Сокровище чародея

Глава 6. Когти и цветы

– Пей, – тощий поставил перед Кнэфом кружку. Ухмыльнулся, обнажив жёлтые от жевания травы зубы. – Извини, парень, ничего личного. Я бы посоветовал тебе не связываться с непонятными девчонками… – Он обхватил мёртвую девушку за талию и потянул к себе. Её голова упала на его плечо, из-под чадры выбились каштановые кудряшки. – Но уже поздно.

«Значит, обычные бандиты», – незаметно выдохнул Кнэф.

Конечно, и обычные бандиты представляли для него угрозу, но они лучше, чем профессиональные убийцы, появления которых Кнэф невольно ждал.

В голове у него гудело, и это мешало думать, но всё же он решил, что девчонка или узнала от клиентов что-нибудь важное, либо бандиты убирают свидетелей торговлей людьми – в свободном Гатархе за это отрубали руки и ноги, отдавая их спасённым рабам в плату за неволю. Что не мешало некоторым идиотам заниматься работорговлей.

– Я из Такемета, – усиливая присущий выходцам из его страны акцент, произнёс Кнэф. – Если проблема лишь в торговле живыми вещами, то я никогда не понимал местных законов. Думаю, мы могли бы договориться. За определённую плату.

Краем глаза Кнэф видел, как переглянулись бандиты за соседним столиком. Тощий чуть ближе придвинул ему кружку:

– Сейчас ты, сын чёрной земли, говоришь одно, а что запоёшь, когда окажешься рядом с дружинниками? Я не доверю незнакомцам.

– Резонно, – исцарапанная спина Кнэфа покрылась потом, он коснулся пальцами кромки кружки. – Но бывают такие предложения, ради которых можно рискнуть.

– Ты не выглядишь богачом, – осклабился тощий. Его расширенные глаза пульсировали, рука безостановочно мяла грудь мёртвой девушки.

Кнэфа замутило, но он выдавил улыбку:

– Внешность бывает обманчива. Позволь показать мой кошелёк, может, он убедит тебя в моей платёжеспособности.

Бандиты за соседним столиком подались вперёд. Употреблявшие яр-траву жили недолго, но быстро, и чтобы совладать с этим тощим Кнэф готов был воспользоваться одним из своих тайных преимуществ. Он очень медленно стал опускать руку к поясу. Тощий улыбался. Ускоряясь чарами, Кнэф плеснул ему в лицо содержимое кружки, хлестнул ею ближнего мордоворота по морде, пнул второго в живот. Вскочив на стол, Кнэф ухватил придавленного трупом тощего за плечи и, поднатужившись, пробил им решётку на окне. Узорная деревяшка хрустнула, обломилась кривыми зубьями. Закрывшись руками, Кнэф вывалился в окно, перекатился и со всех усиленных ног ринулся прочь.

Внутренности у него горели от толики яда, боли в оцарапанном лице и руках он не чувствовал, а гул в ушах заглушил крики сбитых прохожих и топот преследователей. Придерживая капюшон на голове, подстёгивая себя чарами, Кнэф бежал в средний город.

***

Родители Беры были наследниками двух солидных торговых домов, их брак, сговоренный с пелёнок, в силу покладистости матери и благородства отца получился счастливым, насколько счастливым может быть брак двух хорошо знающих друг друга людей, объединённых общей страстью к извлечению прибыли.

Можно смело сказать, что Бера выбрала не женский путь наследственно: так же как и махание мечом, счетоводчество считалось областью, в которую ни в коем случае нельзя допускать женщин с их непостоянством и взбалмошностью (и трудно сказать, кто более предубеждён – воины или торговцы). Но мать Беры – Дагейд – была счетоводом от бога торговли Герона, которому поклонялись в этой семье. Она легко оперировала в уме шестизначными цифрами и, что примечательно, помнила все счета за много лет.

Конечно, семья не афишировала, что счетами ведает жена, а муж занимается тем, чем обычно должны заниматься женщины – разговорами. У отца Беры – Катона – и впрямь был талант убалтывать всех и вся. В непринуждённой беседе на каком-нибудь сборище он мог продать снег зимой, а песок летом. При этом его ум плохо держал цифры, так что пара вышла гармоничная и приумножила богатство предков раза в три.

Эта нестандартность талантов и послужила толчком к тому, чтобы позволить дочери стать стражем. Впрочем, честно говоря, родители надеялись, что Беру не примут, а коли приняли в рекруты, то не примут в стражи, но она успешно прошла курс, три последних испытания – и родителям осталось только смириться.

Что касается брата Беры Лария… Он не выносил вида крови, а единственное холодное оружие, которым он владел, – нож для вскрытия писем. Так же Ларий не любил азартных игр, на вино имел аллергию, ел только овощи и в силу брезгливости так и не потерял целомудрия ни в одном из борделей, где таковую оставили его многочисленные друзья.

Интересная это была семья, и Бера, после уборки комнаты вернувшаяся созерцать внутренний зал с высоты второго этажа, подумала, что невеста Лария – Истар – может стать единственной нормальной в их доме.

– Идут, идут, – пробежали по дому возгласы слуг.

