Двери

И отпустило так же, сразу. Инстинкт самосохранения бил во все колокола и жал на все педали одновременно. Андрея буквально вынесло из-за стола. Схватив одной рукой ноутбук, а второй рюкзак, он в три прыжка оказался возле входной двери, впечатался в неё всем телом… и отлетел назад, рухнув на пол. Не давая подленькому предчувствию пробраться в сознание, рывком поднялся и ударил дверь ногой. Та не шелохнулась, только мелкий мусор посыпался с наличника да дом обиженно отозвался мерным гулом.

– Да ну…

Бросив и рюкзак, и ноутбук с фонарём, Андрей принялся, что было сил, лупить по двери кулаками и ногами, почти свалившись в банальную истерику.

– Эй, – голос дрогнул и дал позорного петуха, – выпустите меня! Помогите! Откройте дверь. Тут с дверью что-то…

Только разбив в кровь ладони и костяшки пальцев о металлические накладные петли, Андрей остановился и огляделся затравлено.

– Окно, – сипло вдавил он, облизывая пересохшие губы, – тут есть окна. Конечно, тут есть окна.

Он засмеялся дёрганным нервным смехом.

Брошенный фонарь вырезал на бархатном от пыли полу смазанный неровный треугольник. И в центре этого треугольника лежала отломанная ножка стола.

Андрей жадно схватил её, крутанул в руке, примериваясь, злорадно ухмыльнулся и подошёл к ближайшему окну.

– Ааааааа, – взвыло наверху.

Андрей ударил с размаха, попал по оконной раме, ударил ещё и ещё. Щепки и осколки стекла брызнули во все стороны, а по щеке поползла тёплая капля.

– Аааааа, – донеслось из глубины дома, и Андрею почудилось в этом вое неприкрытое ехидство.

Впрочем, он и сам уже видел. Этого следовало ожидать. Между рамами, на бог весть какую глубину уходя прутьями в почти метровые стены, непоколебимо рыжела ржавчиной чугунная непробиваемая решётка.

Следующую минуту, не помня себя от нарастающего ужаса и бешенства, Андрей разносил в щепу и мелкие осколки три оставшихся на этом этаже окна, каждый раз неминуемо упираясь в перекрестия толстых, в два пальца, прутьев.

Ножка стола пошла крупными трещинами. Андрей ударил ещё раз по поникшему подоконнику. Ударил без надежды на успех, просто от бессилия и отчаяния, отшвырнул ножку к противоположной стене, в изнеможении рухнул на пол и закрыл лицо руками.

Валявшийся у входа рюкзак вдруг ожил, заурчал и принялся подмигивать, тускло, но настойчиво.

Андрей отнял руки от лица, повернулся в сторону рюкзака и бросился к нему прямо так, на четвереньках.

– Идиот, классический идиот, – бормотал он, с трудом выуживая из полупустого чрева рюкзака телефон.

Так, теперь выключить будильник (откуда он взялся?), разблокировать…

– Заррраза!

Руки бессильно упали на колени, телефон выскользнул из скрюченных пальцев и мягко шлёпнулся в мелкий мусор на полу.

Мобильная сеть недоступна.

Разумеется, он же сейчас практически на дне ямы.

Послав к чёрту репутацию и чувство собственного достоинства, Андрей принялся лихорадочно набирать экстренные вызовы. Сейчас ему было абсолютно всё равно, кому звонить. Хоть полиция, хоть пожарные, да хоть психушка с наркоконтролем! Лишь бы приехали, лишь бы выпустили его из этого проклятого дома.

Никого. Ему вдруг показалось, что он остался один-одинёшенек на всём белом свете. Он и этот дом. Он в доме.

– Погодите-ка, – мысль была настолько естественной, что Андрей даже не успел удивиться, – второй этаж. Я забыл про второй этаж.

Он посмотрел в сторону распашной двери. Там тоже окна, а ещё там четыре комнаты. Правда, они заперты, но это ничего. Это мы постараемся исправить. Главное, там можно попытаться поймать сигнал!

На самом деле подниматься наверх очень не хотелось.

– Орёт кто-то, ну и пусть орёт, – шёпотом уговаривал он сам себя, делая шаг во тьму коридора. – Это, наверное, кошка. Через слуховое окно залезла, а выбраться не может. Вот и орёт. Они всегда орут.

Лестница. Истёртые, будто прогибающиеся под тяжестью невидимых тел ступени.

