Край света

– Как тебе наш Профессор?

– Ничего.

– Ничего… – он хохотнул, показывая на меня глазами подчинённым, и тут же посерьёзнел: – Да, он мужик со странностями. Ну, интеллигент, конечно, но не из тех, гнилых, нормальный такой интеллигент, даже водку жрать умеет. Только вот нерусский он. Да и повёрнут на своих «бегемотиках».

– На ком?

– Не показывал ещё? – благодушно усмехнулся «Кастро», – Ну, значит, покажет. Это машины у него там стоят такие, на бегемотов непохожи, но он их так зовёт. Он за них душу продаст. Или вытрясет. Это уж как сложится.

По бороде скатывались хлебные крошки и «Кастро» периодически оглаживал её двумя пальцами, стряхивая сор. А я механически жевал и смотрел в тарелку – мало ли, обижу ещё чем. Нехорошо получится.

– Я приглашал Профессора к столу раньше, но характерами мы не сошлись, да… Хотя человек, я тебе скажу, разумный, но упрямец чёртов! Он этим скотам помогает, да… Он опять таскался ночью лечить этих обезьян, понимаешь? А с утра ко мне уже притащился – типа поломанного надо срочно в город. Будто мне не на что больше бензин потратить! Он бы и сам повёз, но его гроб на колёсах туда не доедет. Ты понимаешь? Он ради скотов готов бросить станцию! Тысячи, миллионы жизней за одну. Плодит дерьмо, паршивец! Природа такая у интеллигенции, что у русской, что у какой другой. В дерьме сидеть, дерьмо вокруг себя художественно размазывать, не давать людям построить нормальное общество… Вот он там сидит на станции своей, жопу протирает и нас ненавидит тихо в пробирку! Но я даже понимаю его ненависть, вот что я тебе скажу! Понимаешь, какая штука! Вот, к примеру, станция его. Старьё, конечно. Но опять же – рабочая станция. Ещё советская, а это, я тебе скажу, значит, что века простоит! А мы тут – бац! И делаем прямо под боком другую! А человеку – обида…

Тяжело вздохнув, «Кастро» откинулся на спинку стула и показал Чахлому на бутылку беленькой. Начальник смены молчаливо поднялся и набулькал в рюмку. «Кастро» вскинул руку – мол, за здравье! – и опрокинул дозу.

– Это, я тебе скажу, вообще проблема государства россейского. Всеобщая неразбериха и рвачество… Да… На одно денег нет нифига, на другое – на те! Вот станция… – «Кастро» вытащил из нагрудного кармана изящную трубку и кисет, начал набивать. – Японцы дали денег на стройку. Им надо, чтобы была сеть напротив их островов – землетрясения наблюдать. Ну, это понятно, всем жить хочется, и узкоглазым тоже. И вот тебе, пожалуйста, наши подлизали им что нужно, взяли деньги и строимся теперь. А почему просто не сказать, что у нас тут своя стоит рабочая? А?

Он вперил в меня уже не совсем трезвый взгляд, и я многозначительно кивнул.

– Правильно! – с удовольствием протянул «Кастро». – Потому что – деньги! Пока мы тут строим, в столице деньги пилят… Так что Профессор тут не прав, ой, не прав… Не нас ему надо ненавидеть! Да мне дали б волю – я бы в Сочи поехал, я бы в подмосковье школы детишкам строил, а не тут… Этих ленивых обезьян заставляем работать и охраняем, чтобы не растащили чего. А ведь обезьяны сраные, а?

– Обезьяны, – согласился я.

– Вот, – расплылся «Кастро», – Понимаешь!

И, словно невзначай, подмигнул Чахлому. Тот, не меняя угрюмого выражения лица, кивнул.

Вот так. Судя по всему, тесты на профпригодность и лояльность я прошёл. Не зря мама всегда говорила, что молчание – золото.

С завтрака я уходил пресыщенным разговорами о политике и табачным запахом, помноженным на сивушный – командир пил по «чёрному». Хотел пройтись по зоне, развеяться, но успел выйти только за «плац».

– Емель, погодь!

Чахлый догнал меня широким, уверенным шагом легко, подтянуто отмахав расстояние от дома. Встал рядом, не смотря на меня, а взглядом обшаривая плато. Шмыгнул, вдыхая мокрый ветер с востока, и кивнул на стройку:

– Ничего мы тут затеяли, а?

Не самое лучше начало для разговора, но уж что есть.

– Ничего, – я повёл плечами, незаметно разминая задеревеневшие за время напряженного обеда мышцы меж лопатками. Спину я всё время стремился держать прямо, как мать учила на светских раутах, но, видимо, опять перестарался.

