Лепесток за лепестком

– Ты дважды предатель. Не думал об этом?

– Красивые слова, – Формен усмехнулся. – Зато у меня теперь теплый дом и хорошая пища. К тому же иногда вечерком бывает приятно посидеть на крылечке, посмотреть на красивый закат, на деревья… Сейчас как раз вишня цветет… Я на судьбу не жалуюсь. – Он помолчал, о чем-то размышляя. – А ты вот что, парень. Беги отсюда как можно скорей, если твердо решил видеть.

– Зачем же бежать? Это трусость. Когда меня будут проклинать и отлучать от Общества, я крикну им всем, что они дураки, что они слепцы, глупые слепые слепцы!

– Тебя не станут слушать. Этим ты еще больше разозлишь их – могут и покалечить.

– Тогда уйду молча. Пусть остаются и стучат всю жизнь своими тросточками. А я пойду в горы, встречусь там с очевидцами, буду ловить рыбу и зайцев, буду ходить на высокую гору… Я расскажу им о глупых и кичливых слепцах. И о тебе не умолчу, не надейся. Расскажу, как ты их предал.

– Ладно, как хочешь. Можешь рассказывать, мне от этого хуже не станет… И всё же обо мне ты будешь вспоминать с благодарностью.

– Вот как? – удивился Агесандр. – Это интересно.

– Слушай… Мы с доктором Фальком в некотором роде приятели, я служу у него в анатомической лаборатории. И он сказал мне… – Кон Формен приглушил голос до шепота. – Что если я не заставлю тебя согласиться на операцию, то тебя подвергнут ослеплению силой.

– Что за вздор! Конституция запрещает насильственное ослепление.

– Тише! – Формен приложил палец ко рту. Осторожно встал, подошел к двери, тихонько приоткрыл, выглянул в коридор, вернулся на место. – Доктор сказал, что тебя ни в коем случае нельзя выпускать, ты им очень нужен зачем-то.

– Ах, вон оно что…

Легкий сумрак, смешанный с ароматом цветущих вишен, понемногу входил через окно в комнату. Агесандр уже не мог видеть лицо Кона Формена, различался лишь силуэт его фигуры. Чтобы не утомлять глаза ненужным напряжением, юноша опустил веки.

– Ты понял меня? – спросил Формен.

– Да, понял. Благодарю.

Скрипнуло кресло. Кон Формен молча вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь.

Через минуту явился доктор Фальк.

– Ну, – бодро сказал он. – О чем я могу сообщить профессору Юранду? Он ждет моего звонка.

– Скажите, что он просчитался. Я остаюсь очевидцем. Это все.

Доктор долго молчал рядом с юношей. Агесандр не выдержал напряженной тишины и открыл глаза. На сумрачном фоне стены фигура доктора показалась ему жалкой, беспомощной.

– Я все сказал, доктор, – повторил он.

Не говоря ни слова, доктор Фальк повернулся и вышел.

* * *

Как и доктор Фальк в клинике, профессор Юранд у себя в институте редко пользовался тростью для точности передвижения.

Не замедляя шагов, он миновал длинный лабиринт переходов, поднялся в лифте на четвертый этаж, тонким ключом открыл дверь кабинета, сел за стол и включил вентиляцию. Несколько минут ждал, когда воздух, застоявшийся в четырех глухих стенах, освежится через фильтры в потолке. Снял телефонную трубку и назвал пароль седьмого корпуса.

– Кто? – спросил, постукивая пальцами по столу.

– Дежурный Мув Шлехтель, – ответил слегка дребезжащий голос.

– Ну как там?

– Все в порядке, шеф.

– Ты один?

– Так точно, один. Смена через четыре часа.

– Мышей кормил уже?

– Так точно. В девятнадцать тридцать, по инструкции.

– Хорошо, – сказал Юранд. – Сейчас я спущусь.

Но стоило профессору опустить телефонную трубку и прикоснуться затылком к упругой спинке сиденья, как он почувствовал совершенную апатию и нежелание двигаться.

Собственная психика всегда была для Юранда предметом пристального внимания. В свои семьдесят пять лет он хорошо усвоил привычку подвергать осмыслению любые резкие изменения внутри себя. Эта привычка надежно служила ему для поддержания стабильности самочувствия. Регулирующий механизм профессор изобрел еще в студенческие годы. Чтобы ликвидировать психический всплеск в организме, следует как можно быстрее осознать причину этого всплеска, а затем совершить своеобразную психическую аннигиляцию, то есть воздействовать на причину антипричиной. Этот способ саморегулирования стал темой его дипломной работы и лег в основу капитального темноведческого исследования.

