Мой израильский дневник

Майя таких страстей не знала. Она оставалась под властью восторженных впечатлений первого этапа абсорбции. Недавно Майя завершила затянувшиеся курсы переквалификации. Ее учительница относилась к ней с особенной теплотой. Она добилась для уважаемой ученицы редкого тогда направления на работу в ясельную группу государственного дошкольного учреждения. Всегда приподнятое настроение Майи отражали ее письма дочери. В отличном настроении пребывал и Михаэль. Он сообщил сестре, что купил новый японский автомобиль к концу первого полугодия проживания и будет готов взять на себя первоначальные расходы ее переезда в Израиль. У Аллы то письмо попросили почитать подруги. Оно так и не вернулось, гуляя по Виннице.

А у нас в цехе кадровая политика быстро менялась. Сейчас сюда зачислялись на работу не мои ровесники, как планировало руководство, а совсем молодые выпускники советских вузов. И они уже не могли найти работу по специальности. Долги банкам и их погнали на Польгат. Чтобы заблаговременно настроить семью дочери на возможность и такого исхода, я делал небольшие дополнения в письмах Майи о том, что видел вокруг себя в «ашпаре». Так мы готовились к скорому воссоединению в Израиле.

И вдруг 19 августа в бывшем СССР ГКЧП объявляет о переходе всей полноты власти в ее руки. В стране вводится чрезвычайное положение. Направленный на свержение Горбачева путч, противостоял, по существу, всем его демократическим преобразованиям.

– Все, – Майя ломала пальцы, – теперь мы уже не увидим нашу дочь, потому что коммуняки снова закроются от мира железным занавесом.

В те четыре знаковых дня Майя не отходила от телевизора и не расставалась с телефоном. Линии были перегружены. Дозвониться до Винницы было невозможно. Москва переживала первые аресты и ввод бронетехники. Она занимала позиции вокруг редакций газет, телецентра, вокзалов, станций метро. Жители Москвы устанавливали заслоны из автомашин и строили заграждения на маршрутах движения бронетехники.

22 августа Михаил Горбачёв возвращается из Фороса в Москву. В столице объявлен траур по погибшим защитникам Белого Дома Дмитрии Комаре, Владимире Усове и Илье Кричевском. 23 августа Ельцин в присутствии Горбачёва подписывает указ о приостановлении действия компартии РСФСР. На следующий день Горбачёв объявляет о сложении с себя полномочий генерального секретаря ЦК КПСС. Сопротивление ГКЧП сломлено. В те времена Майя не смыкала глаз и по ночам.

К счастью, паника мамы не передалась Алле. На ее руках к тому времени уже были все необходимые для выезда документы. Она дозвонилась до нас и сообщила, что ее семья выезжает в Израиль через Бухарест. Еще несколько дней пришлось поволноваться, пока она добиралась поездом и самолетом. Наконец, состоялась долгожданная встреча. Больше всего мы восхищались внуком. Двухлетний Саша к нам на 4-й этаж поднялся по ступенькам самостоятельно. Он охотно шел на руки к каждому из нас. Алла это объясняла тем, что ребенок ежедневно общался с нашими фотографиями в Виннице.

В Беэр-Шеве Алла с мужем Мишей попали к хорошему педагогу в молодежную группу ульпана. Через месяц они уже довольно сносно изъяснялись на иврите в магазинах и на улице. Их тоже вполне устраивало совместное проживание с нами. Почему бы и нет. Майя взяла на себя основные заботы по кухне и присмотру за Сашенькой. Еще в Виннице его родители решили сделать ему обрезание. Освоив минимум иврита, Алла побежала за разрешением в раввинат, как того требовали правила.

– Прочитай, что написано вот здесь о национальности матери в твоем свидетельстве о рождении, – велел ей немолодой служащий с белой покладистой бородой.

Его искривленный подагрой палец показывал вовсе не ту строку в документе. Уровень русского языка был совсем слабым. Редкое слово произносилось без ошибок. Из этого Алла сделала вывод, что этот человек плохо читал и видел. Чтобы продемонстрировать ему свою удачливую выучку иврита в ульпане, она громко произнесла:

– Егудия!

– Ты правду говоришь!? – Насторожился старец, вместо ожидаемой похвалы. – Ну-ка еще раз читай, только так, как написано.

