Двери

Совладав с собой, Андрей разблокировал телефон и подполз на коленях к ближайшему окну. Сигнала не было. Тогда, хрипя и пыхтя от натуги, он попытался взобраться на хлипкий подоконник. Но сырое рыхлое дерево не внушало доверия, и Андрей отступил.

Сигнала не было.

Волна обжигающей ярости вздыбилась в нём, сокрушая на своём пути и усталость, и страх, и боль. Вздыбилась и осела мутной пеной, оставив после себя ощущение тщетности и разбитости.

Андрей снова опустился на пол, прислонившись к двери одной из комнат. Включил фонарик на телефоне, провёл широким кругом света по сторонам. Всмотрелся. У самой лестницы валялась перекошенная этажерка, рядом – осколки гипсовой головы. Подбородок и рот римлянина оказались возле левой ноги Андрея. Он брезгливо скривился и торопливо отшвырнул обломок. Тот, легко постукивая выступающими краями, укатился в угол и, чем-то звякнув, замер там.

В дверь, на которую Андрей навалился спиной, тихонечко нерешительно поскреблись. Казалось, кто-то водил пальцами по грубой шероховатой поверхности. Андрей затаил дыхание, прислушиваясь, не померещилось ли. Но в следующее мгновение невидимые пальцы, словно выпустив когти, ударили сильнее.

Андрея отбросило к противоположной стене. Как по команде грохот возобновился. Из каждой запертой комнаты что-то рвалось наружу. Рвалось яростно, как в последний раз. Билось, царапало, стучало.

Андрей съёжился в комок, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в колени, лишь бы не слышать, лишь бы не видеть, как сотрясаются двери под мощными ударами, как осыпаются мелким мусором и шелухой отслоившейся краски, как стонут петли и замки, последними усилиями сдерживая натиск.

Шум нарастал, становясь почти оглушающим и охватывая уже весь дом целиком, пока из какофонии ударов не родился чёткий, всё ускоряющийся ритм, подчиняя себе биение пульса и разгоняя сердце до смертельно опасной нагрузки.

И Андрей не выдержал. Вскинул голову и заорал, брызгая слюной и капельками крови:

– Хватит! Что вам от меня нужно? Что?

Кровь стучала в висках кузнечным молотом, перед глазами даже в темноте стояло алое марево. Но удары стихли.

– Что мне сделать? – повторил Андрей, с трудом выдавливая из себя воздух.

Снова стукнуло. Один раз внизу, на первом этаже, и один раз у самой лестницы на втором.

– Выпустить? – догадался Андрей. – Вас надо выпустить?

Череда подтверждающих перестукиваний.

– Я выпущу вас, а вы выпустите меня, – сказал он, – так?

Пауза. Снова лихорадочная дробь. Затем сильный, требовательный удар.

– Хорошо, хорошо, – Андрей поднял обе руки, жестом подтверждая согласие, – я понял. Я постараюсь.

Он поднялся тяжело, как контуженный, качаясь и придерживаясь руками за стены и перила, спустился вниз. Поискал глазами оказавшуюся бессильной против металла ножку стола и уже собрался было поднять, когда взгляд упал на лежавший на столе фотоальбом.

Чувствуя, что наконец-то делает что-то правильно, Андрей подошёл к столу, опёрся одной рукой о столешницу и перевернул тяжёлую обложку.

Две фотографии. Две двери. Обе он узнал сразу, да их не надо было узнавать. Распашные. На первом и втором этажах. Андрей перелистнул страницу. Ещё две фотографии. Ещё две двери.

Кружок света, единственное, что ещё связывало Андрея привычным миром, затрепетал и потускнел. Аккумулятор в телефоне садился. Нужно было торопиться.

Он принялся перелистывать страницу за страницей, на каждой неизменно обнаруживая одно и то же – две фотографии. Конечно, сейчас при более внимательном рассмотрении он видел, что двери на фотографиях пусть и немного, но отличаются одна от другой. Рисунком, фактурой, ручкой, скважиной замка. Теперь надо было понять, что с этим делать и как это поможет ему, Андрею.

Андрей выпрямился и уставился в мглистую пустоту невидящим взором.

– Ну, – спросил он то, что ломилось на волю из запертых комнат, – теперь что?

Дом немедленно отозвался раздражёнными ударами.

– Хорошо, – согласился Андрей, – я понял. Я посмотрю.

И он принялся снова и снова перелистывать страницы фолианта. Десять фотографий. Но распашные двери открыты. Значит, восемь фотографий. Восемь дверей. Ни подсказки, ни намёка на то, как их открыть и где искать ключи.

И тут до него дошло. Нет никаких подсказок и нет никаких ключей. Точнее один ключ всё же есть. И это он сам.

Резкими, грубыми движениями, боясь опоздать, Андрей принялся вырывать фотографии из альбома, не обращая внимания на жалобный хруст страниц и смятые уголки. Пересчитал, перетасовал, как карточную колоду, нашёл нужную.

Самая первая дверь, рядом с платяным шкафом.

– Старый дом, – проговорил Андрей, кивнул и уточнил, – любой старый дом, он ведь не мёртвый, да? Человек строит дом, живёт в нём, наполняет его собой. И дом, не сразу, далеко не сразу, перестаёт быть просто камнем и деревом. Он обретает…

Андрей медленным, острожным движением приложил фотографию к двери. Чуть подержал и отпустил. Бумага посерела и осыпалась пеплом. Андрей толкнул дверь, легонько, двумя пальцами, и та послушно поддалась, открывшись на ширину ладони.

– Некоторые верят в то, что старые дома со временем обретают душу, – сказал Андрей тому, что стояло сейчас у него за спиной, – но это не так. Неправда это. Они обретают потребность. Потребность в чьём-то присутствии, потребность в собственной нужности.

Вторая дверь. Вторая фотография. Серый, лёгкий, как пух пепел, падает и тает, не долетая до пола.

Тех, стоящих за спиной, бесплотных и молчаливых, стало больше.

– Собака, брошенная хозяином, может умереть от тоски. Смысл жизни собаки – любящий её человек. Смысл жизни дома – живущие в нём люди.

Третья дверь. Третья фотография. Пепел. Внимающие за его спиной.

Стараясь смотреть только строго перед собой, Андрей поднялся на второй этаж.

Четвёртая, пятая, шестая фотографии.

Теперь они стояли не только за спиной. Андрей не мог видеть, но чувствовал, как внимательно они вглядываются в его лицо, словно примеряясь, оценивая.

– Дом попросил, и вы остались с ним, – продолжал он, выбирая следующую фотографию. – Вы его не бросили. Вы остались вместе ждать возвращения людей. Вот только люди не вернулись, а у вас уже заканчивались силы. Я понимаю, ждать вечно невозможно.

Седьмая дверь в дальнем конце коридора. Седьмая фотография.

– Теперь вы можете идти, вы свой долг выполнили. А я выполнил свой.

Андрей с облегчением перевёл дыхание, он снова был один.

Постоял с минуту, прислушиваясь к звукам и ощущениям. Потом торопливо сбежал по ступенькам, подошёл к входной двери и протянул руку, собираясь приложить к тёмной, в круглых сучках-родинках поверхности последнюю, восьмую фотографию.

Пальцы, только что державшие снимок, сжали пустоту.

Холодея, Андрей разжал ладонь и вскрикнул.

На вмиг вспотевшей ладошке лежали чахлые, как лепестки мёртвых цветов, слипшиеся ошмётки серого пепла.

Чувствуя, как темнеет в глазах, и земля уходит из-под ног, Андрей успел прошептать: