Свет мой. Том 2

И тогда тела умерших, вновь пополнивших скорбный список, спускали из вагонов на землю.

В часы вынужденных стоянок, когда состав загоняли в какой-нибудь тупик, чтобы освободить путь для других эшелонов, его пассажиры, выбравшись из теплушек, жгли костры и из снегозащитных щитов, так как было еще довольно холодно и готовили на этих кострах какую-нибудь еду.

Яна понемногу приходила в себя. Павел держался. Люба, одетая в теплую шубейку, играла в песочницы между шпал. У нее была формочка полумесяцем – подковка как полуулыбка. Странная для военного времени. Была подковка с ручкой маленькой. Ярко зеленая, обливная. И помнила – вспоминала Люба потом (и даже ей снилось это спустя шестьдесят пять лет) ярко-желтый песок, игравший желтизной в лучах весеннего солнца. Совсем одна она играла. Брата Толи рядом с ней не было. И у нее все время возникала мысль, когда она видела лица людей: «Ну, почему все такие хмурые, грустные?»

Их повезли в обход Москвы. Очевидно, они имели такой, страшно несмотровой, непотребный вид, могущий испугать москвичей. Где-то в апреле они наконец прибыли на место назначения – в Сталинград, на тракторный завод.

Встречавшим их, как узналось, было наказано:

– Встретить ленинградцев со всеми почестями!

И точно, их встречали даже с оркестром! А они-то еще еле-еле двигались, были еще живыми… Живые немощи!

Они ехали сюда целый месяц. В дороге умерло почти 500 человек. Никто этого не считал. Было не до счета такого.

Среди встречавших здесь ленинградцев, кстати, оказался и белобрысый их знакомый, тоже ленинградец, талантливый снабженец, попавший сюда на Сталинградский завод ранее. Он с нескрываемой радостью хотел теперь услужить им, своим землякам. Всем им были выданы продовольственные карточки, нужные талоны. Вообщем, всех их кормил завод, для всех подготовлено жилье. Кроме того, на местном рынке ленинградцы продавали все, что привезли с собой сюда: одежду, белье, еще какие-нибудь вещи. И за проданное могли купить еще еду.

Степиным выделили для проживания хорошую светлую комнату в новом здании, которая раньше служила чуть ли не баней.

Сталинградский завод располагался вдоль Волги. Он начал производить новую обстрелянную пушку, которую изобрел талантливый конструктор Грабин: она отлично сбивала снарядами вражеские самолеты.

IV

Все отдохнули, может, с месяц-полтора, более-менее спокойно. У Любы болели уши. Был отит от простуды.

В конце июня – начале июля 1942 года фронт еще толокся далеко за Калачом. За Доном. Главные потери у наших войск были под Харьковом. Но неожиданно прорвавший оборону немец занял где-то какой-то важнейший для завода разработанный и эксплуатируемый заводом карьер, в котором добывалась особая глина. Для производства кирпича – шамотного, огнеупорного. И стало нужно разведать ближайший старый карьер, чтоб не остановилось производство. Это важное дело поручили Степину, как специалисту-технологу. Хотя он, новичок, еще, как следовало, и паспорт свой не сдал в заводской отдел кадров. Да с него его и не требовали покамест. И он съездил в одно место, и наладили добычу глины в нужном объеме.

Областной отдел народного образования, куда обратилась выздоровевшая Яна, хотевшая учительствовать, дал направление в районный центр Урюпинск, в школу, где освободилось место историка. А между тем, заводское начальство сообщило Степину:

– Нам надобно вывезти из города в безопасное место нескольких жен с детьми. Возьми и своих ребят. Можешь?

– Хорошо, – сказал он, – сделаю так.

Так совпало: с ним, Павлом, три семьи раным-рано выехали вдоль правобережной Волги в направлении Урюпинска, расположенного примерно в 200 км от Сталинграда. Северней.

И Яна с детьми поселилась, как ее определили по обыкновению, в местной школе. Почти сразу же следом заявился дотошный милиционер с проверкой – стал придирчиво выяснять, что за личности такие вселились сюда и что за человек завроно распорядился поместить их прямо в школе.

Очень важно, что здесь учителям регулярно раздавали хлеб и что сочувствующие жители еще делились им с Яной; так что она дальновидно сушила каждый раз оставшиеся его кусочки и так постепенно насушила целый мешок сухарей, которые позже очень выручили ее семью. Яна быстро ко всему тут приспособилась, привыкла, учительствовала себе в удовольствие даже, и было немаловажно, а может быть и самое главное, то, что они – она и дети – сносно кормились, поправили свое здоровье. Хотя тогда как где-то за Доном бились наши бойцы и гибли от немецких пуль, она приехала сюда за тем, чтобы рассказывать школьникам о завоеваниях персов, греков, римлян и даже о Наполеоновских сражениях. Парадокс? Но это была ее стихия – рассказывать о кумирах толпы прошлых лет. Все-таки она и недаром вовсе было водила исторические экскурсии в Ленинграде. Все у нее получалось.