– Ев-рей-ка, – по слогам прочитала Алла и вспомнила предупреждение мамы, что в этом учреждении вольность неуместна.

– Еб-рей-ка, – повторил и облегченно вздохнул немолодой служащий раввината.

Притом он долго всматривался в глаза Аллы. Чутье сработало. Справка оказалась в руках репатриантки на законных основаниях. На следующей неделе бледненького, еще толком не понимающего, что произошло Сашеньку, привезли из Медикал-центра счастливые и одновременно взволнованные родители. К вечеру ребенок захныкал. А утром он уже ловко отталкивался ножками от пола, сидя в опрокинутой табуретке. Она служила ему автомобилем и неплохо скользила по гладкому полу гостиной. Правда, не обошлось без обращения родителей в аптеку, где им предложили необходимое в таких случаях лечебные средства.

В ульпане Аллу и Мишу искренне поздравляли соученики, в большинстве тоже супружеские пары. Часть из них уже прошли не так уже и простую процедуру. Другие ее еще только планировали. С нескрываемой завистью на Аллу посматривали только Ира и Лена. Им не причитались справки раввината в связи с отсутствием записи «еврейка» в соответствующей графе свидетельства о рождении. В Израиль и они приехали на законных основаниях, но, как жены евреев. Позднее одной из них, якобы удалось воспользоваться проблемами зрения и русской письменности служащего раввината.

К концу лета, в честь приезда нашей дочери, всех нас пригласили в Омер на субботний пикник Микки и Сидней. Виллы их небольшого городка утопали в зелени садов. На пикник, кроме нас, пришла еще дюжина соседей Лоубов. Среди них были сверстники наших детей и представители старшего поколения. Ветераны мужчины окружили Сиднея, который дожаривал на мангале индюшачьи окорока. Как и хозяин, они тоже приехали в Израиль из США в начале семидесятых. И в этой компании меня попросили рассказать, как жилось евреям в СССР.

В ходе разговора мы наполняли едой одноразовые тарелки. Картонные стаканы наполняли минеральной водой или сухим вином. Мои новые собеседники не могли представить, как мне не разрешили забрать в Израиль мои деньги за проданную дачу. Они не понимали, за что меня лишили гражданства и права на пенсию после 33 лет работы. За выходцами из США навсегда сохранялись гражданство и пенсия. В годы их репатриации им даже гарантировали работу по специальности Израиле. Сегодня им обеспечивают достойную старость пенсии, заработанные и в США, и в Израиле.

После пикника, как бы в подтверждение этого, мы все отправились в парк на прогулку. Там, на большом травяном газоне были расставлены множество белоснежных пластиковых кресел. Словно на десерт, в них и нам предстояло наслаждение бессмертными мелодиями Брамса, Мендельсона, Чайковского, Штрауса и Шопена в исполнении виртуозов симфониетты нашего города. Музыка была так хороша, что даже двухлетний Женька беззвучно просидел полтора часа на коленях отца.

Когда мы вернулись к себе в съемную квартиру, она показалась мне особенно неухоженной и чужой. Неоднократно переосмысливая все, я так и не заснул до утреннего подъема. А в наш цех приняли еще два совсем молодых инженера. Новые дома в Кирьят-Гате росли, как грибы. Квартиры в них были намного дешевле, чем в центре страны. Репатрианты, экономившие на всем, были вынуждены осваивать периферию. По утрам все больше новоселов выстраивалось в очередь у заводского отдела кадров.

Перед окончанием ульпана Алла с несколькими соученицами поехала прозондировать обстановку на единственной в городе швейной фабрике. Там только ей предложили место обычной швеи в потоке массового пошива, с учетом, что она дипломированный специалист с некоторым опытом. В то самое время ее мужа уговорили взяться за побелку соседкой квартиры. Ему заплатили 300 шекелей за четыре плотно загруженных вечера. Местным специалистам, за такую работу платили в 5 раз больше.

В той еще несложившейся у Резниковых обстановке я имел неосторожность втянуть их в покупку причитавшегося им автомобиля с репатриантской скидкой. А все потому, что мы оказались жертвами очередной утки об отмене льготы. Машины тогда разбирали, как горячие пирожки. Еще бы – речь шла о сорока процентах стоимости. Нам еще и повезло тем, что успели оформить рассрочку на покупку мало кому известного итальянского автомобиля марки «Фиат Темпра». Так как Миша еще не работал, я решил, что буду погашать его банковскую ссуду со своей зарплаты на протяжении первого года.

Тем временем в ашпаре по состоянию здоровья проводили на предварительную пенсию начальника цеха Давида. Его заменил Барух, мужчина средних лет. Он, как и Давид, не снисходил до задушевных бесед с кем-либо из нас. Мое общение с новым начальником сводилось к тому, что он подходил к моему станку, бросал мне несколько полос ткани из партий, которые были на подходе, и произносил на иврите единственное слово «дахуф»: срочно. Так Барух определял режим обработки очередной партии. Под его руководством я отработал около трех месяцев. И вдруг меня вызвали в отдел кадров. Там сам Пини со мной поздоровался и произнес:

– Через две недели ты прекращаешь работать на заводе. Администрация отменяет невыгодную для нее подвозку всего четырех рабочих из Беэр-Шевы.

Вслед за этим Пиня вручил мне письмо об увольнении и добавил, что, если обстановка изменится в будущем, он свяжется со мной по телефону. «Чертов капитализм! Недолго музыка играла…», – рассуждал я уже за дверью отдела кадров. Ошеломленный неприятной новостью, я снова вспомнил предсказание супругов из Тель-Авива, что мне с Майей светит лишь социальное пособие. Больше всего меня тревожил срыв моих планов по выплате ссуды за машину зятя.

– Почему ты не у станка? Что это у тебя в руках? – услышал я голос начальника цеха Баруха, который проходил мимо.

Я рассказал ему о разговоре с Пиней.

– Я разберусь, а ты возвращайся на рабочее место. Дахуф! – сказал начальник и перебросил через мое плечо несколько лоскутов от новых партий.

Борис, оператор отделения мокрых тканей, подошел ко мне, как только я выключил станок после завершения задания начальника цеха.

– Баруха не видел? – спросил мой сотрудник, он тоже держал в руках лист бумаги.

– Видел в заводоуправлении. И тебя увольняют? – поинтересовался я, возможно, проявив бестактность.

– Нет, – улыбнулся Боря. – Это тот случай, когда я увольняюсь сам. Поступаю на инженерные курсы. Жена их уже закончила и настаивает, чтобы я использовал свой последний шанс. Она меня заверяет, что большинство поступающих туда репатриантов прервали изучение иврита в ульпане, как и я.

Борис рассказал, что курсы открываются в Беэр-Шеве под патронажем трех известных в Израиле проектных компаний, руководство которых планирует трудоустроить лучших выпускников. Дома я подробно изложил тот разговор Резинковым и предложил Мише завтра же подать туда свои документы.

Когда до истечения срока объявленного мне увольнения оставалось два дня, Барух принес мне несколько полос ткани и, кроме привычного «Дахуф!», произнес:

– Пока что будешь работать только в первую смену, а подвозить тебя будет начальник прядильного цеха Григорий. Он тоже проживает в Беэр-Шеве. Подойди к нему сейчас для обсуждения деталей.

Григорий, который казался мне раньше совершенно сухим и недоступным начальником, как и Барух, оказался исключительно мягким и благородным человеком. Он, словно таксист, ежедневно подъезжал к подъезду моего дома ровно в 5:20. Так поступление моей ежемесячной зарплаты на банковский счет не прервалось даже на один день. А моего зятя Мишу зачислили на инженерные курсы без справки об окончании ульпана. Отныне он приезжал на занятия не автобусом, а на своей новой «Темпре». Правда, заправлять машину бензином ему приходилось порой на занятые деньги.

Алле кто-то показал объявление в газете о конкурсном отборе швей-надомниц в Тель-Авиве. Такое решение показалось ей наиболее приемлемым для продолжения обучения мужа на курсах. Оно позволяло также присмотреть за ребенком, с учетом того, что работали я и мама. Крой женских блуз Алле привозили из Тель-Авива раз в три-четыре дня. По вечерам к пошиву подключались муж и мама. Качество готовой продукции хозяина не только вполне удовлетворяло. Вскоре он захотел, чтобы Алла существенно увеличила объем работы.

