В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Хуже всего то, что Луиза даже не злится, произнося эти слова, как будто в глубине души ей абсолютно все равно, что он сделает или не будет делать. И это раздражает его еще сильнее.

– Полагаю, нам нужно поговорить, не так ли? Ты и я помолвлены или ты уже об этом позабыла среди такого количества званых вечеров для министров?

– Так ты проехал столько километров исключительно для того, чтобы упрекать меня?

И она вновь поднимает на него глаза, эти пронзительные волшебные глаза. И он опускает голову, как делают дети, когда им за что-то выговаривают. Он понимает, что оплошал, дал маху еще раз. Ярость улетучивается, и он весь сдувается, как проколотый воздушный шарик.

– Лулу, прости меня, пожалуйста. Я самый смешной клоун на свете! Мне жаль, так жаль, очень. Я вовсе не хотел показаться дерзким, просто эти месяцы вдали от тебя были сплошным страданием.

Теперь она смотрит на него, и в первый раз за все время их знакомства он видит ее по-настоящему серьезной.

– Ты ничего не знаешь о моем страдании.

– Лулу…

– Наши отношения больше не могут продолжаться.

– Но почему?

– Для тебя никогда не будет ничего совершенного, если оно не точно такое, каким ты его задумал.

– Я изменюсь! Клянусь тебе! Мне будет нравиться все, я буду обожать всех твоих друзей! Я полюблю Пиранделло!

– Этого не может быть.

– Почему? Я же люблю тебя, люблю безумно!

– Это не так.

– Как ты можешь так говорить! Самая последняя клеточка моего тела – и та влюблена в тебя!

– Нет, Тони, ты не влюблен в меня. Ты влюблен в Лулу, которую ты создал в своем воображении. Несколько минут назад, когда я сидела в гостиной, разговаривая с гостями, и не обращала на тебя внимания, я заметила, что ты смотришь на меня с гневом. В тот момент я не была такой, какой бы ты хотел меня видеть. Но ведь я и такой бываю: мне нравится иметь друзей, которые меня развлекают, нравится говорить о театральных премьерах, о моде, об интерьерах…

– Я буду обожать моду! Стану лучшим другом твоих друзей! Сейчас вернусь к ним и у каждого из них попрошу прощения, у каждого лично. Да я им карточные фокусы буду показывать, чтобы повеселить!

– Невозможно…

– Я изменюсь! И никогда не буду злиться, обещаю тебе! Стану идеальным мужем!

И Луиза издает короткий смешок, будто кашляет.

– Все дело в том, что это я не хочу быть идеальной женой… Не могу представить себе ничего более скучного!

Лицо Тони меняется.

– Выйти за меня замуж кажется тебе скучным? – спрашивает он, нахмурившись.

Она вздыхает. И окидывает его взглядом с головы до ног с нескрываемым отвращением.

– Прямо сейчас мне и в самом деле кажется это откровенно скучным.

Тон ее резок, он ранит. Сахар превратился в соль. Золото преобразилось в песок. Он кивает и опускает голову. Магия Лулу превратила его в принца, но волшебство рассеялось, и он снова стал жабой с выпученными глазами, кем всегда и был.

Лулу поворачивается к нему спиной и возвращается в дом, в свой мир сверкающих огней. А где его мир, он уже не знает. В голову приходит мысль, что лучше бы он и в самом деле был жабой, по крайней мере, тогда он мог бы остаться здесь, в пруду, и смотреть, как она гуляет в саду на закате. Но его лужа другая, она соткана из накладных и смертной тоски на фабрике по производству черепицы.

Глава 14. Пальмира (Сирия), 1923 год

После происшествия в пустыне Мермоз был повышен в звании до сержанта, и ему стали давать поручения, выполнять которые считалось делом только опытных пилотов. Пилотирование санитарного самолета одно из них: жизненно необходимое, как воздух, и вызов для Мермоза. Врачей всего два, они обслуживают огромную территорию в сотни километров в диаметре, и его обязанность – возить их то туда, то сюда, а также транспортировать больных для госпитализации в Дамаск или доставлять больным лекарства. Работа изнурительная, он уже и не припомнит, когда последний раз спал хотя бы пять часов подряд. Но кто здесь хочет спать?

Вот уже две недели по четвергам он не имел возможности приходить на свидания в подземные термы, однако сегодня вечером он, сидя на корточках за большим валуном, вновь ждет, пока четыре вооруженных бедуина не встанут на молитву. А когда они наконец поворачиваются лицом к Мекке, он проскальзывает в расщелину и оказывается в сумраке, пронизанном ритмичным плеском воды. Оглядев сквозь отверстия в стене пространство и удостоверившись, что она одна, он принимается наблюдать за тем, как обнаженное тело в свете факелов погружается в воду.

И вот Мермоз стоит на краю бассейна с улыбкой на лице, предвкушая наслаждение, и, когда она выходит из воды, оба замирают, пристально глядя друг на друга. Смуглое тело, черные глаза, черные косы… только лицо другое. Ему-то не столь важно, та ли это женщина или другая, ведь его желание и очарование остались теми же, и он, гипнотизируя ее, щурит свои глаза соблазнителя. Однако она вовсе не погружается в транс, а начинает биться в истерике, и все рушится. Женщина заходится визгом, взывая о помощи, и ее голос бьется о стены пещеры, становясь оглушительным.