Чахлый кивнул, так и не глянув на меня, и потянулся в карман. Достал пачку импортных сигарет и протянул. Всё это – с выражением окаменелой мрачности, словно в единый кулак сводящей мясистое мускулистое лицо. Но, в отличие от смороженной мимики, тело начсмены жило. Жилы напрягались под пятнистой камуфляжной курткой, расправляя плечи. Он казался широкой вешалкой – твёрдой, словно цельнометаллической, на которой болтались обманно расслабленные руки и так же обманно неподвижные ноги. От него веяло опасностью. Но пока ощущения внутри спали. Огня не было.

– Не курю. Спортсмен, – приучено отозвался я.

– Понятно, – Чахлый вытянул из кармана комка зажигалку и прикурил, щурясь на горизонт. – А ты где учился-то?

– Спорт. Подворотня.

Не удержался и пожал плечами – где ещё можно учиться?

– А, – Чахлый затянулся, выпустил дым клубком изо рта. – Я подумал, может из наших.

– Из которых?

– Ну, армия. Спецназ, десант. Туда с удовольствием брали таких рослых парней, слабаков не держали. Ты где служил-то?

Вот так. С этого обычно начинаются возмущённо-пьяные сопли в берет, срывание тельняшек и требования идти отдавать долги Отечеству. Только я у этого Отечества ничего не занимал. Ни я, ни мать моя. Но народ после армии этого обычно не понимает. Как же! Святой же долг – плац подметать ломом или траву красить. Но более всего обычно мужикам обидно, что пока они два года теряли, другие чего-то достигали за это время. От зависти и горести и ярятся, как правило.

– Не служил, – коротко ответил я и тоже перестал смотреть на собеседника. Взгляд поплыл по верхушкам гор, острыми вершинками ёлок, словно гребнем, упирающихся в небо. Ну, что? Будем выяснять отношения дальше?

– Понятно, – Чахлый сморщился, вынул окурок из рта, глянул брезгливо на огонёк. – Отсырела, зараза, – хмуро сплюнул он и пояснил: – Вчера выпили с командиром, да по дурости залез спать в спальник прямо в одежде.

Значит, выяснять не будем. Радует. Нечасто настолько адекватных вояк встретишь.

– Тут через один все бывшие, – хмуро сообщил Чахлый. – Кто откуда. Из простых никого не брали. Командир элиту собрал, кто без работы маялся. Тут из разных родов войск. У всех одна фигня – на гражданке заняться было нечем. Чурок на работу брали больше, чем русских парней с ногами-руками и башкой на плечах!

Он раздосадовано сплюнул. А я молчаливо согласился.

Говорят, в нашей стране с любым человеком можно найти общий язык – достаточно посмотреть вокруг и сказать «до чего страну довели сволочи», – как контакт установлен.

– Командир сам из бывших, – Чахлый мотнул головой в сторону, и мы неторопливо начали дрейфовать в указанном направлении. – Он понимает ребят. За родину обидно.

И я снова молча согласился. Обидно.

Под ногами хрустели камни, но все больше становилось травы, постепенно затягивающей тонкими зелёными тельцами серое крошево. Мы отходили от плаца, от стройки, от строений к ограде территории, где дрожали лапы кедров, нависая над колючкой забора. Где издалека уже виделась пушистая полянка, зелёным пятном в крапинку коричневых шишек.

Чахлый задумчиво окинул взглядом территорию, старательно избегая взгляда на меня:

– Берга вчера в город отправили. Доктор сказал, перелом со смещением. Ты ему разлохматил голенную кость. Это вообще как?

Как? Есть такой удар в каратэ. «Чудан цуки» называется… Только делать его надо правильно. И заниматься годами по две тренировки в день. На чём пожёстче. Ну и иметь такие грабли, как у меня.

Чахлый на ходу задумчиво покосился исподлобья и вдруг резко остановился:

– Покажь руки!

Я понял. И молча вытянул ладони тыльной стороной вверх.

Чахлый к давно стёртым мозолям не прикоснулся. Только мазнул взглядом, а потом глянул дальше, на запястья и удовлетворённо кивнул. И снова тронулся к зелёному пятачку.

– Сандаловое масло? – поинтересовался он.

– Детский крем, – угрюмо отозвался я. На масло тогда денег бы не хватило.

Чахлый хмыкнул – глаза зажглись весело, а вот лицо не изменилось, оставшись таким же напряжённо-сжатым.

– Пястья у тебя лошадиные, да, – поощрительно кивнул он. – Удар хорош. Да и борьбу показал неплохую… Универсал?