Тайны льда

Посыльный скрылся по лестнице. Тухля закрыл дверь. И тут понял, что его приняли за слугу. Его… самого Тухова-Юшечкина… Андрея Юрьевича… Знатока Овидия и Цицерона… Мудрейшего и прекрасного… Какая дерзость!

Тухля собрался догнать и объяснить ошибку, но в халате и тапочках бегать по морозу не слишком достойно. Если ты не любовник, который спасается от разъярённого мужа. Такие шалости Тухля не пробовал. Он погрозил кулаком окну. И стал изучать конверт.

Это куда же Ванзарова приглашают?

Соблазн был слишком велик, а клапан не заклеен. Тухля засунул пальцы и вытянул… вытянул… вытянул…

Он не мог поверить, что держит в руках… Нет, не может быть…

Ванзарову прислали гостевой билет на каток Юсупова сада. На обложке красовался типографский заголовок Общества любителей бега на коньках, а под ним на свободной линии чернилами было выведено имя владельца: «Г-н Ванзаров?Р.?Г.».

Какая подлость! Так обмануть друга! Оказывается, Пухля втайне шустрил, юлил и хлопотал, чтобы попасть на каток. И добился успеха. Сам же скрывал от друга, врал в лицо! Вот и верь после этого полиции. Удар в самое сердце.

Нельзя простить такое предательство святой дружбы.

Смяв конверт, Тухля сунул его в карман халата. Тут же сбросил халат с плеч, на манер Цезаря, который срывал пурпурный плащ в гневе, когда римский сенат доводил его до печёнок. В чём Ванзаров преуспел не меньше сената.

Тухля был непреклонен: он, конечно, не Цезарь, но предавший дружбу ещё горько пожалеет… Как говорят римляне в таком случае: factum est factum! [26 - Что сделано, то сделано (лат.).] Ну, или что-то подобное говорят. У них на всё поговорки имеются.

16

Поговаривали, что господин Достоевский поместил в полицейском доме на углу Большой Садовой и Большой Подьяческой улиц место службы известного Порфирия Петровича. Туда к нему являлся небезызвестный Родион Раскольников. Кроме этого сомнительного факта полицейский дом имел пожарную каланчу, с которой обозревалась вся округа, чтобы не пропустить дымок пожара, и вывешивались сигнальные знаки наводнения, тумана и штормового ветра. Под самой каланчой находились служебные помещения Спасской части, 4-й полицейский участок и конюшни, в которых полицейские пролётки соседствовали с пожарной водовозкой. Соседний дом держался за полицейский перекинутой аркой, как дама цепляется за локоть кавалера.

Около арки пара городовых была занята службой. То есть обсуждали нечто такое тревожное, что не заметили, как рядом с ними оказался господин в тёплом пальто и шапке фасона «Рафаэль». Вопросы моды городовых беспокоили мало, а вот прозевать господина не следовало. Опомнившись, они отдали честь удалявшейся спине.

Ванзаров не одолел половины двора, как дверь участка вылетела и со страшным треском шарахнула о стену, а в дверном проёме возникла высокая фигура в модном пальто светлого драпа, распахнутом до пиджака и жилетки, с цветастым галстуком и заколкой. Фигура сжимала жёлтый походный саквояж, а на роскошной седеющей шевелюре несла шляпу мягкого фетра, презирающую мороз. Завершала незабываемый облик никарагуанская сигарилья, от смрада которой разлетались воробьи, мальчишки и беременные женщины.

Кто видел великого криминалиста в гневе, запоминал этот день навсегда, а некоторые отмечали в календаре красным кружочком. Аполлон Григорьевич Лебедев, кто же ещё, как не он, позволял себе немыслимую дерзость: дураков называть в лицо дураками, а дураков упёртых охлаждать броском в ближайшую петербургскую речку или канал, благо таких поблизости множество. Что случилось с одним неумным приставом. Ужасная репутация Лебедева помогала ему не тратить времени на убеждения. Хватало движения бровей, чтобы полицейские всех чинов соглашались с его заключением. Опыт и талант Лебедева не допускали ошибок.

Судя по клубам дыма, Аполлон Григорьевич находился в той степени ярости, в какой бык гоняется за тореадором.

– Безмозглый идиот! – заявил он, подходя.

