Подходцев и двое других

– Да у меня все трехрублевки. Ничего?

– Очень печально! – строго сказал Урываев. – Нужно быть осмотрительнее в выборе средств к существованию. Впрочем, давай три штуки!

– Урываев! Не смей этого… то есть… не делайте этого, господин Урываев! – закричал смущенный Клинков.

– Идите, портной, – величественно сказал Урываев, вручая портному деньги. – На лишний рубль я обязую вас сшить одному из нас шелковую перевязку на руку или на голову.

– А как же с дуэлью? – лениво спросил Громов. – Я уже по телефону успел знакомого доктора пригласить.

– Да и у меня все сделано, – подхватил энергичный Подходцев, похлопывая рукой по сверткам.

– Пистолеты?

– Они самые.

– Странно, что они имеют бутылочную форму.

– Новая система. Казенного образца!

В дверь постучали, и перед обществом предстал доктор – сияющий дебютант на трудном медицинском поприще, – приятель Громова.

– Здравствуйте, господа. Ты меня серьезно приглашал, Громов?

– Совершенно серьезно.

– А где же больная?

Все онемели от изумления.

– Какая больная?

– Да ведь я специалист по женским болезням.

Взрыв хохота поколебал драпировки окон и вырвался на тихую улицу.

– Здесь есть двое больных. И оба они больны хроническою женскою болезнью – глупостью, – сказал Подходцев. – Бросьте, ребята, дурака валять. Надоело!

– Смотреть тошно! – поддержал Громов.

– Нелепо! – подхватил офицер.

На Урываева и Клинкова набросились всей компанией, повалили на кровать, накрыли одеялом, подушками и держали до тех пор, пока они не взвыли от ужаса.

– Миритесь?

– Черт с ним! – взревел Урываев. – Только пусть он возьмет назад свои слова о моей живописи.

– Беру! При условии, если ты напишешь мой портрет и он будет гениален.

– Иным он и не может быть!

Офицер раскладывал закуски и откупоривал бутылки.

Лохматый, растрепанный Урываев сидел на коленях доктора, пил с ним из одного стакана вино и, опустив бессильно голову на его грудь, говорил:

– Жаль все-таки… Ушла, Петя, поэзия из жизни. Нет больше красивых жестов, беззаветно смелых поступков, героизма… Ушла из нашего прозаического мира храбрость, поединки по поводу неудачно сказанного слова, рыцарское обожание женщины, щедрость, кошельки золота, разбрасываемые на проезжей дороге льстивому трактирщику… Удар ножом какого-нибудь зловещего бродяги на опушке леса…

– Это верно. Обидно, дурачок ты этакий, – поддакивал улыбающийся доктор, гладя художника по кудлатой, ослабевшей голове…

Глава 15.

Электричество в воздухе

Пишущий эти строки заметил странную вещь: как только он начинает новую главу своей повести, так обязательно глава начинается тем, что «Клинков, Громов и Подходцев лежали в большой комнате на трех кроватях»…

А объясняется это просто: все трое были люди такого сорта, что если не сидели в каком-нибудь кабачке или не работали, добывали себе пропитание – они обязательно и безусловно лежали на кроватях.

Так и в данном случае: было уже половина двенадцатого дня, а все трое и не думали о вставаньи… Лежа на кроватях под спустившимися всклоченными одеялами и с плохо скрытым омерзением поглядывали друг на друга.

– Удивительное дело, – прошипел вдруг Громов, отворачиваясь к стене и показывая всем своим видом, что дальнейшее созерцание Клинкова и Подходцева для него невыносимо. – Как много на свете паразитов…

На это Подходцев возразил:

– Ты не настолько знаменит, чтобы отнимать у нас время своей автобиографией.

«Как с ними тяжело, – подумал толстый Клинков, у которого, несмотря на его добродушие и незлобивость, уже с раннего утра что-то накипало… что-то поднималось отвратительное, неприятное. – Все эти их остроты, взаимные шпильки… Никогда они не поговорят, как люди, а все с вывертом. И завтра это же будет… и послезавтра. Вот тоска-то!»

– Ничего не отвечу тебе, – сказал Громов, поворачиваясь от стены и со злостью глядя на голые мускулистые руки Подходцева, которые тот разминал, вздергивая их к потолку и с треском опуская на одеяло. – Ничего не отвечу на это, потому что плоско острить – это твоя специальность. И потом, пожалуйста, не ввязывайся, когда я говорю не о тебе!!

Как стрела, выпрямился, натянулся под одеялом грузный Клинков и, быстро повернувшись к Громову, вперил в него горящий бешеной злобой взгляд.

– Ах, ты не о нем говоришь?! Нас тут трое… Значит, ты говоришь обо мне?!! Я, по-твоему, паразит?!

– Прошу тебя – без громких фраз, – холодно процедил Громов. – Я знаю, почему ты не встаешь так долго… Потому что сегодня твоя очередь заваривать чай. Ты нас хочешь перележать. Думаешь: «потеряют же они когда-нибудь терпение, вскочут же они и заварят же они когда-нибудь чай. А я тут как тут – встану и напьюсь горячего чайку».

– Господа-а-а, – искусственно удивился Клинков, – Громов постиг человеческую психологию!! Ты слышишь, Подходцев?! Он разбирается в человеческой психологии – этот человек, для которого загадочна психология даже кухонной мясорубки…

– Не вижу большой разницы, – пробурчал Подходцев.

– Значит… ты меня сравниваешь с мясорубкой? – растерялся Клинков. – Свинья, ах свинья! А еще вчера признавался, что встретил во мне человека исключительно тонкой организации.

– Говорил… – цинично согласился Подходцев, – но почему говорил? Просто хотел подмазаться к тебе. Вспомни, что сейчас же после этих слов я попросил тебя сочинить мне заявление в университет, а ты, как дурак, растаял, поверил и сочинил.

– Ну, знаете, – дрожащим от возмущения и обиды голосом проговорил беспомощный Клинков. – Чем дальше, тем я больше убеждаюсь, что я здесь, среди вас, лишний. Наглость человеческая – кушанье не для меня. Я вижу, нам просто нужно расстаться.

Подходцев ехидно прищурился.

– К дяде думаешь поехать?