Дмитрий. Русский роман

Глава IV

Так, улыбаясь, плакала она.

Улыбка на ее губах не знала

Про слезы, застилавшие глаза,

Как жемчуг бы затмили два алмаза.

Король Лир[21 - У. Шекспир, Король Лир (акт. VI, сц. 3). – Пер. Б. Пастернака.]

Когда б я был красавцем первым в мире,

Когда б я был сильнейшим из царей,

Когда б я был умнее самых мудрых,

Я б это отдал за твою любовь. –

Лишь ей служить, все принести ей в жертву,

Или погибнуть!

Зимняя сказка[22 - У. Шекспир, Зимняя сказка (акт. VI, сц. 3). – Пер. В. Левика.]

Марина видела, как Дмитрий бросился в сторону рва, как он стоял на самом краю, удерживая одной рукой своего беспокойного коня, а другую протягивая к карете, которая стремительно приближалась и грозила сокрушить его, но больше она ничего не видела, чувства покинули ее раньше, чем предчувствия. Придя в себя, она обнаружила, что сидит в карете, а Дмитрий поддерживает ее, в его глазах читалось самое нежное беспокойство. Забыв обо всем, кроме своей недавней тревоги и нынешней радости, он был вне себя от счастья, когда она пришла в себя.

– Она жива, жива! – воскликнул Дмитрий, быстро схватив ее руки и прижав их к своей груди, в то время как восторг сиял в его выразительных глазах.

Марина посмотрела на него с удивлением и любопытством.

– О! не спрашивайте меня, как мне посчастливилось спасти вас! не требуйте удручающих подробностей сцен, слишком страшных, чтобы помнить их. Вы живы, а я благословен; вы в безопасности, а я в Элизиуме!

Его взгляды, слова, манеры – все неожиданно, но бесспорно убеждало в его привязанности. Тысяча противоречивых эмоций боролась в груди Марины. Благодарность за спасение, едва преодоленный ужас недавней опасности, радость от осознания, что Дмитрий любит ее, переполняли ее чувствами, которые она тщетно пыталась скрыть; она побледнела, при этом сладкая улыбка пробежала по лицу, и она снова бессильно опустилась на сиденье кареты.

Выражение восторга на лице Дмитрия мгновенно сменилось выражением заботы, он обратился к ней с самыми нежными и умиротворяющими словами, умолял ее успокоиться и просил прощения за ту горячность, с которой выдал свою страсть, столь долго и мучительно скрываемую. Выражение лица Марины, заливший ее щеки румянец, нежный, но поспешно отведенный взгляд ее глаз впервые дали Дмитрию понять, что она не была к нему равнодушна. Признательность, дружба, страдания, которые он так долго терпел, тоска, которой еще недавно он не видел конца, – все это было забыто в восторженной уверенности, что Марина ответила ему взаимностью.

– О, скажите, – воскликнул он, – скажите, прежде чем мы расстанемся, на что мне надеяться или чего страшиться в этом долгом молчании?!

Они почти добрались до Сендомирского дворца. Дмитрий все еще держал Марину за руку, глядя на нее с выражением самой пламенной тревоги, самой преданной привязанности; княжна робким и дрожащим голосом, стараясь скрыть борьбу своих чувств, отвечала:

– С моей стороны, Ваша Светлость, вы никогда не встретите неблагодарности или бесчувственности.

Когда карета остановилась перед дворцовыми воротами, Дмитрий одним взглядом, ярким, как вспышка молнии, и улыбкой, нежной, как прощальный солнечный луч, выразил свое восхищение и благодарность. Они вышли, и Дмитрий скорее понес, нежели повел Марину в большую гостиную. Войдя, они обнаружили воеводу и графа за важным разговором. Вид последнего мгновенно вызвал у Дмитрия все те воспоминания, которые были изгнаны мимолетной фантазией блаженства. Он соперничал со своим другом за расположение Марины, а этот друг защищал теперь его дело, содействовал его службе. Стыд, тоска, сожаление в одно мгновение омрачили радостное лицо Дмитрия.