Приветствие Ванзаров не принял на свой счёт. Имелись кандидаты достойнее. Например, Шереметьевский, который рискнул вызвать великого криминалиста в участок. Обычно начальник сыска поручал это своим подчинённым. Никто, кроме него, на такую дерзость в воскресенье не решится.

– Доброе утро, Аполлон Григорьевич, – сказал Ванзаров миролюбиво.

– А! И вас втянули в этот цирк! – гаркнул Лебедев, размахивая сигарой. – Отчего бы не поставить на уши всю полицию!

На таком взводе он мог наговорить лишнего. Даже лучшему другу. Следовало соблюдать осторожность. Ванзаров не боялся, что в порыве гнева может оказаться в Фонтанке. Побороть чиновника сыска никто не смог. Он слишком уважал Лебедева, чтобы дразнить его.

– Что случилось?

– А вы будто не знаете! – Лебедев выпустил облако дыма. Пролетавший голубь упал бы замертво. Если бы пролетел, конечно. – Чудовищная глупость! Безграмотность! Гнать в шею за такое заключение! Надо быть слепым и безмозглым! Патентованный идиот! А ваш начальник просит сделать вскрытие и найти причину. Тоже редкостный идиот!

С этими словами Аполлон Григорьевич махнул рукой, будто разгонял стайку идиотов, и отправил сигарилью в сугроб. Издав звук голодного буйвола, он прошествовал мимо. Останавливать криминалиста так же бесполезно, как вставать на пути паровоза.

Ванзаров вошёл в приёмное отделение участка. Последствия визита Лебедева были заметны. Пристав Коялович утирал багровое лицо платком, участковый доктор Филинов жадно пил из графина. Завидев Ванзарова, пристав скривился, будто ему в спину вонзили шип, заявил, что сыскная полиция может делать что угодно, участок в полном распоряжении, он лично умывает руки. Сунул взмокший платок в карман сюртука [27 - Пристав Коялович имел гражданский чин коллежского советника.] и удалился. Доктор Филинов последовал за ним нетвёрдой походкой, прижимая графин к груди.

Из-за стола дежурного поднялся молодой человек в полицейском кафтане с погонами поручика, подошёл, отдал честь.

– Приветствую, господин Ванзаров, – сказал он напряжённым голосом, будто волновался перед важной персоной.

Чистое лицо с аккуратными усиками, ясный взгляд и шелковистая, чуть длинноватая причёска говорили, что юноша поступил на полицейскую службу недавно. Ещё не избавился от романтических иллюзий. Числится помощником пристава. Ванзаров невольно вспомнил себя пять лет назад. Он слышал, что юношу ругали так, как обычно ругают новичка, не привыкшего к неписаным правилам полицейского участка. Но это пройдёт.

– Рад видеть, господин Бранд, – сказал Ванзаров дружелюбно. – Вам поручено передать дело мне?

– Так точно. – Бранд протянул тонкую папку мутно-синего цвета. Будто пустую.

Ванзаров раскрыл. Внутри оказался одинокий листок с грифом участка, заполненный шатким почерком доктора. Заключение было кратким: смерть от естественной причины.

– Это всё? – спросил он, возвращая папку.

– Так точно… Господин Ванзаров, позвольте дать пояснения?

Поручику было позволено, он продолжил с видимым азартом:

– Странная история, господин Ванзаров. Вчера господин пристав сделал то, что ему было указано, а сегодня перевернулось с ног на голову: мы стали виноваты.

– Кто попросил доктора написать ложное заключение?

– Ну почему же ложное. Не ложное…

– То, что в деле.

– Не просил, буквально приказал. – Бранд понизил голос и оглянулся. – Господин Куртиц, отец погибшего. Как только прибыл на каток, глянул на тело и говорит: «Пишите, что умер сам». Пристав предложил вскрытие сделать, он и слушать не пожелал. С таким господином не поспоришь.

– Как полагаете, что случилось?

Бранд замялся.

– Говорите откровенно, пристав не узнает, – подбодрил Ванзаров.

– Слушаюсь. Полагаю, это не естественная смерть.

– Какие факты?

– Не силён в судебной медицине… Мне кажется… Я бы сказал… – Поручик наконец решился и выпалил: – Это отравление.

– Доказательства?

– Лицо у него будто судорогой сведено, глазные яблоки навыкате, зрачки расширены и ещё… Запах тяжёлый, кислым воняет…

У юноши цепкий глаз.

– Вы прибыли на место происшествия?

– Сопровождал пристава, – уточнил Бранд.