Андрей посветил наверх. Стена и поворот в коридор. Всего-то и надо, подняться, поймать сигнал и позвонить. Кому? Да всё равно кому. Главное, дозвониться, главное…

Перила изгибались, следуя за лестницей и почти примыкая ко второй распашной двери. Ступая на цыпочках, Андрей посветил в закуток перед ней и почувствовал, что начинает задыхаться. Сквозь стеклянную вставку одной створки на него смотрело мертвенно бледное недвижимое лицо. Белые слепые глаза, тонкие губы, скривившиеся то ли в усмешке, то ли в презрении, обрубок шеи.

Фонарь дрогнул в трясущейся руке, и тут же наваждение смазалось, будто мокрой тряпкой провели по меловому рисунку.

Всё ещё не в силах сделать ни вдоха, Андрей последним рывком ускользающей воли преодолел оставшиеся ступеньки, с непередаваемым облегчением сполз по стене на пол и наконец-то перевёл дыхание.

– Угол падения равен углу отражения, – прошептал он сухими губами и хихикнул.

Это был бюст. Тот самый гипсовый бюст какого-то римлянина, преспокойно стоявший на простенькой этажерке. Это его Андрей уже видел сегодня, когда обходил дом.

Он вытащил из нагрудного кармана телефон и разблокировал. Свет от включившегося экрана колол уже привыкшие к полумраку глаза. Вытерев рукавом куртки лицо, сощурившись, Андрей с надеждой вгляделся в значки.

Сигнала не было.

– Чёрт!

Значит, надо идти к окнам, хотя бы к окнам. Про то, чтобы попытаться проникнуть на чердак, Андрею не хотелось даже думать.

С трудом поднявшись на негнущихся затёкших ногах, он подошёл к двери, толкнул свободной рукой обе створки, нацелив луч фонаря вглубь коридора.

И опять, как в прошлый раз, это движение Андрей не услышал. Почувствовал. А ещё он почувствовал с удивительной ясностью, что если не обернётся – умрёт. Не важно, от чего. Инфаркт, инсульт. Он сейчас был одинаково близок к любому из этих летальных исходов. Страх, встреченный лицом к лицу ещё можно победить или, на крайний случай, пережить. Страх, стоящий у тебя за спиной – рано или поздно – верная смерть.

И Андрей обернулся.

Мертвенно бледная в свете умирающего фонаря гипсовая голова, скрипнув обрубком шеи, медленно подняла на Андрея лицо, вперилась в него невидящими, без зрачков, глазами и открыла рот.

– Аааааааа…

На голых рефлексах, не осознавая, что делает, Андрей с размаху саданул фонарём по темени гипсового римлянина и потерял сознание.

Очнулся он от грохота. Невесть откуда взявшегося и заполнившего собой всё окружающее, переливающееся множеством оттенков сумрака пространство. Тело трясло мелкой сильной дрожью, голова была тяжёлая, будто похмельная, а во рту чувствовался привкус крови. Не делая попыток подняться, Андрей облизнул в коростах пыли губы. Так и есть. Нижняя припухла и саднила. Разбил, когда падал. С трудом перевернувшись, а потом встав на четвереньки, он пошарил руками вокруг в поисках фонаря. Нашёл, нажал резиновую кнопку. Ничего. Его затрясло сильнее. Сознание, ещё не вернувшееся полностью, снова замерцало, увязая в липких пальцах подступающей безотчётной паники. Андрей принялся судорожно водить руками по полу, ползая по узкому коридору, и то и дело натыкаясь, на деревянные, ощерившиеся торчащими гвоздями плинтуса, осколки чего-то острого и прочий мусор. Паника подбиралась всё ближе. Остаться здесь запертым да ещё в полной темноте…

– Да где же, – крикнул он не своим голосом, готовый даже разрыдаться, и вдруг понял, что вокруг стало тихо.

Андрею мог бы поклясться, что слышит, как седеют волосы у него на голове. Тихонечко, еле слышно, с лёгким шуршанием опавших и съёживающихся от первого мороза листьев.

Рука сама собой дёрнулась и наткнулась на искомое. Андрей вцепился в выпавший телефон, улыбнулся, не обращая внимания на сочившуюся кровь, погрозил кому-то кулаком и медленно провёл по треснувшему экрану грязным пальцем. Так умирающий от голода человек смотрит на кусок хлеба, раздираемый желанием немедленно проглотить его целиком, не жуя, и необходимостью разделить, оставив кусочек на потом.