Франсуа и Мальвази. II том

– Тихо, потом расскажу, то есть конечно сейчас, я уезжаю уже. Отойдем, чтобы нас оставили одних… Ну а вы, граф, скажите, как вы здесь могли оказаться?

– Как видишь /показал на свой красный офицерский мундир/ Завоевал этот островок и обретаюсь пока здесь. Вот до чего жизнь довела. Ну а ты?…Путешествуешь? Я же тебя не видел с того раза, как мы расстались в кабриолете, еще там, в Париже, помнишь?

– Как раз я то помню, а помните ли вы кому обязаны приятными воспоминаниями?

– Друг мой, о чем ты говоришь! Разве это можно забыть?…Ну давай расскажи мне о нем, с ним все хорошо, ты должен о нем хоть что-нибудь знать!

– Вместо этого мне хотелось бы сообщить вам, что сюда я приехал как раз для того, чтобы с ним свидеться.

– Так значит он тоже здесь?! Какое счастье, что мы снова можем все вместе свидеться. Где он? Мне не терпится его увидеть.

– Граф, погодите радоваться, напоминаю вам, что он – француз!

– Так же как и я, чуточку.

– Граф, какой вы наивный! Он там /указал рукой на портовый замок/.

– Что???…Выходит я воевал против него? – испуганно проговорил граф, собираясь с мыслями.

– Выходит что так. И мало того, нужно еще узнать остался ли он в живых. А я вовсе в том неуверен.

– Ну это уж нет. Франсуа никогда не даст маху свалять покойника. Сидит. Я тоже слышал, что в тюрьме очень много французов, но правда сам я там и близко не бывал. Побываю!

– Что ж, дерзайте, попробуйте, вам с вашим положением это сущий пустяк. А я уезжаю.

– Позволь, позволь, так сразу, ничего не узнав о нашем общем друге! Это не порядочно. Оставайся, я тебя приглашаю. Обещаю, мы еще свидимся с ним, все втроем!…

Граф д’Олон и далее продолжал уговаривать своего давнего знакомца, суля ему тысячу разных благ, и что совершенно неудивительно для д’Олоновской манеры, кончил бахвальной похвальбой о собственном самоустройстве.

– На бриге у меня прекрасная морская квартира, настоящая кают-компания. Пойдем ко мне прямо сейчас, я тебе ее покажу. На бриг «Ореол», тут совсем рядом. Вон мачты видать.

Ладно, тогда забегу, чемодан свой возьму. – согласился Капече Ковалоччо и единственное о чем он пожалел, когда всходил на палубу: это о потерянной попутчице.

Глава X. Встреча старых друзей

С церкви колокола еле слышно отбили десять. Ночная мгла уже не позволяла видеть противоположного берега гавани, но оттуда восходила луна и очертания холмов проглядывались достаточно хорошо. По водной поверхности гавани тянулась ослепительно—белая дорожка, бросаемая полновесным светилом. Оно так же освещало дорогу и Ковалоччо, пробирающемуся к темному силуэту трехмачтового брига, до которого можно было дойти переходя все эти наваленные кучи канатов и прочего карабельного хлама. Выбравшись и подходя уже почти совсем близко он чуть не шлепнулся на цементный пол плашмя, спотыкнувшись обеими ногами о натянутый от пирса как струна канат, спасли вовремя протянутые руки.

У трапа, протянутого с борта, имелись веревочные перила и посему, держась за них Ковалоччо шустро взошел наверх, пока лицом к лицу не столкнулся с незнакомой личностью, стоявшей по-видимому на посту. Во рту у него торчал предмет из которого дымилось.

Встретившийся ему человек дожидался его прихода и потому сразу показал рукой путь, следовать за ним. Сначала они прошли по надраенной палубе, затем спустились в пустую полутемную комнату и вошли в яркоосвещенную кают-компанию, собственно и есть морскую квартиру графа, коей он не зря похвастался. Обставлена она была весьма прихотливо и снабжена всеми составляющими роскошного быта аристократа. Здесь были и ковры, и люстра, и что самое необходимое, стол, накрытый всем необходимым для назначенной пирушки.

К нему, открыв створчатые стеклянные двери вышел, расплывшись в улыбке граф д’Олон:

– Вот и ты, мог бы и раньше пожаловать, к чему такая пунктуальность? Проходи.

