Если бы эти стены могли замолчать

Если бы эти стены могли замолчать
Антон Мамон

Гоша Сибирский полжизни потратил на то, чтобы стать известным писателем. Сотни отказов спустя ему это удалось. Теперь он – востребованный автор, любимчик критиков и светский лев. Казалось бы, вот она, счастливая пора! Но все меняет один звонок…Новость о страшной гибели отца становится для мужчины ударом. Бросив дела, он первым рейсом вылетает в город, из которого бежал много лет назад. Гоше предстоит вернуться в разбитую хрущевку, где прошло его искалеченное детство. Ведь именно теперь стены, хранящие кошмарные тайны семейства, готовы открыть Сибирскому главный и самый жуткий секрет…

Антон Мамон

Если бы эти стены могли замолчать

– Гоша, котик, нужно рубить капусту, пока она не скисла!

– Вот слушаю тебя, Юль, и удивляюсь: на вид культурная барышня, а выражаешься, как шпана дворовая! – усмехнулся Сибирский, толкая подъездную дверь.

– К черту манеры! Критики от тебя в восторге!

– А читатели?

– Такого ажиотажа я не припомню со времен этой… как ее? Зухры!

– Зулейхи? – Парень прыснул со смеху и едва не выронил телефон.

– Да, точно! Говорю тебе: выпускай новый роман к весне! А еще лучше – в феврале, чтобы на волне успеха закрепиться в статусе нового Пелевина.

– Побойся бога! – Георгий вмиг залился краской.

– Кстати, это даже не мои слова. Я сегодня общалась с руководством, они…

Голос внезапно оборвался, уступив место частым гудкам. Вторая линия. Арина Викторовна. Опять. Нахмурившись, Гоша смахнул нежеланный звонок, продолжив разговор с литагентом. Дубинина столь увлеченно рассуждала о планах редколлегии, что даже не заметила короткого отсутствия подопечного. Но стоило Сибирскому вновь уловить суть, гудки повторились, все так же навязчиво и бесцеремонно вклинившись между фраз.

– Юль, я перезвоню, ок?

– Конечно, давай, я через час уже дома. Сможем обстоятельно поговорить о планах и, если что, дать отмашку начальству!

– Договор, – скупо бросил писатель, нажав отбой.

Желание звонить абоненту с необычным префиксом было ничтожно мало. И нет, никаких личных обид, Гоша знал тетю Арину с детства. Более того, уважал ее безмерно и в каком-то смысле любил. Много лет назад она стала для него тем самым островком безопасности, на который можно было уплыть в любое время дня и ночи, когда все вокруг тонуло в океане алкоголя, жестокости и музыки в стиле шансон.

Георгий до сих пор детально помнил, как подолгу стоял у ее бордовой двери, не решаясь позвонить. Босой, одетый лишь в трусы и майку, он мечтал услышать, как там, в чужой прихожей, шаркают тапочки, а в замке поворачивается ключ. Но такое случалось лишь пару-тройку раз, когда децибелы в колонках отца превышали все допустимые значения. Куда чаще приходилось собственноручно нарушать покой одинокой, мирно дремавшей в своей однушке женщины.

Бог свидетель, Гоша ждал, когда терпение соседки лопнет и она обругает его, не стесняясь в выражениях! Но сердобольная знакомая всякий раз вылетала на площадку и без лишних объяснений забирала мальчишку к себе. Словно то была ее работа, она поила его чаем с пряниками, а порой и грела большую тарелку супа. Ребенок страшно стеснялся, но ел, давясь слезами и не смея поднять глаз, а тетя Арина лишь вздыхала и гладила его по спине.

Простая, слегка чудная женщина была единственным защитником школьника. Она даже прикупила старенькую тахту, на которой с тех пор засыпал Гоша, когда его собственный дом становился притоном. Разве можно испытывать к такому человеку что-то, кроме благодарности? Разумеется, нет. Но именно Арина Викторовна больше других напоминала Сибирскому о неблагополучном детстве. В самом что ни на есть прямом смысле: звонками и сообщениями.

Старая знакомая выходила на связь лишь в двух случаях: если ей доводилось увидеть Гошу по телевизору или если с его отцом приключалось очередная беда. Второе, увы, становилось поводом чаще. Так со временем ласковый голос постаревшей соседки превратился в то, что на языке психологии называется триггером. Стоило писателю увидеть комбинацию цифр, которой он так и не отважился дать имя, – его желудок сжимался, и популярный писатель Георгий Сибирский вновь оборачивался беспомощным, грустным мальчишкой.

