Подходцев и двое других

– А ты вот такой добрый: взял бы да и поцеловал ее. Вот-то рада будет!

Громов смущенно усмехнулся.

– А ты знаешь: я только что думал об этом. Отчего девушке не доставить хоть минутку удовольствия. Потом вспоминать будет поди всю жизнь… Ведь другой-то раз едва ли это случится.

Клинков взглянул на Громова с почтительным удивлением:

– Ты, я вижу, совсем святой человек! Экие мысли приходят тебе в голову…

– Ну, ты только посмотри на нее: какая же она несчастная.

– Да, вид у нее дождливый. Пожалуй, осчастливь ее – только сейчас же беги ко мне. Я тебя спрячу.

Если бы Клинков обрушился на Громова, высмеял его, Громов, пожалуй, оставил бы свое странное намерение без исполнения. Но лукавому, проказливому Клинкову самому было интересно посмотреть, что выйдет из этой филантропической затеи.

– Знаешь: пригласи ее в ту комнату посмотреть картины – комната пуста, а я у дверей постерегу.

И, как Мефистофель, он подтолкнул добряка Громова под локоть.

Глава 16.

Небо хмурится.

Буря.

Громов в опасности

– Что это вы тут сидите в одиночестве? – раздался над пыльной поникшей девицей музыкальный голос Громова.

Девица вспыхнула и оживилась.

– Так, знаете. Я люблю одиночество.

– Одиночество развивает меланхолию. А молодая хорошенькая девушка не должна быть меланхоличной.

– Удивительно, – кокетливо поежилась барышня. – Все вы, мужчины, говорите одно и то же.

– Но ведь мужчины же не виноваты, что вы хороши. Миллионы людей говорят, что солнце прекрасно. Разве они надоели солнцу своими восторгами?

– Куда вы сейчас спешили? – зарделась барышня.

– В ту комнату. Там висят хорошие картины. Хотите посмотреть?

– Но там, кажется, никого нет!

– А вы боитесь меня?

– О, я ведь знаю вас, мужчин… Хотя, впрочем, вы кажетесь мне порядочным человеком. Пойдемте.

Она встала и уцепилась рукой за локоть Громова с такой энергией, с какой утопающий среди открытого моря хватается костенеющими руками за обломок мачты.

– Вот вам картины, – благодушно указал Громов. – Видите, какие.

– Да, хорошие, – подтвердила барышня.

– Если бы я был художник, я написал бы с вас картину.

– Что же вам так во мне нравится? – спросила барышня, поправляя дрожащей рукой вылезшую из невидимого тюфяка паклю на голове.

– Какие волосы! – дрожащим от страсти голосом прошептал добрый до самоотречения Громов. – Ваши губы… О, эти ваши губы! Я хотел бы крепко-крепко прильнуть к ним… Так, чтобы дух захватило. О, ваши розовые губки!..

– Вы не сделаете этого, – пролепетала барышня, закрывая лицо руками. – Это было бы так ужасно!..

– Я не сделаю? О, плохо же вы меня знаете! Страсть клокочет во мне… Я…

Он безо всякого усилия оторвал от лица руки барышни, запрокинул ее голову и – действительно впился своими горячими красными губами в ее бледные увядшие губы.

– Что вы делаете, – прошептала барышня, обвивая руками шею Громова. – Что ты делаешь, мой дорогой… как тебя зовут?..

– Васей.

– …дорогой Вася… Разве можно позволять себе это сейчас? Потом, после свадьбы… Когда мы останемся вдвоем.

Громов вдруг обмяк, обвис в цепких объятиях, как мешок, из которого высыпался овес.

– Свадь… ба? Какая свадьба?

– Наша же, глупенький. Имей в виду, что до свадьбы я позволю тебе целовать только кончики моих пальцев…

– По… чему свадьба?! Я не хочу…

Девица вдруг откинулась назад и с пылающим лицом воскликнула тоном разгневанной королевы:

– Милостивый государь! Я – девушка… И вы меня целовали. Вы мне говорили вещи, которые можно говорить только будущей жене!!

Колени Громова сделались мягкими, будто были набиты ватой.

– Я… больше не буду… Простите, если я что-нибудь лишнее… позволил.

Девица толкнула его на диван, сама уселась рядом и, прижав свое пылающее лицо к его щеке, миролюбиво сказала:

– Лишнее? Почему лишнее? Если человек любит – ничего ни в чем нет лишнего…

С глазами, устремленными в одну точку, застыл на месте неопытный благотворитель Громов. А она терлась щекой о его плечо и шептала на ухо:

– Ах, какое у нас будет гнездышко. Я уже сейчас вижу его… Прямо из передней – столовая. Налево твоя комната. Направо гостиная. Ты голубой цвет любишь? Голубая. Ты знаешь?.. Я думаю обойтись одной кухаркой: стирать пыль или какие-нибудь другие мелочи я буду делать сама. Правда? О, я не разорю тебя, не бойся.

И нежным поцелуем в потускневший, закатившийся, как у недорезанной курицы, громовский глаз она закрепила это заманчивое обещание…