Они сразу же уселись за приготовленный, стол с которого еще дымилось. Внимание привлек золотистый, до красного, бульон ракового супа и беловатые устрицы, на которые у Ковалоччо зачесались руки с ножем, в обход первого, сразу принялся натыкать лакомые кусочки на лезвие, макать в подлив и отправлять в рот. Но прежде до этого внимание отвлек изумительный по вкусу бульон супа с раковым мясом. Граф д’Олон, чтобы не заливать внутренности своего желудка, как он выразился «водичкой», навернул в бульон еще и цыпленка, цвета такого же золотистого. Но без красного.

На десерт так же имелось что попробовать. По краям стола стояли вазочки с маленькими апельсинчиками… с которых Ковалоччо перевел взгляд на кресло и растянувшуюся на нем таксу. Она не в меру была длинна, ширины кресла явно не хватало и ее такая же длинная морда свешивалась вниз, лениво поглядывая на огромный кусок мяса на тарелке, прямо под ней. На нее невозможно было не засмотреться.

– Матильда! – верная моя!. —произнес д’Олон, шутливо, с апломбом, казалось не без смеха, но сильно уж яростно он что-то прожевывал. Собутыльник его так же попробовал улыбнуться: Матильда – неверная – его жена.

– Ну-ка, давай-ка кипрского трахнем, а то оно мне надоело уже, – проговорил граф скоропалительно, наливая по бокалам. Пили они конечно же о Франсуа и говорили только о нем…

– Марсала легкое. Бархатистое винцо, а бургундское как раз наоборот.

Они осушили первую бутылку во славу шевалье, и принялись за вторую, заедая отрезвляющей закуской. Ковалоччо не в меру переел и сейчас устричное мясо чувствовал только кончиком языка, далее оно просто не лезло.

– Да-а соленое заставляет пить. – говорил д’Олон, наливая себе уже из третьей. В который раз пить «за Франсуа» набило оскомину, выпили по предложенному тосту опъяневшего вконец Ковалоччо: «За освобождение!».

Потом пили «за Францию». Молодой итальянец чувствуя, что начинает перепивать старался воздерживаться, только чуточку пригубить. Иногда когда рюмка вина покажется шуточной и всю. Граф пил одну за другой, а когда Ковалоччо отказывался, но пьянел он казалось меньше, и проявлялся хмель пока на настроении и языке и особенно рьяно пытался втолковывать ничего не возражающему собеседнику следующее:

– Ну я точно уверен, д’Обюссон жив-целехонек, ни одно перышко с него не слетело. Я ручаюсь. Потому что он такой человек.

– И я не сомневаюсь… в этом, – заплетающимся языком отвечал Ковалоччо.

– Завтра пойду к нему и свижусь.

– Завтра постараешься? Отлично!

– А что мне стоит? Мне ничего не стоит. Меня хорошо все знают, да я и спрашивать-то никого не собираюсь. Что мне твой комендант? Он мне кто? Никто! Я сам такую же тюрьму имею. У нас под ногами в тюрьме, у меня два десятка сидит. И я любого из них могу выпустить. А Франсуа…/жест ладонью/ можешь быть уверен, я освобожу… Бог сделал большую ошибку, я ее исправлю.

Оратор отвлекся, так как в это время в дверях появился постовой.

– Сэр, мое время прошло, я отдежурил. Пора заступать Баскету.

– Ничего, постой еще, не переработаешься!

На шум вышел сам Баскет, из дверей соседней комнатки. Уже не молодой, лет сорока, он представлял из себя обычную натуру полноватых слуг.

– Спасибо, сэр, я уж вполне отдохнул.

Сказав так, он вышел вместе с пришедшим жаловаться.

– Смотри-ка, по-нашему говорит, где-то я его видел, если мне память не изменяет.

– Так это ж Баскет. Баскет! Ты разве забыл он один из моих управляющих. Молодчина. С деньгами ко мне перебег.

– Как?! Взял деньги и сбежал на вашу сторону?!

И они долго смеялись по этому поводу.

– Значит на него во всем можно положиться, я так понимаю?

– Как на себя самого. Знаешь что, давай-ка еще по рюмочке проглотим, за Баскета. Чертовский малый.

– Давай, – оживленно согласился Капече Ковалоччо и на Марсалу, хотя вначале ее похаивал.

За столом они просидели допоздна, пока не наговорились вдосталь и не осушили множество бутылок, числом около пяти или шести валявшихся вразброс по столу и под столом. Напилися здорово и когда алкоголь начал давать о себе знать, два собутыльника превратились сначала в двух чертей, а затем в два бревна. И эти два бревна впоследствии были растащены по диванам и уложены пришедшим Баскетом.