происходило, судя по всему, всегда приносит людям больше того, о чем они просили. Смерть гарантирована. Нам приходится умирать снова и снова, по мере того как зарождается новое.

Сэнди прервала мои откровения. «Что же мне теперь делать?» – спросила она. «Сомневайтесь, продолжайте ставить все под вопрос и звоните нам», – ответил я.

Кома и перерождение

Последняя ночь жизни Питера была удивительна. Казалось, она была насыщена драматическими пиковыми переживаниями религиозного характера, которые людям иногда доводится испытывать в обычной жизни. И все же было отличие. Для Питера она стала вызывающим трепет пробуждением, прикосновением к тайнам жизни.

Наша последняя ночь с Питером началась около восьми вечера, когда Эми позвонила мне из больницы. Она пошла навестить Питера и обнаружила, что около дверей его палаты стоит новый доктор, который заявил ей, что Питер умирает и что вход в палату запрещен. Эми окликнула Сэнди, находившуюся внутри, и та ее впустила.

Коматозное состояние

Когда я приехал, на Питере была кислородная маска. Он был в коме, дышал тяжело и громко, и привлечь его внимание с помощью обычных методов общения было невозможно. Его руки были серовато-синего цвета, а его дыхание «дребезжало», потому что легкие из-за пневмонии были заполнены водой. Почки отказали, и его тело опухло. Он перестал мочиться несколько часов назад и неподвижно лежал на кровати. Периодически появлялись медсестры и проверяли технические детали. Сэнди, ее подруга Хелен и Эми сбились в кучку, заботясь друг о друге. Питер уже получил дозу морфия и по графику должен был получить еще одну дозу через несколько часов.

Я присел на кровать Питера и превратил свои скорбные чувства по отношению к нему в интенсивное сосредоточение на происходящем с ним процессе. Я смотрел на его тело, слушал его дыхание, касался его груди и искал самый сильный из сигналов. Дребезжание в легких и прерывистое дыхание, несомненно, и были этими главными сигналами, посылаемыми им во внешний мир.

Хотя я понимал, что прерывистое и шумное дыхание – это результат физических нарушений, я прислушивался к нерегулярным вдохам и выдохам как к единственно возможной форме его общения. Я положил свои руки на его, то слегка усиливая, то ослабляя свое прикосновение в ритме его дыхания, чтобы пережить и почувствовать, где он сейчас был. Сэнди вставила в кассетный плеер любимую музыку Питера, сказав, что он любит октет Мендельсона, потому что это бурная музыка, напоминающая ему о ней.

Я нежно заговорил с ним в ритме его дыхания. Чтобы понять его ответы, я подсчитывал скорость вдохов и выдохов, внимательно следил за движениями одной из его бровей, слушал звуки, исходящие из легких, и следил за изменением цвета его щек и губ. Говоря с ним, я держал свои губы вблизи его уха и следил за его реакциями. Я шептал, в ритме его дыхания, что-то вроде следующего.

«Привет, Питер. Это я, Арни. Я снова с тобой. Я хочу взять тебя за руку, скоро я положу свою руку на твою грудь. Мне хотелось бы, чтобы ты поверил, а раньше ты всегда верил, в то, что с тобой происходит. Что бы ни происходило, что бы это ни было, оно укажет нам путь. Оно будет нашим проводником. Итак, продолжай чувствовать, смотреть, слушать и двигаться вместе с чувствами, видениями, звуками и движениями, которые происходят внутри тебя. Да, только так. Это приведет нас туда, куда мы должны идти».

Пока я говорил, Питер лежал без движения, за исключением хрипов, неравномерного дыхания и слабого шевеления бровями, которое возникло в связи с моими репликами. Сэнди спала. Мы с Эми разговаривали и по очереди пытались установить контакт с Питером. Атмосфера комнаты наполнялась растущим благоговением, звуком хриплого дыхания и чувством почтения к неведомому.

Приближалось время для следующей инъекции морфия. Я разбудил Сэнди и посоветовал ей попросить отменить эту процедуру. Она попросила доктора больше не давать Питеру никаких болеутоляющих средств. Врач настаивал, уверяя, что введение морфия является актом милосердия. Он сказал, что недавно уже пережил такую же ситуацию: его близкий родственник получал болеутоляющее в недостаточной мере и оттого умер мучительной смертью.

Я вмешался и сказал, что не сомневаюсь в его гуманности по отношению к родственнику, но Питера боль не мучает. Я пытался объяснить, хотя и напрасно, что знаю, что Питер не испытывает боли, поскольку я «общался» с ним посредством минимальных, невербальных реакций на мои вопросы[6 - Общение с пациентами в коме и работа с болью подробно обсуждаются в главах 8 и 9.]. Я ничего не добился. Я устал, едва стоял на ногах и не мог донести до них свою мысль. Подобно любому человеку, облеченному большой ответственностью, доктор и медицинский персонал, казалось, просто отказывались рассматривать возможность совершенно нового образа мышления посреди ночи. Они оставались тверды в своем решении провести инъекцию морфия.

