И обошли обиды
Их дальней стороной.
А звали друга Олаф,
Он знатный воин был,
Пока топор саксонский
Плечо не разрубил.
Он выжил, но секиру
Не смог уже держать
И пену океанов
Веслом тяжелым гнать.
Когда приехал Торни,
Он при смерти лежал,
Но кровнику навстречу
Немедля с ложа встал.
«Я рад, что ты заехал,
Что брата не забыл,
В себе я ощущаю
На диво много сил.
Хоть я уже в могиле
Стою одной ногой,
Но за столом вечерним
Мы посидим с тобой.
Эй, слуги, торопитесь,
Чтоб лучший ужин был!
Садись, мой брат по крови,
Рассказывай, как жил».
Хоть Торни был расстроен,
Как выглядит старик,
Но вскоре эль горячий
Им развязал язык.
Не торопясь сидели,
Припоминали дни,
Когда отважны были
И молоды они.
Хвалился Торни дочкой,
Красавицей своей,
Что за столом сидела
Среди других гостей.
А после, оглядевшись,
У Олафа спросил:
«А что же сын твой Сигурд
Наш пир не посетил?»
Нахмурил брови Олаф,
Хотел сперва молчать,
Но все-таки решился
За сыном слуг послать.
Но шестилетний Сигурд
Красою не блистал,
Его лицо огромный
Рубец пересекал.
«Пошли мы на охоту
Минувшею зимой.
И под удар медвежий
Попался парень мой.
Потом зверюга дикий
Копье мое сломал
И давешнюю рану
В плече опять порвал.
Я долго жил на свете,
Пора и помирать,
А вот ему придется
Немало бедовать.
С таким лицом хорошей
Невесты не найти,
Придется брать секиру
И в викинги идти.
Глядишь, богатым станет,
Коль не пойдет ко дну,
И, может быть, сумеет
Купить себе жену.
Но тут опять несчастье —
Не любит воевать,
Хотя мечи умеет
И в двух руках держать.
В монастыре в Хамаре,
Пока рубец лечил,
Один монах безумный
Читать его учил.
Читать! Пером гусиным
Добра не наживешь!
Боюсь, что слишком поздно
Ты это, сын, поймешь!»
С трудом умерил Торни
Гневливость старика:
«Ну что ты взялся, Олаф,
Шуметь на паренька?
А этот шрам медвежий
Вполне ему к лицу,
От шрамов больше чести