Королевская щука

Глубоко посаженные медовые глаза светились в полумраке, притягивали. Поддавшись этому притяжению, Талли проскулила:

– Можно с вами поговорить? – и тут же усомнилась: как об этом можно говорить под церковными сводами?

Ответом ей был одобряющий, внимательный взгляд.

Она не рассказывала – она брела по каменистому дну, наступала на скользкие и острые выступы, спотыкалась, сбивая ноги, останавливалась, нащупывала плоские камни и брела дальше.

Сглаженная и причесанная, история все равно шокировала бы кого угодно.

Не перебивая, батюшка слушал и кивал. Глаза сострадали, и этого Талли было достаточно. Выговорившись, посмотрела в бородатое, худое, аскетическое лицо с сетью морщин, заимствованных, кажется, с икон.

– Я не знаю, что делать.

– Бороться, сестра. Нельзя отступать, раз уж ты выбрала борьбу. Я буду молиться за тебя, потому что больше ничего сделать не могу – меня не пускают в интернат. Как сказал патриарх Кирилл, «Горько слышать ответ: детей попам не отдадим». Понимаешь? – спросил он, прочитав в глазах Талли сомнение.

– Разве может быть хуже?

Медовые глаза потемнели:

– Еще как может.

Разговор, который ни к чему не вел, был окончен, сбитая с толку, разочарованная, Талли побрела в гостиницу.

Ноги оступались на неровной тропе, протоптанной в снегу, мысли унеслись в какие-то дали. Вспомнился «Закон Магницкого» и «симметричный» ответ на него – «Закон Ирода».

Что это, спросила себя Талли. Лицемерие или психическая неадекватность? Дорого бы она дала, чтобы протестировать авторов законопроекта, скажем, на фрустрационные реакции Розенцвейга. Что результат окажется бомбой, можно гарантировать.

Внезапно, будто подсказанная кем-то со стороны, возникла идея найти биологическую мать Эдика и ткнуть носом в зловонную яму, которую она вырыла собственному сыну. Заставить пережить все, что пережил он. И от этого простого решения Талли почувствовала давно не испытанное облегчение, как раненый боец, которому, наконец, ввели промедол.

***

…Он так и не понял, что произошло. Просто все было плохо, а потом он позвонил, и все стало еще хуже.

Промучившись несколько дней, Макс снова набрал Лешку и потребовал:

– Дай мне ее домашний номер.

Ворча, что он так и знал, что эта затея добром не кончится, что ему не будет никакого покоя, что он останется крайним, Лешка продиктовал цифры.

Внося их в память телефона, Макс почувствовал себя немного лучше: сейчас, сейчас он услышит голос Талли.

И он его услышал:

– Да? – глухо отозвалась трубка.

– Талли, это я, – выдохнул Макс. Мгновенная мертвая тишина в трубке сменилась протяжными гудками…

Вот тогда мир и погрузился во тьму.

Солнце светило только ему, и поэтому его украли. Как жить в этой тьме, Макс не знал.

В ужасе от того, что случилось, слушал гудки и не шевелился. Что, черт возьми, происходит? Что? Может, он ошибся номером? Ухватившись за спасительную мысль, Макс повторил вызов – гудки капали в вечность, абонент не отвечал.

Дольше выносить это безумие Макс не мог. Так не пойдет. Он сейчас же все выяснит. Чем он обидел Талли? Почему она так с ним поступает?

На бегу стаскивая спортивные штаны, Макс вызвал такси, напялил джинсы и курку, сунул ноги в сапоги и выскочил из квартиры.

Соседняя дверь тихо отворилась, выпустив на лестничную площадку запах чужого жилья, из темной прихожей выглянуло тонкое личико:

– Привет, Максим.

Одной рукой давя на кнопку вызова лифта, второй рукой Макс пытался застегнуть сапоги.

– А, привет.

Все еще возясь с замками, он бросил короткий взгляд в сторону соседской квартиры и удивленно застыл, на пару секунд забыв о личной драме: за несколько месяцев соседская девчонка, пигалица Дашка Цыпляева, умудрилась преобразиться в юное, стройное создание с гладкой, очень светлой кожей, любопытными темными глазами. Только губы оставались по-детски припухшими. Распущенные русые волосы, джинсы, майка… Даже пакет с мусором не в состоянии был испортить красоту.

Грохот лифта вывел Макса из комы, он махнул Дарье рукой и поехал вниз.

Куртку застегивал уже на улице.

И еще минут десять, пока ждал машину, удивляясь преображению голенастой пигалицы в юную прелестницу.

…«Не смей давить! Не смей на меня давить! Звонить со всех телефонов. Ненавижу давление. Не смей», – произнесла Талли таким тоном, что у Макса слова застряли в горле.

Шлепанцы с меховым бубоном выглядели так мило, а махровый халатик так соблазнительно, что Макс на секунду даже усомнился: она ли это швырнула трубку, отказываясь с ним говорить?

– Прости, я спать хочу. – Талли скрылась за стальной дверью – границей между всеми благами мира и мраком небытия. Загремели замки.

Стыд и унижение были невыносимы, Максу захотелось умереть. Распугав подгулявших кошек, он пробкой выскочил из подъезда, только дверь ухнула за спиной.

Вдохнув холодный ночной воздух, Макс рванул от чужого дома, промахнул двор и внезапно замер, почти физически ощутив, как натянулись нити, связывающие его с Талли. Ноги не шли.

Поднял глаза к темным окнам, взглядом проник сквозь оконные переплеты…

В черном провале угадывались пустота и одиночество.

Почему? Почему она не верит ему? Он семимильными шагами идет на сближение, открыл свое сердце, а Талли окружила себя крепостной стеной, или как там у них это называется, накрылась куполом – в общем, неважно как, но Талли ускользала.

Слезы закипали на глазах, Макс утирал их кулаками весь обратный путь. Он плакал не о себе – он плакал о Талли. Откуда-то возникла уверенность: сейчас, в эту минуту ей хуже, чем ему.

Он не успокоится, не отступится и не сдастся. Он сумеет доказать, что ему можно верить.

Утром купит какой-нибудь дорогущий букет, приедет в Центр поддержки… кого-то там (Макс все время забывал, кого поддерживает Центр) и скажет, что любит ее. И никогда не разлюбит. И никогда не обидит ее, и не будет давить. Она станет его Музой, его мотиватором. Он станет ее опорой и защитой, ее крепостной стеной. Нет, не стеной. Лучше просто – ее озоновым слоем, средой обитания.

Проведя остаток ночи и часть утра среди мрачных сновидений, Макс проснулся поздно. Торопливо, не чувствуя вкуса, проглотил кофе и поехал на цветочный рынок.

В Центр он явился с букетом из одиннадцати роз. С сильно бьющимся сердцем поднялся по ступенькам, пробежал глазами вывеску: «Центр психологической поддержки приемных родителей и детей». То, чем занималась Талли, показалось Максу далеким и непонятным, как выращивание картофеля на Марсе.