Лет сорок назад Юранд немало попортил себе нервов, прежде чем доказал реальность практического использования своей теории для расширения возможностей пространственного мироощущения членов Общества Тьмы. Еще больше нервов потратил на то, чтобы избавиться от сотрудников-прилипал и не слишком чистоплотных научных руководителей, мечтавших прославить свои имена за его счет.

Почему так трудно доказывать очевидные истины? Почему так долго ему не верили и даже высмеивали на заседаниях ученого совета? Вспоминая те времена, старый профессор лишь пожимал плечами. Сейчас уже никто не ставит под сомнение его авторитет в области прикладного темноведения. Даже в школьных учебниках сказано, что профессор Стон Юранд – первооткрыватель основ суперпсихического ориентирования, науки будущего. Теперь у него свой институт с внушительным штатом сотрудников. И ни одного противника, ни одного! Последний скончался не так давно. Это был доктор Бьен, незадолго до смерти лишенный всех научных званий и степеней за прокламацию антиобщественных идей очевидения.

Память о Бьене всегда раздражала Юранда. И не столько потому, что Бьен был самым яростным и неуступчивым оппонентом суперпсихической теории. Он, видите ли, хотел вернуть людям зрение! Заставить работать глазное яблоко! Вздорный старик…

Пытался доказывать, что на заре истории Общества все люди были очевидцами. Может быть, и так – ну и что? Если теперь глаза у людей атрофированы, значит, таков естественный результат эволюции. В сегодняшних условиях глазное яблоко – это никому не нужный, бесполезный атавистический орган, вроде аппендикса, и мечтать о том, чтобы вернуть человеку осязание света, – все равно, что пытаться пришить ему обезьяний хвост!

* * *

Профессор не знал историю Маленькой Планеты до самого дна. И никто из членов Общества Тьмы не мог помнить подробности давней катастрофы – слишком много воды утекло с тех пор.

Время уничтожило приметы тех лет и веков, когда солнце и краски мира были привычными для людей, как воздух или вода.

Жители Маленькой Планеты медленно двигались по извилистому пути от прошлого к будущему. Люди рождались и умирали, молились богам, сочиняли стихи, объявляли войны и заключали миры, избирали вождей и свергали вождей, познавали мир и себя…

И настал год Большого Слияния. Жители Маленькой Планеты собрались в одном большом городе и выбрали нового вождя – одного на всех, чтобы исполнять его мудрую волю, жить в мире и никогда больше не враждовать.

Испытания многодневного турнира лучше других выдержал юноша с голубыми глазами и голосом звонким как медь. Был он красив, умен и ловок, а его красноречие рождало овации.

Юный вождь стал добрым и справедливым правителем, люди жили с ним легко и свободно, а потом он стал взрослым мужчиной и научился повелевать – уверенно, иногда жестко, а порой и жестоко, принимая как должное верность и беспрекословное подчинение всего Общества и каждого человека в отдельности. Каждый житель Маленькой Планеты носил на груди медальон с образом грозного и обожаемого повелителя.

Прошло время, вождь постарел. Лицо покрылось морщинами, голос стал грубее и тише, глаза утратили остроту взгляда, мозг остроту мысли. Теперь это был близорукий старик, почти разучившийся править и повелевать. Но жители Планеты боготворили его по-прежнему, и даже сильнее – за то, что он вождь, многолетний привычный властитель. Огромные толпы стекались на Главную Площадь, чтобы увидеть своего кумира на балконе Золотого Дворца и услышать его хриплую речь. Уже при жизни ему наставили памятников. Никто не верил, что вождь когда-нибудь умрет. Никто не думал об этом. И судьба хранила его от несчастий, как бы выжидая и выбирая удар посильней, пострашней.

И однажды, после небывалой грозы с диким ливнем и разящими молниями, близорукий старик совсем ослеп. Весть об этом заставила всех собраться на главной площади перед Золотым Дворцом. С отчаянием и надеждой люди смотрели на закрытую дверь золотого балкона, откуда вождь произносил свои речи. Никто не появлялся на балконе. Так прошел день, закончился вечер, и лишь при свете яркой луны, висящей в черном небе, дверь балкона медленно отворилась, старый вождь медленно и неуверенно вышел к толпе. Черная лента перечеркивала его лицо.

– Люди, – сказал он. – Простите меня. Я не могу больше вести вас. Я слепой.

Глухой ропот прошел по толпе. Она зашевелилась, и где-то в ее глубине прозвучал крик: