Не плачь, моя белая птица

Дуняша перевела сердитый взгляд на быка. Тот, казалось, смирился с людской жадностью и с хрустом съедал то, что позволяют и растёт прямо там, где он стоял.

– Откуда тебя принесло на мою голову!

Дуняша в раздумье смотрела на животное. На верёвке. Значит, был привязан и оторвался.

– Пошли, выведем его за околицу, привяжем к какому-нибудь дереву, хозяева найдут.

Дуняша повернулась и, нимало не сомневаясь, пошла. И, может быть, этот её командный тон, не предусматривающий отказа, подействовал на Матвеюшку. Он пошёл следом, дёргая за верёвку, если бычок отвлекался и не слишком торопился за Дуняшей.

Вскоре нашлось подходящее дерево, к стволу которого крепко привязали конец верёвки.

– Слушай, а ты заборы делать умеешь? – в раздумье протянула девушка, оценивающе окидывая широкие плечи Матвеюшки.

Но тот по-прежнему улыбался и молчал.

– Пошли, – Дуняша не стала больше уговаривать, схватила парня за руку и повела за собой. Не будет же огород стоять нараспашку до вечера, пока отец с дедом с барщины вернуться. – Сейчас что-нибудь придумаем.

В этот момент и проезжала мимо Глафира Никитична в своей коляске. Дуняша остановилась, давая дорогу.

Глафира Никитична окинула взглядом парня и девушку. Матвеюшку узнала сразу. Тот дурак, которого она так и не смогла приспособить к хозяйству. Чья силушка понапрасну пропадает.

А девку поначалу не узнала. Уж больно чумазой замухрышкой она выглядела. А потом сообразила. Сестра той цыганки, что у неё в горничных. О-о-о, тогда у неё в кабинете она ещё на человека похожа была, а вон она какая оказывается.

Стоят два дурака. Один улыбается, вторая рот раззявила, поклониться даже не сообразила.

Но коляска уже проехала дальше, увозя барыню в её усадьбу. И вслед коляске, а может быть дурачку и дурачке неслось жалобное мычание бычка. Но на него уже никто не обращал внимания.

А через какое-то время, к огромному удивлению всех проходящих, Матвеюшка вместе с Дуняшей чинили дыру в заборе.

Глава 37

– Да баловство это, – Матрёна никак не хотела понять Лушу. Но и втолковать ей свою позицию также не получалось. – Ну сама подумай, на что тебе та грамота. Ни у нас в роду, ни у отца твоего не было учёных. И правильно, что не было.

Луша сидела молча, опустив голову, и казалось ей, что слова матери камушками ложатся ей в душу, тяжеля её.

– А Стёпке на что? Коровам, что ли книжки читать, ай письма им же писать?

И по всему выходило, что жизнь у Луши и Стёпки беспросветная. И нечего мысленно заглядывать в житейские дали, в надежде на проблеск чего-то нового и радостного.

– Да не скажи, мать, – вдруг подал голос Силантий. Он долго молчал, слушал жену, опустив голову так же, как и Луша, и вот что-то решил. Голос звучал задумчиво. – Не отговаривай и не запрещай. Есть желание – пусть пробует. Может, и правда ни к чему эта грамота нам крестьянам. Да только вот что я думаю… Наша дорожка безграмотная вся протоптана, исхожена и изведана. И мало на ней радости, один труд да несправедливость. А книжный путь какой-никакой, а другой. Куда он приведёт – не ведаю, но иттить по нему тебе, дочка, не запрещу. Может, и не будет никакого толку, будешь крепостной, да грамотной, будет от этого ещё тяжелее. Но тут решай сама.

Матрёна опустилась на лавку без сил, уронив руки на колени. Задумалась, даже прослезилась:

– А если свихнётся? Я слыхала, что от книг от тех с ума сходють.

– Да прям. Что-то баре не крепко с ума сходят, а грамоте все умеют.

Тут раздался старческий голос с печки. Бабушка уже все дела свои переделала, легла, да не выдержала, вмешалась в разговор:

– И-и-и, не скажите. Не знаете вы. А вот послухайте, что я вам скажу, раз уж зашёл такой разговор. Прадед рассказывал, что был в нашем роду учёный человек. Давно это было. Ещё до царя Петра. А то и раньше. Теперь и не вспомнить. Маленькая я тогда была. А прадед всё пытался мне разъяснить, чтобы про род свой знала, запомнила и дале передала.

Матрёна и Силантий заинтересовано подняли голову к печи. Луша не выдержала, полезла к бабушке, чтобы поближе быть к ней и её рассказу.

– А чего ж ты молчала досель?

– Да я и не помню многого. Так, что-то. Что был муж грамотный, обученный всяким премудростям. Даже по звёздам разумел. Жил одно время у князя какого-то, имя того князя не запомнила. Во-о, это ещё, значит, до царей дело было, раз у князя служил.

Бабушка задумалась, пытаясь хоть приблизительно посчитать года. Но не одолела. Продолжила:

– Потом на Русу вернулся. На нашу речку, значит. Где-то тут обжился, священником был. Мудрые книги читал. От того мудреца и род наш ведётся. Не-е, были и до него, конечно, наши родичи, но кто они были – про то совсем неведомо. А про того мужика надо хоть запомнить.

– А как звали его?

– Вроде, Прокопий

. Дед наказал имя его повторять кажный день, чтобы из памяти не вытряслось. Теперь вы повторяйте. Запоминайте.

– Прокопий. Бабушка, я каждый день буду повторять. И дальше передам.

– Вот то-то же. Так что, Матрёна, неправда, что в нашем роду одни тёмные люди были. А в Луше, может, и взыграла далёкая кровь, дала о себе знать.

Матрёна с Силантием как-то по-новому взглянули на свою дочку. Помолчали.

– Ну… коли так…, – Матрёна теперь говорила робко, – коли предки голосом крови позвали… Кто я такая, чтобы запрещать.

Но Луше было совестно. Никакого голоса крови она не слышала. Желание своё теперь уж считала баловством и было неловко, что родители так серьёзно к нему отнеслись.

________________

Прокопий

– персонаж книги "Не обожгись цветком папоротника".

Глава 38

– Где ж ты всё это время был? – гостя своего Афанасий Петрович хоть и ждал, но радости эта встреча не много принесла.

– Всё по заграницам.

– Всё время?

– Все десять лет. И вот вернулся, как мы и договаривались.

– Да, договаривались, – задумчиво повторил Афанасий Петрович.

– Не трогал?

– Что? А-а! Нет! Даже близко к тому месту не подходил.