Эншенэ

– Синхронизацию провести условия позволяют. С калибровкой сложно, да, но невозможно, – парировал Решетников, – так как?

– Ну, – насупился Смирнов, тем не менее, быстро прикидывая что-то в уме, – за процентов шестьдесят, пожалуй, поручусь. Семьдесят-восемьдесят – как повезёт. Стопроцентной гарантии не дам. Но я категорически…

– В таком случае рискнём, – Решетников удовлетворённо кивнул и скомандовал, – всем занять места. Приготовиться к синхронизации и калибровке. Зайцев, принтер заправлен? Напечатай нам изображение витрувианского человека. И логотип «Заслона» поставь. Не люблю анонимки.

Аулла

– Обрекаю тебя, Аулла, на отлучение от племени на четыре дня и ночи и отрекаюсь от тебя, Аулла, на четыре дня и ночи. Духи свидетели мои и воля их произнесена устами моими, – торжественно и надрывно провозгласил Слышащий, опустил воздетые к небесам руки и с силой впечатал заострённый конец посоха во влажную землю.

Аулла стоял, понурив голову и пряча глаза. Где-то там, совсем рядом, среди притихших соплеменников была она, Эона. Ему становилось невыносимо больно от одной только мысли о том, что она видит его сейчас таким. Униженным, раздавленным, отречённым.

Он понимал, что сам виноват в случившемся. Слишком рано потерял осторожность, слишком быстро уверился в собственной избранности. Всё было слишком. За это и поплатился.

Небесное колесо как раз закатилось за далёкие, похожие на уснувшего ноголапа горы. Вымотавшиеся за день, разморённые жарой соплеменники разбрелись по хижинам и домам, а Аулла снова стоял перед Даром, тяжело дыша и то и дело воровато оглядываясь по сторонам. Окружающий мир был тих и спокоен. В жгутиковом перелеске, что, как стеной, отсекал бывшее пастбище от общины, тоненько попискивали недавно вылупившиеся птенцы; вдалеке, там, откуда много дождей назад пришли предки Ауллы, лениво громыхали трещотки заоблачных великанов. Нашёптывали свои заунывные песни крылья ветров, и даже сам Дар показался сейчас Аулле притихшим и умиротворённым, ожидающим.

Сзади негромко хрустнуло и зачавкало, удаляясь. Аулла резко обернулся, до боли в глазах всматриваясь в полутона сгущающихся сумерек, однако так ничего и не смог разглядеть. Крупных хищников в их небольшой, спрятанной в лабиринте старых, давно уставших гор не было. А чужакам требовалось сначала отыскать сюда дорогу, что было ой как непросто, так что выждав немного и не заметив больше ничего подозрительного, Аулла успокоился, поклонился Духам и уже привычно цепко ухватился за твёрдую и гладкую, с небольшими выступами и выемками поверхность ближайшего обода.

Он там был! Аулла чуть не задохнулся от волнения. Подцепил пальцами плоское и гладкое, слегка уколовшее руку, вытащил и, прижимая к груди очередное послание, принялся спускаться.

Дрожа от нетерпения и переполняющих чувств, спрыгнул, опустился на колени и принялся бережно разворачивать диковинный, ранее никогда Аулле не встречавшийся гибкий и упругий, сложенный в четыре раза материал. Сумерки сгустились уже почти до полной непроницаемости, Очи Неба прятались за густыми тускло подсвечиваемыми изнутри облаками, и Аулле приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы хоть что–то разглядеть. Но даже в темноте ему удалось разобрать очертания фигуры, так похожей на его собственный рисунок и что-то ещё – плохо различимое, но тревожащее.

Аулла прерывисто вздохнул, чувствуя, как в душе зашевелилось холодное и скользкое предчувствие надвигающейся беды.

– Встань.

Скрипучий голос с навсегда въевшейся повелительностью в каждой нотке прозвучал так неожиданно, что Аулла вздрогнул всем телом и инстинктивно прижал к себе послание.

– Встань, – повторил голос громче и требовательнее.

Очень медленно, уже понимая, кого сейчас увидит, Аулла поднял голову.

Перед ним стояли четверо. И без того болезненно худой и прямой, как его посох, Слышащий рядом с коренастым плотным старостой выглядел ещё выше и солиднее. За их спинами переминались с ноги на ногу в ожидании указаний двое из молодняка – приятели и соседи по Мужскому дому.

Слышащий качнул головой, и староста тяжело, словно нехотя, сделал два шага вперёд, вытянул из негнущихся пальцев лист и, не глядя на Ауллу, чуть слышно с горечью бросил через плечо:

– Эона мне про тебя все уши прожужжала. Место для хижины присмотрела. Эх, ты…

И Аулла впервые в жизни представил, как здорово было бы сейчас умереть.

Впрочем, для соплеменников он умер. Умер ровно на четыре дня и четыре ночи. Изгонять из общины его, разумеется, не собирались. Это грозило смертью настоящей. Но и оставить безнаказанным поступок Ауллы, посмевшего преступить слово Слышащего, было нельзя. Его и не оставили. Аулла исчез для всех.