Воевода и граф нетерпеливо расспрашивали о причине их внезапного появления и необычного поведения. Оба казались одинаково неспособными ответить на эти расспросы. Наконец, Дмитрий вкратце рассказал о недавних событиях. Он сделал упор на опасности, которой подверглась княжна, едва упомянув об усилиях, которые он предпринял, чтобы спасти ее от гибели.

Воевода горячо и многократно выражал свою благодарность, прижимал дочь к груди, проливая над ней слезы радости; затем вернулся к Дмитрию и сказал, обеими руками сжимая его руку:

– Юный, храбрый царевич, я полагал, что интерес к вам, который граф уже возбудил в моей груди, может возрасти; но теперь он сильнее во сто крат, ибо подкреплен благодарностью.

При этих словах княжна впервые с тех пор, как вошла в покои, обратила свой взор на Дмитрия. «Царевич!?» – повторила она удивленно и вопросительно, при этом перемена в выражении его лица удивила и опечалила ее.

– Вы позволите мне рассказать моей дочери о событиях, с которыми граф познакомил меня сегодня утром? – спросил воевода.

– О! разумеется, – ответил Дмитрий, – если княжна соблаговолит интересоваться моей судьбой, то мои цели станут для меня вдвойне желанными.

Воевода некоторое время смотрел на него, потом перевел взгляд на Марину, и на его лице появилось многозначительное выражение, как будто он сделал какое-то важное открытие, а довольная улыбка, которой оно сопровождалось, свидетельствовала о том, что оно не было неприятным.

Граф предложил откланяться и предоставить принцессе покой, в котором она, судя по ее виду, нуждалась. Дмитрий согласился с его предложением, и граф, взяв его под руку, направился домой. Когда они вошли, Дмитрий, поспешно оставил графа и стал подниматься по парадной лестнице, но тут граф удивленно воскликнул: «Неужели то, как воевода отнесся к вашей истории, совершенно вас не трогает? Дмитрий, внезапно осознавший явную неблагодарность и непоследовательность своего поведения, тотчас же вернулся и вместе с графом Вишневецким вошел в его покои.

– Мой дорогой друг, – сказал граф с сочувствием в голосе. – Что означает это бледное лицо, этот взволнованный вид?

Сердце Дмитрия, уже смягченное теми чувствами, которые он так недавно испытал, было совершенно покорено добротой, с которой граф обращался к нему. Упав в кресло, он закрыл лицо рукой, чтобы скрыть слабость, которую оно выдавало.

– И какой же вывод я должен сделать из вашего поведения? – произнес граф Вишневецкий, подходя к нему. – Это муки печали или угрызения совести?

– И то, и другое, – сдавленным голосом ответил Дмитрий. – Граф Вишневецкий, – прибавил он, вдруг вставая и расхаживая по комнате быстрым сбивчивым шагом, – я предал вашу дружбу, я недостоин вашего внимания. Я люблю княжну Сендомирскую, горячо, преданно люблю ее. Я осмелился признаться в этой любви… осмелился потребовать ответ… и я…

– Вы его получили… – прервал его граф с таким невозмутимым спокойствием, что Дмитрий, внезапно остановившись, устремил на него горящий взгляд: лукавый глаза графа и его игривая улыбка привели его в замешательство.

– Мне это грезится, – воскликнул он, – или я сейчас действительно обращаюсь к графу Вишневецкому?

– Вы обращаетесь к графу Вишневецкому, отвечал тот, – а что до вашего предположения, то вы сами все придумали. Ваше воображение превратило искреннего друга в более удачливого соперника. Этот самообман, без сомнения, привел к некоторым неприятностям; будем надеяться, что его прояснение будет сопровождаться более приятными последствиями.

Лицо Дмитрия постепенно меняло свое выражение от изумленного оцепенения к бурному восторгу. Он изливал бессвязные выражения благодарности и восхищения; он засыпал графа многочисленными и противоречивыми вопросами и, в конце концов, спросил, как, зная Марину, наслаждаясь ее обществом, пользуясь ее расположением, граф способен при этом сохранять свое философское равнодушие.