Это требование являлось нереальным, учитывая, что Алла использовала для шитья тихоходную крошечную японскую семейную машинку из пластика, которую она купила перед выездом из Винницы.

Чтобы дочь не осталась без важной для нее работы, я с сыном поехал в магазин по продаже швейных машин. Он был маленьким, но с каким широченным выбором! И здесь он меня шокировал наличием в свободной продаже универсальных и специальных машин лучших заводов мира. А главное, их цены были приемлемы даже для нас, репатриантов. Я с Михаэлем сообща купили Алле такую японскую универсальную швейную машину промышленного назначения, которая прошла бы на ура и в лучшем цехе Володарки моих лет.

В капитализме надо родиться, чтобы умело реагировать на его проблемы. У работодателя Аллы, кроме надомниц, работала небольшая фабрика. Все они еле управлялись с потребностями торговой сети. А товар был недешевым. Ведь к нему пришивали ярлыки «Сделано в Париже». Кстати, и на изделиях Володарки ярлыки были не ее, а какой-то известной немецкой фирмы. Так принято в эпоху совместного производства на основе глобализации.

Вдруг спрос на блузы и юбки в Израиле стал резко колебаться. Чтобы заинтересовать покупателя, усложнялись новые модели, при той же величине расценков. Зарплата падала. На волны стагнации жаловались забегавшие к нам Тихомировы и наши друзья. А ведь всех нас тогда все больше припирала к стенке еще и проблема покупки жилья. Активисты от «русской общины», которые рвались в большую политику, умело раздували тот пожар в русскоязычных газетах и на радио. Они видели потенциальных узников долговой тюрьмы в тех из нас, которые собирались покупать очень дорогое жилье.

Под впечатлением страшных прогнозов, мои дети планировали оставаться в съемных квартирах всю жизнь. Они даже завидовали мне и Майе в том, что политики обещали построить социальное жилье для репатриантов предпенсионного возраста. Ту обстановку мы активно обсуждали за обеденным столом и в доме винничан Дуси и Изи Межеровских. Там я и увидел своего соученика по вечернему институту Фиму Куржнера. Он с женой Броней и двумя детьми выехал в Израиль в 1979 году.

– Все наладится и у вас, – утверждала жена моего соученика – а трудности у новичков были и будут всегда.

Я не мог с ней согласиться и вот почему. Во-первых, ее семья приехала раньше нас на 12 лет. Во-вторых, их волна алии была намного меньше нашей. Врачи, инженеры и другие специалисты были просто на расхват. В их группе Фима был единственным инженером. Поэтому его трудоустройство состоялось прямо в ульпане на второй неделе занятий. Пришедший туда в поиске инженера представитель химзавода сразу привез его на место предлагаемой работы.

Там у Фимы зарябило в глазах от густой, незнакомой ему паутины трубопроводов.

Но представитель завода и слушать не хотел, что Фима металлист и ничего общего с химией не имеет. Главным тогда являлось наличие диплома инженера. Всему остальному, ивриту, в том числе, Фиму позаботятся обучить на месте. В итоге, он возглавил важный неплохо оплачиваемый отдел в заводоуправлении.

К нашему приезду в Израиль Фима с Броней выдали замуж обе дочери. Все они были нормально трудоустроены и проживали в своих квартирах. Вот чем для него обернулся приезд в Израиль на 12 лет раньше нас. После затянувшихся застольных бесед Куржнеры подвезли меня с Майей до подъезда нашей съемной квартиры на своем автомобиле. Прощаясь, Фима сказал:

– Непросто этой маленькой стране принять одновременно миллион новых репатриантов. Условия вашей абсорбции сложнее, но и она завершится благополучно. И тогда, я уверен, ты тоже полюбишь Израиль всем сердцем, как люблю его я.

В твоем положении и я произносил бы такие слова, подумал я и тут же устыдился своего упрека. Фима вовсе не виновен в том, что я и не помышлял о репатриации в Израиль в конце 70-х. А, если и повинен, то, возможно только в том, что не поделился со мной своими знаниями о существовании у евреев совсем другой страны и жизни. Но и на этот упрек я права не имел, потому что жили мы в стране, где каждый друг друга подозревал и побаивался.

Глава 4