Правда, она за блокадные дни уже от чего-то отвыкла. Например, ее, блокадницу, в Сталинграде поначалу поразили накрашенные женщины. Как и оркестровая музыка. Вещи, ставшие вроде бы ненужными в жизни.

Павел был востребован, как техник – технолог по различным снабженческим делам: если не кирпичи, то нужен был кабель и т.п. Он, бывая в разъездах командировочных, дважды заезжал в Урюпинск и заночевывал в школе у жены.

Однажды же он по-новому должен был отправиться в Воронеж. Опять потребовалась новая партия шамотного кирпича. А тут вдруг немец стал форсированно наступать. Фронт не стабилизировался, как того хотели наши военноначальники – не хватало военного опыта и нужного боевого снаряжения; бойцы не смогли, как ни пытались, закрепиться в обороне на определенном рубеже.

Павел позвонил Яне и сообщил ей, что вновь выезжает в Воронеж.

И тут-то возник курьезный момент. В классах урюпинской школы между взволнованных учителей уже расхаживали военные, нагрянувшие сюда, и снимали со стен висевшие учебные карты. Яна накоротке успела уже познакомиться с серьезным остроскулым молоденьким лейтенантом, сообщила ему, откуда она, и он успел потише сказать:

– Постарайтесь отсюда поскорее выбраться.

– Почему?

– Вы же знаете, что немец уже в Воронеже.

– Я не знала… – растерялась она.

И теперь при нем и при всех, разговаривая с мужем, не могла в открытую напрямую сказать ему о том, что Воронеж уже в руках немцев. Просто сказала, повысив голос до приказных ноток:

– Павел слышишь, срочно приезжай сюда и вывези нас отсюда! Мы ждем!

Это было как проявление некой телепатии. Он что-то такое понял. Примчался по-быстрому.

Без лишних разговоров Степиным дали под расписку лошадку с телегой, принадлежавшую отделу народного образования, и Павел, как и в прошлое лето, выезжая с дачи в Ленинград, вывез так же семью из Урюпинска. Он подумал об этом. Столь зрелищно это было. Да только доехали так до какой-то маленькой станции: здесь, разгрузившись, вынужденно сдали лошадку – работягу.

Между тем, навстречу невиданно сплошным потоком шли автомашины – отступали наши части. Только здесь он почувствовал, что такое война. Какое было количество войск.

По счастью, в Сталинград, вернее в том направлении, рулили три грузовые автомашины с каким-то, как выяснилось оригинальным грузом для фронта. КГО значились белые буквы на кабинах грузовиков – значит Комитет Государственной Безопасности направлял сюда ничто иное, как парашюты. Павла и его семью подвезли лишь поближе к Сталинграду, и все. И ему вновь пришлось искать попутку.

Их взял в дребезжавший кузов полуторки один шофер окающий, ехавший вместе с каким-то фронтовым командиром. Тот отрывисто спросил Павла:

– Скажите, а есть ли за Волгой фронт?

– По-моему, нет, – удивился вопросу Павел.

– Ну, тогда мы проиграли, – только произнес офицер, и было у него совершенно аховское состояние, видно, в душе, близкое к неверию в то, что можно еще выстоять в войне с немцами.

Семейство Степиных вновь благополучно вселилось в знакомый сталинградский дом. Но было тревожно. Начались бомбежки.

Яна снова наведалась к чиновникам облроно, попросила дать ей возможность учительствовать дальше, так как нужно было кормиться, и ее направили в поселок Добринку, хлебное место, главным образом – из-за этого.

И она с детьми, приехав сюда (поселок находился менее, чем в 100 километрах от Волги), стала заниматься с отстающими учениками, никуда пока не выехавшими.

V

Часто разъезжая теперь по здешней тыловой округе, живущей в неком замирании перед тем худшим, что может еще быть, гадая для себя: «Ну, или пан, или пропал», Степин изумлялся работоспособности транспортников – тех рабочих, кто держал весь транспорт в надежности, в постоянной готовности к передвижению. Вот, к примеру, шоферы – занятный народ. Какая-то особая порода людей.

Тому подтверждение состоявшийся разговор с одним из них. В пути.

Уже навертывался вечер поздний. Как Павла вез в кабине словоохотливый долговязый боец, назвавшийся Масловым и сразу обращавшийся к нему в разговоре на «ты». Он был явно помоложе Павла – и по лучшему настроению, и по живому голосу и к тому же побывалее, как показалось Павлу без всякой предвзятости и зависти.

Маслов предупредил:

– Ты не смотри, что я так гутарю с тобой; мне нужно разговаривать, когда я почти сутки кручу баранку – чтобы не заснуть за ней; можно, знаешь, если один едешь ночью, пустую консервную банку подвесить рядом – чтобы она при езде бренчала и не давала так заснуть.

– А это с тобой бывало? – Павел всегда был не прочь поддержать, встречаясь с людьми, интересный разговор.

– Не бойся, проносило, – сказал Маслов. и чертыхнулся. Забарахлил мотор.