Ему больше не было места в Мужском доме, никто под страхом отлучения не имел права преломить с ним лепёшку, дать напиться, разделить ежедневные хлопоты, обменяться парой слов или просто встретиться взглядом. Соплеменники, с которыми он прожил бок о бок, деля радости и горести, всю свою недолгую пока жизнь, теперь при виде Ауллы менялись в лице и стыдливо отворачивались, страшась то ли гнева Духов, то ли собственного малодушия.

Ещё дня два назад это подкосило, а может быть, и сломило бы Ауллу.

Теперь же его мучило совсем другое.

Он единственный знал, что общине грозит опасность. Он единственный понимал неотвратимость надвигающейся беды. И он был единственным, кого ещё несколько дней никто не станет слушать.

Пробродив первый день отлучения невидимой тенью, Аулла с тяжёлым сердцем покинул пределы общины, на скорую руку соорудил себе крохотный кособокий шалаш на краю жгутиковых зарослей и принялся думать.

Ночь он провёл без сна. Ворочался с боку на бок, сжимался в клубок, силясь утихомирить урчащий с голодухи живот, и несколько раз вскакивал, судорожно и заполошно от пугающе правдоподобных видений, в которых в один морок сливались пылающие хижины, крики ужаса и боли и убийственное осознание собственной беспомощности.

Небесное Колесо ещё только подумывало, выкатываться ли ему из-за плоских гор, когда Аулла, почти не державшийся на ногах, крадучись подобрался к хижине Слышащего. Его заметно потряхивало от усталости, утренней прохлады и собственной дерзости, в горле першило, в глаза будто насыпали песка, но отступать он не собирался и внутренне был готов к любому исходу – от насмешек и ругани, до настоящего изгнания.

Перед старой, линялой занавесью, прикрывавшей вход, Аулла замешкался, против воли прислушиваясь. Внутри было тихо. Ни сопения, ни храпа, ни бессвязного бормотания, что частенько доносились из хижины Слышащего. Аулла глубоко вздохнул, больно сглотнул пересохшим горлом и, отодвинув занавесь, решительно шагнул в остро пахнущий пряным дымом, сухими травами и старостью полумрак.

– Пришёл, всё же.

Аулла вздрогнул и замер. Мысли и слова, с таким трудом и тщанием подобранные, мигом вылетели из головы.

– Садись, раз пришёл, – хриплым, совсем не знакомым голосом проговорил Слышащий, – а я всё думал, хватит у тебя смелости или нет? Со старостой вот поспорили. Он мне теперь полтуши молодого ноголапа должен.

Старик сипло засмеялся, закашлялся и принялся тяжело подниматься с лежанки, усаживаясь.

Ноги почти не слушались, и Аулла с видимым облегчением опустился на устланный сухими листьями пол. Оттуда, снизу, даже сидящий и сгорбленный, старик всё равно выглядел внушительно. Из густой тени над лежанкой вынырнуло изрезанное неровными морщинами лицо, приблизилось почти вплотную. Ауллу изучающее буравили выцветшие почти до полной черноты внимательные глаза, словно намереваясь заглянуть за оболочку, прямо в самую душу.

Видимо разглядев искомое, Слышащий откинулся к стене, спросил устало:

– Знаешь, как меня зовут?

Аулла поначалу не понял – Слышащий, конечно, – но поразмыслив, отрицательно помотал головой.

Он не знал. Никто в общине не знал.

Старик был таким древним, что, казалось так и родился Слышащим, и иного имени у него не было и быть не могло.

Аулла помнил, как давным-давно, ещё не ушедшие к Духам родители рассказывали ему и другим малькам, что старик был первым, родившимся в их долине после переселения. И единственным из того поколения живущим.

– Скажи мне, Аулла, – снова заговорил старик, – в чём предназначение Слышащего?

Аулла растерялся. Это был странный вопрос. Неправильный вопрос. В чём предназначение воды? Небесного Колеса? Продолжения рода?

Но старик ждал, и Аулла ответил:

– В том, чтобы слышать волю Духов и передавать её остальным. Чтобы жить по воле…

– Нет, – резко, почти грубо перебил его старик, – нет!

Он надсадно вздохнул, с трудом поднялся, опираясь на посох. Хромая больше обычного добрёл до кадки с водой.

– Предназначение Слышащего в том, чтобы защищать своё племя, свою общину. Оберегать, предупреждать об опасности, отводить беду. А Духи, – уголки его рта чуть дрогнули, – думаешь, Духи разговаривают со мной так же, как я сейчас с тобой? Кхе. Скажи, Аулла, как часто ты беседуешь с ноголапами? И понимают ли ноголапы то, что ты им говоришь?

– Но ведь мы другие! – возмутился Аулла, – Мы не животные. Мы…

Старик только махнул рукой.

– Я не знаю, кто мы для Духов, – сказал он, – всю жизнь с того дня, как стал Слышащим, я старался верно толковать их знаки. И смею надеяться, мне это удавалось. Почти всегда удавалось. Запомни, – он вытянул длинный кривой палец, чуть не ткнув им Аулле в лицо, – отводить беду. Вот наше главное и единственное предназначение. Ты ведь тоже её чувствуешь? Я прав?