Подхватив длинный подол, Бера сбежала по лестнице и через цветочные арки помчалась к выходу. Она предпочитала жить настоящим, поэтому оставила тоску по Ёфуру и злость на Кнэфа, вся погрузившись в этот торжественный день: ей не терпелось увидеть невесту, а так же скорее выяснить, как отец отнесётся к разграблению погреба.

Когда Бера выскочила на крыльцо, уже вовсю бренчали музыканты. Её больная голова отозвалась мерзкой пульсацией, но Бера натянула улыбку. Ветер трепал цветы и ленты на открывающихся воротах.

Хозяева дома на украшенных цветами лошадях въехали первыми, за ними – родители невесты. Бера приподнялась на цыпочки, выглядывая своего узколицего братца и невесту в вуали и лазурном платье. Предвкушение праздника вытеснило мрачные мысли, и Бера улыбнулась своей пухленькой холёной светловолосой матери и высокому, как жердь, темноглазому отцу, уже торопившемуся спешиться, чтобы помочь жене слезть с коня, хотя, откровенно говоря, с верховой ездой у неё было лучше, чем у него.

Спешились Катон и Дагейд, за ними – родня невесты, привёзшая её на продажу новой семье. «Как бы меня так же кому не продали», – мрачно подумала Бера, очень не любившая браки по традиции народа отца. Наконец она увидела улыбавшегося светлокудрого брата и его спрятанную за слоями фаты и платья невесту. Фигурой та напоминала их мать, и Бере стало ещё интереснее с ней познакомиться, сравнить, понять – как та впишется в их семью.

***

Стражи не были простыми людьми. В процессе испытаний и последней инициации их тела особым образом обрабатывали в подвалах Чарума, и выходили они оттуда с нечеловеческой силой и способностью к регенерации.

Пока срастались разрывы кожи да сходили синяки, Ёфур лежал под кустами смородины, в бешенстве стискивал кулаки и кусал губы, добавляя чарам работы по заживлению.

«Ублюдок, – думал Ёфур. – Бабский угодник, тряпка, вот он кто!»

Ластрэф ему никогда не нравился: его обожали женщины, он первый обратил внимание на Беру, и Ёфур в приступах ревности опасался, что Бера изменяет ему с ним.

«Точно она с ним путалась и ещё кошмары знает с кем», – теперь Ёфур получил «неоспоримое доказательство» своих подозрений.

Отлежавшись, он умылся дождевой водой из бочки под стоком, снял измаранную кровью рубашку и вошёл в дом. Изображать благополучие больше не имело смысла. Ёфур протопал к комнате смотрителя, забарабанил по ней кулаком:

– Запасные ключи от моей комнаты, живо!

За дверью что-то звякнуло, скрипнуло, и она отворилась. В узкой щели тускло блеснул пронизанный красными жилками глаз смотрителя, приподнявшийся уголок губы. Жилистая рука высунулась в коридор.

«Он всё видел, смеётся надо мной», – схватив пластину ключа, Ёфур подавил желание прихлопнуть руку смотрителя дверью: это чревато выселением. Он лишь плотнее стиснул зубы и поспешил наверх.

Бешенство снова охватывало Ёфура. Он жаждал мести. Пусть не сразу, пусть никто не узнает, что это его месть, но он знал, что заставит Ластрэфа, Беру и Амизи заплатить за свои унижения. У него была возможность их подставить, и он такое уже проворачивал. Оставалось только дождаться подходящего момента…

С этой блаженной мыслью Ёфур оглядел свой скудный гардероб и выругался: приличной одежды у него не осталось.

***

Распогодилось, солнце прогрело воздух, но Кнэфа лихорадило, и он почти жалел, что выбросил купленный в нижнем городе плащ.

Прохожие сторонились бледного, обливавшегося потом и сжимавшего себя трясущимися руками Кнэфа. Он рассеянно поднял взгляд: до двухэтажного домика, окружённого высокой стеной, оставалось шагов тридцать, но мизерное расстояние вдруг показалось ему почти непреодолимым.

Кнэф молился всем богам, чтобы опробованный им яд в такой дозе был не смертельным. Эта мысль затмевала всё: и то, что его трижды останавливали дружинники, а это могло связать его с убийствами в нижнем городе, и недовольные взгляды добропорядочных соседей, всегда готовых распустить такие сплетни, после которых в некоторых странах можно было взойти на костёр или оказаться забитым камнями.

Наконец Кнэф добрался до крепких ворот и постучал. Привалился мокрым лбом к тёплому дереву.

«Ещё немного», – уговаривал он себя.

Ворота дрогнули. Кнэф отступил. Маленькая служанка в чадре напомнила ему о мёртвой девушке, имени которой он так и не узнал.

– Господин, – пролепетала Ога, шире отворяя дверь в воротах.

Нетвёрдым шагом войдя во двор, Кнэф плотнее обхватил себя руками:

– Изи дома? – Он злился на неё и предпочёл бы не разговаривать пару дней, но, выпив яду, становишься терпимее к алхимику, способному тебя исцелить.

– Госпожа не в духе.

– Я тоже, – буркнул Кнэф и поплёлся к крыльцу.