У Мермоза меньше тридцати секунд до появления парней с ятаганами – добежать до выхода на поверхность явно не хватит. Так что он взлетает на несколько ступенек и прижимается к стене за поворотом, каменея, как статуя.

Четыре охранника гурьбой несутся вниз, как стадо верблюдов. В точно рассчитанный момент он выставляет ногу, и подножка в один миг выводит из строя двоих. Еще двое, едва не наступавшие на пятки первой паре, натыкаются на уже упавших и кубарем летят по каменным ступеням вниз. Воспользовавшись суматохой, Мермоз вихрем устремляется вверх и через три пролета ныряет в потайной ход, который, без всякого сомнения, будет обнаружен весьма скоро. Песок на поверхности кажется ему благословением, и он стремглав несется на авиабазу, словно в груди его – пламенный мотор.

На следующее утро, на высоте в три тысячи метров, ногу его вдруг пронзает резкая боль, и он лишается сил. И тут же попадает в зону турбулентности: самолет резко начинает трясти, а сзади доносится стон. Он транспортирует женщину на носилках, диагноз – множественные переломы и воспаленные раны, ей срочно нужна операция. Тряска противопоказана, так что он поднимается выше облаков, пренебрегая опасностью и нарушая все предписания. Ориентироваться на такой высоте можно только по компасу, как следствие – многокилометровые отклонения от маршрута. Так недолго и заблудиться. Но Мермоз в этом небе налетал уже столько, что как будто узнаёт в воздухе каждое завихрение.

Наконец он приземляется, а ведь глаза сегодня он открыл еще до рассвета. Как только шасси касаются земли, к самолету устремляются санитары с носилками. Мермоз свистом привлекает внимание одного из работников аэродрома и властными жестами требует направить к себе заправщика.

– Куда это так спешим?

– Мне нужно вернуться, забрать врача, он остался ждать там, потому что не помещался. Или ты сам прооперируешь эту мадам?

– А ты что, даже чаю не выпьешь?

– Бензинчику хлебну. Шевелись давай, я не обязан здесь весь день околачиваться!

А когда, выполнив задание, он возвращается на базу в Пальмире, солнце уже клонится к закату. Шагает мимо палаток как робот, чувствуя, что еще чуть-чуть – и голова взорвется. Надо бы поспать, ведь через восемь часов снова вылет, но головная боль, по ощущениям, стала еще острее. Заходит в свою палатку, увешанную мавританскими коврами; сейчас они кажутся гротеском. Нервы у него слишком натянуты, чтобы спать, так что забыться сном удается лишь на пару часов, а после пробуждения тошнит, да и сил не прибавилось.

Сует руку в карман брюк и вынимает сверточек, купленный в Дамаске на базаре, на выигранные в подпольный покер деньги. Белый порошок. Он знает, что, возможно, именно кокаин виной за резкие перепады в настроении, но он же позволяет не сбиться с ритма. Завтра снова тяжелый день, а дать слабину он не может. Так что Мермоз насыпает себе длинную дорожку и втягивает ее всю, до самой последней молекулы.

После завтрака – яичницы-болтуньи из четырех яиц и целого батона – он в наивысшей точке доброго расположения духа.

– Давай-давай! – подгоняет он механиков. – Задание получено, дело не ждет.

К вечеру, уже на обратном пути, он обращает внимание на чрезмерную вибрацию рычага поворота, который он перевел на юго-восток. Смотрит на датчики работы двигателя – обороты стабильны. Снимает с рычага руку – дрожит его рука.

Восемьдесят оставшихся до базы миль превращаются в бесконечность: он пытается унять нервную дрожь, но не может. Заходит на посадку слишком резко, самолет кренится. Из горла вырывается яростный рык. Он ненавидит ошибки, а предательски дрожащие руки делают из него пилота-неумеху.

Один из работников наземной поддержки подходит с шуточным комментарием. Но момент для шуток явно не самый лучший.

– Вам что, делать нечего? Не лезь не в свое дело!

Его коллеги по наземной службе поражены – парень всегда слыл весельчаком и балагуром. Мермоз скрывается в своей палатке и вытягивает руку: та дрожит. Рука со всей силы опускается на низкий деревянный столик и разбивает его. Кисть от удара красная, но рука все равно дрожит. Тогда он лезет внутрь кувшина из обожженной глины, шарит там и достает из тайника пакетик с кокаином, в котором еще остается щедрая порция порошка.

Выходит за периметр лагеря, нехотя козыряя дежурному на вахте. Всего несколько шагов, и его поглощает пустыня. Спускается с бархана и, уже невидимый караульным, вытаскивает пакетик и внимательно разглядывает его. Всего лишь какой-то порошок, даже не песок. Чтобы быть Жаном Мермозом, эта финтифлюшка ему не нужна. И он отшвыривает его, стараясь забросить как можно дальше.