«И все же не перезвонить тете Арине – свинство!» – решил Гоша, вынудив большой палец нажать кнопку вызова.

– Гошенька, родной, здравствуй! – премило заговорила женщина, и на секунду показалось, что она собирается вновь похвастать, что видела роман Сибирского в местном книжном.

– Добрый… э-э-э… вечер! – мысленно переведя стрелки часов вперед, произнес Георгий, остановившись в прихожей.

– Гоша, тут такое дело… Должна тебе рассказать кое-что про папу. – Голос соседки внезапно померк.

– Опять он набедокурил? Что на этот раз? Разбил кому-то окно? Снова угнал машину? Или павильон ограбил?

– Нет, все намного серьезнее.

– Залетел-таки в каталажку? Ну, там ему самое место! – Свободная кисть парня сжалась в плотный кулак.

– Нет, миленький. Ушел твой отец. Совсем.

– К-как это? Что случилось? – прошептал Сибирский и резко опустился на корточки.

– Повесился прошлой ночью. Упокой Господь его душу.

– Вы уверены? – Прислонившись спиной к скрипучему шкафу, Гоша увидел сотни разноцветных искр перед глазами.

– Да. Все соседи видели, а меня милиция на опознание приглашала. Страшная-страшная картина, до сих пор перед глазами… – тяжело вздохнула женщина.

– А тело? Оно еще в квартире? – чувствуя, как сердце стучит в горле, вопросил Гоша.

– Нет. Увезли его, а квартиру вашу опечатали. Спрашивали, как найти родню, но твой номер я давать не решилась. Вот, звоню лично, так сказать.

– Спасибо, – прохрипел Сибирский. – Правда, не знаю, как теперь быть…

– Отца твоего схоронят, не переживай, но коль будет такая возможность – приезжай, простишься. Не ради него! Для себя, чтобы не тягать потом на душе камень. Заодно с квартирой разберешься – там ведь опять долгов накопилась тьма.

– Хорошо, я подумаю, как лучше, – честно признался Гоша. – Можно будет вас, если что, набрать?

– Звони в любое время суток, родной, я тебе всегда рада!

Ответить взаимностью Сибирский не мог. Слова, что обычно льются потоком, просто закончились, впрочем, как и мысли. Словно неуклюжий киборг с едва гнущимися пальцами, он набрал воду в чайник и зажег конфорку. Опустившись на стул, Гоша посмотрел в окно. Унылый декабрьский пейзаж до боли напоминал виды из отцовской двушки. Той самой квартиры, в которой тянулось детство – долгий, абсолютно безрадостный период в жизни известного литератора. Оглядываясь назад, Сибирский все так же содрогался от мучительных воспоминаний, но теперь умело черпал вдохновение во мраке картин прошлого.

«Я в восторге от сюжета вашей книги! Как вообще это можно было придумать?! Откуда такая фантазия?!» – прозвенел в голове вопрос из недавнего интервью с великовозрастной журналисткой. Тогда Гоша лишь скромно улыбнулся и пошутил: мол, жизнь в столице через день подкидывает идеи для новых триллеров, нужно лишь записывать.

Теперь, мысленно вернувшись в годы подзабытой юности, Сибирский понимал отчетливо: в его книгах не было и нет ничего придуманного. Все написанное – личный опыт, отрочество, на которое он смотрит через разные светофильтры, глазами разных людей. Иногда приходится менять внешность героев и названия городов, но зачастую все остается как есть. Наверное, поэтому читатель так искренне верит в изощренный талант романиста. Ведь никому в здравом уме не придет в голову, что все это – жизнь одного-единственного мальчишки, жившего по соседству.

Трель мобильного вынудила подпрыгнуть на месте. «Опять Дубинина!» – с досадой сорвалось с губ, но Георгий все же взял трубку.

– Да, алло.

– Ты так и не перезвонил! – В голосе Юли мелькнули нотки разочарования.

– Прости, мне было не до того, – тяжело вздохнул Гоша под зарождающийся свист чайника.

– Что-то случилось? – Девушка звучала искренне озабоченной.

– Нет. То есть да. У меня отец повесился, – неожиданно для самого себя парень выдал правду.

– Господи, какой кошмар! Ты в порядке?! Хочешь, я сейчас приеду?! – Визги на другом конце линии заставили ненадолго отвести телефон от уха.