– Равнодушие, конечно, не тот термин, который отражает мои чувства к княжне. К счастью, я достаточно философичен, чтобы беречь свое собственное сердце, когда я вряд ли получу взамен другое, и мне хватило бы проницательности, чтобы понять это, если бы я слишком глубоко был увлечен княжной. С момента моего первого знакомства с вашим характером мне казалось, что вы просто созданы для того, чтобы вызвать взаимную привязанность; преимущества, сопутствующие такой привязанности, не нуждаются в перечислении, да и в настоящее время они вряд ли привлекли бы ваше внимание. Вы видели во мне своего соперника, и я не старался рассеять ваше заблуждение, поскольку хотел, чтобы вы завоевали доверие воеводы, прежде чем искать руки княжны. Я опасался, что ваш природный энтузиазм помешает моим планам относительно вашего будущего благополучия.

– Вы потрясающий друг! – воскликнул Дмитрий. – Всегда направляйте мой энтузиазм, даже самые неистовые его проявления вы сумеете обуздать.

– Осторожнее, не давайте обещаний, которое вам будет трудно исполнить, – отвечал граф. – Мы никогда не осознаем степень нашего энтузиазма, пока его неистовство не утихнет, подобно удаляющимся волнам бурного моря, и не оставит нам времени поразмышлять о его силе и степени его воздействия. Не думайте, однако, что я осуждаю этот энтузиазм, чей пыл проистекает из неустрашимой уверенности в справедливости своей цели, из гордого сознания величия своей цели, чей огонь добывается рукой разума и зажигается факелом гения. Но это тот опасный подъем воображения, который уже не позволяет тем, кто находится под его влиянием, воспринимать предметы через посредство своего собственного или чужого опыта, уменьшая трудности и скрывая опасность, устремляется вперед от теории к практике, поглощенный восторженными видениями, не обращая внимания на предосторожности, не боясь последствий. Поэтому, мой друг, некоторые ваши прежние взгляды, некоторые черты характера, которые вы иногда проявляли, заставляли меня сомневаться, что вы когда-нибудь взойдете на трон своих предков.

– О! – не портите перспективу блаженства недобрыми предчувствиями, – отвечал Дмитрий, – предоставляю вам помешать им, разве я не говорил вам, что вы всегда будете не только моим сердечным другом, но и моим мудрым советчиком?

Граф заверил его в этом, после чего перешел к изложению сути разговора, состоявшегося между ним и воеводой. Тот с глубочайшим интересом выслушал все повествование и в заключение торжественно обещал поддержать интересы Дмитрия, как только позволит положение его страны. Однако он посоветовал, царевичу выступить против Швеции на стороне поляков, прежде чем он попытается повести их против России в своих собственных интересах.

– При таком благосклонном отношении к вам, – продолжал граф, – едва ли можно сомневаться в том, какой прием окажет воевода, узнав о вашей привязанности к его дочери. Поэтому мой совет в этом отношении будет совпадать с вашим настроем, когда я предложу открыть правду, едва только позволят обстоятельства.

Дмитрий пожал руку своему другу в ответ на его совет и в знак признательности за его доброту, а затем удалился в свои покои, чтобы дать там волю благостным ожиданиям, занимавшим его мысли, и восторженным чувствам, пылавшим в его сердце.

Тем временем воевода поведал Марине о царственном происхождении и богатой событиями истории Дмитрия. Почти задыхаясь от нетерпения, она слушала рассказ, который должен был бы возбудить любопытство даже у равнодушного слушателя, но в груди Марины вспыхнул самый бескрайний интерес. Когда воевода закончил свой рассказ, княжна, поглощенная воспоминаниями о Дмитрии, размышляла о его удивительной прежней жизни и величии его будущих планов, не думая о том, что ее молчание производило странное впечатление на отца, и даже забыв о его присутствии.

– Марина, – сказал он, наконец, и при звуке его голоса она вздрогнула и взглянула на отца; отец пристально смотрел на нее, – Марина, как объяснить полное отсутствие интереса, с которым вы слушали историю русского царевича Дмитрия?

– Отсутствие интереса! – невольно повторила она. – О, отец!

Она замолчала, потому что его выразительная улыбка призвала ее к самообладанию. Яркий румянец пробежал по ее щекам, и, полагая, что тайна ее сердца раскрыта, она поспешно встала и собралась покинуть комнату.