Именно тогда я подумал, что напишу книгу о нехимических способах работы с болью. Я решил довести до сведения всех, что существуют такие методы работы с болью, которые не омрачают сознания. Если эти методы не работают, тогда болеутоляющее может стать наилучшим выходом. Однако осознавание – это первая из возможностей, которые следует использовать, потому что в этом случае индивид сам может определить, что должно происходить.

С той самой ночи я стал с большим сочувствием относиться к тем, кто оказывает медицинскую помощь умирающим. Медики-профессионалы обучены в возможно большей степени обходить стороной боль и смерть. У большинства из них не было достаточной возможности изучить различные измерения боли, связанные с ней процессы и глубокую значимость смерти даже на теоретическом уровне.

Сэнди настаивала на том, чтобы доктор не назначал морфий. Он согласился отложить инъекцию на полчаса. Конфликт с доктором сделал атмосферу напряженной и затруднительной для работы.

Я шепотом сообщил Питеру о своем конфликте с доктором. Не обнаружив и намека на обратную связь, я предположил, что в данный момент мои проблемы его не касались. Однако, когда доктор в очередной раз вошел в палату, сам Питер убедил его в том, что он не испытывает боли. А произошло следующее:

Около половины четвертого утра я, чертовски устав, решил пойти домой и соснуть пару часов. Эми не соглашалась. Она сказала, что не может объяснить почему, но чувствует, что нам следует остаться. Я решил спросить Питера, как поступить. Все еще говоря в ритме его дыхания, я спокойно и медленно сказал ему, что, если он хочет, чтобы мы остались, пусть подаст нам более сильные сигналы. Я предупредил, что слабые шевеления бровями и изменение цвета кожи не убедят меня остаться. Без более мощного сигнала мне придется пойти домой и лечь спать. Мы увидимся с ним завтра.

Воскресение

Мы все испытали состояние шока. Питер внезапно резко сел в кровати! Без чьей-либо помощи он оставил коматозную позу, сглотнул слюну, повернул голову ко мне, моргнул и затем повернулся всем торсом в мою сторону. На мгновение он сфокусировал взгляд на мне, наклонился ко мне и потом снова мягко опустился на постель.

Я был в шоке, я смог только пролепетать «Эй, привет», потом меня начало трясти. Эми и Сэнди от испуга чуть не попадали со стульев. Обретя наконец хладнокровие, я выпалил: «Хорошо, хорошо, я обещаю. Я не ухожу. Я останусь до рассвета. Я уже не устал!»

Когда пришли медсестры, мы им все рассказали. Одна из них несколько часов простояла около нас, наблюдая за тем, что происходило. Прошли доктора, заглянули в палату и ушли. Питер сглотнул еще раз. Он был намерен жить и общаться. Он прогнал прочь нашу усталость. Сев в кровати, он «сказал» нам, что хочет, чтобы мы остались. Очевидно, у него еще были другие дела.

Вскоре Питер начал выходить из комы. Он стал шевелить губами, и теперь уже окончательно проснувшаяся Сэнди вытерла их влажной салфеткой. Он взглянул на нее. Мы воспроизводили разные звуки, чтобы усилить шумы в его легких, и теперь Питер начал издавать новые звуки «в ответ» на наши, он отвечал на наши шумы подобными им, и, к нашему удивлению, его звуки оказались чем-то вроде песни-игры. Он двигал руками в ритме нашей музыкальной какофонии, и затем, помимо прочего, он стал нашим дирижером! Он притворялся, что дирижирует оркестром!

Питер, Сэнди, Эми и я продолжали вздыхать, стонать и петь. Было, наверное, где-то около пяти часов утра. Наша вечеринка стала такой громкой, что мы заволновались, не мешаем ли мы другим пациентам. К счастью, нас самих больше никто не беспокоил. Мы все были рады возможности общаться друг с другом в такой новой и неожиданной форме.

Очень трудно передать читателю ощущение течения времени, которое мы все испытывали. События, происходившие той ночью с Питером, Сэнди и всеми нами, были окутаны покровом тайны, так что часы спрессовывались в минуты. Когда забрезжил день, мы оказались в гуще экстатического празднования жизни. Наше пение преобразовало напряженную и холодную атмосферу смерти в фестиваль, в нечто вроде праздника возвращения домой.

Питер теперь мог двигать руками, и он нежно обнимал Сэнди. Они оба плакали и без конца говорили о своей любви друг к другу. Это был такой сильный и волнующий порыв, что остальные тоже расплакались. Я спросил, не уйти ли нам, но и Сэнди, и Питер упросили нас остаться.

Видение

Теперь Питер блуждал между бодрствованием и сонным состоянием. Настал момент, когда в нем что-то забулькало, и он бессвязно изложил мне следующее сновидение.