Впрочем, неважно. Нерасстанное (сборник)

– Прикрою, не проблема, и за лошадьми дело не станет, коли охрана, как говоришь, верхами будет.

– Как ты речь за день перенял, – одобрил Герман.

Каково мне было согласиться с планом Омеги!? Но как я не мог предложить ничего более надёжного, должен был уступить и готовиться к несчастной участи Лизаветы Романовны – назову её так.

– Герман, твоя пациентка почти инвалид, но может быть современный врач может совершить чудо? Подумай какая награда…

Но Герман кисло махнул рукой:

– Мне и голову после казни трансплантировать не проблема, но ведь ничего же нет: ни аппаратуры, ни вакуума, ни лаборатории. Язык можно, конечно, было бы из пересаженных тканей восстановить, но здесь не на чем. Вот, если бы она с собой взяла отрезанную часть… Не догадается? Да ты успокойся. Летального исхода не будет. В самолёте аптека очень неплохая нашлась, там и донорская кровь есть. У ней какая группа?

– А лёд есть?

– Лёд?! Зачем?

Я понял, что познания Германа нужны мне не более, чем мобильный телефон, что мёртвым грузом лежал ещё в кармане. Я бросил его в канаву и с удовольствием также поступил бы и с Германом.

Еще не рассвело, а мы уже хоронились за трубами строений Городецкого острова, против Петровского моста.

– Чего волосы запудрил? Лучше бы нарумянился – краше в гроб кладут, – заметил, зевая, Омега.

Я не отвечал ему – не до того мне было, и не сразу взял в толк о какой «пудре» идет речь – в одну ночь пряди на моих висках поседели.

– А нам самим снаряды не повредят? – шептал встревоженно Герман, – Близко же! Это какие, с паралитическим действием? А точно не лучевые? Мне лучевые нельзя! Это СВЧ? Мне любой ожоговый эффект противопоказан! Тут меньше ста метров, достанется же!

– Отвяжешься ты когда-нибудь? Сто раз сказал – обычные слезоточивые.

– А если…

– Замолчи уже! Твое дело не хитрое, знай стреляй куда прикажу. Вчера все отработали, нет опять заладил!

Герман демонстративно отвернулся и замолчал, но недолго.

– Если я замечу, что втянут в действия, угрожающие моему здоровью, я отказываюсь от всякого сотрудничества! Я приехал сюда для лечения, а не для проведения противоправных актов!

Омега не отвечает, держит под прицелом мост, перекинутый с острова на материк. Он ещё пуст, но несколько верховых ожидают на берегу появления осуждённых – сопровождать до площади. Их посадка в седле, выправка, пудреные косицы париков, мундиры – всё потрясает Омегу и у него вырывается сдержанный возглас восхищения:

– Вот уроды!

Скоро и ещё небольшой отряд «уродов» в десяток солдат приходит к мосту. Офицер расставляет их в цепь.

– Как выглядит объект?

На меня вдруг напал страх. Портреты портретами, а вдруг я её не узнаю? Осуждённых пятеро, точно ли её выведут первую?

– У ней рот будет завязан.

А сам принял уж совсем нелепую мысль: «что если нет»?

Напрасно я сомневался. Осуждённых нельзя ещё было разглядеть хорошенько, а я уже увидал её. Узнал бы не из пяти – из пятидесяти, пятисот! Сострадание, гнев, преданность охватили меня столь неудержимо, что я едва мог оставаться на месте.

– Глянь – она?

Омега протягивал винтовку.

– Между первыми конвойными.

– Длинным и курносым?

– Да, – отвечал я, с ненавистью пожирая глазами курносого следователя Лизаветы Романовны, которого тотчас узнал по портретам.

– Скорее, Омега! Она истечёт кровью!

– Спустишься – освобожу из-под толстого белую кобылу. Мы с Германом прикроем. Завозишься – дрянь дело выйдет. Пошёл!

Всё произошло одной минутой. Пули Омеги бесшумно уложили и длинного, и курносого. Я не завозился и в тот же миг заступил их место подле Лизаветы Романовны. В то время, как солдаты, пораженные необычайным событием, тёрли залитые слезами глаза, я скакал к осиновой роще. Несколько небывало раскатистых выстрелов – не иначе из кремневого ружья, послышались за моею спиной. Омега опередил меня, он уже в кабине. А где же Герман?

– Нет его! – кричит Омега.

– Может ранен?

– Убит, говорю, сам доделал. Попадётся – выдаст, ясен пень! Да у него дыра в башке и без меня была – во!

Я оторопело гляжу на Омегу, но приводить в порядок впечатления некогда, мы уже в воздухе.

– Лизавета Романовна, вы живы – какое счастье! Ваши злодеи будут примерно наказаны! – бормочу я несвязно.

Она без памяти. Я спешу развязать рот и руки несчастной. Платье её, сиденье, мои руки, пол – всё мгновенно заливается кровью.

– Лёд! – кричу я Омеге.

Пережимаю вену на шее, надеюсь, ту что нужно.

– На юг летим, штурман? В Польшу, что ли?

– Ещё льда!

Кровь постепенно унялась, только капля ее выступала на губах, медленно ползла по подбородку, перепачканному бурыми, уже сухими пятнами. В лице – ни кровинки, такого земляно-серого цвета не встретить у живых, оно чем-то напоминает лицо Орлеанской девы с картины Георга Вильяма «Спящая Жанна д`Арк». Сочетанием кротости и высокого, непреклонного духа?

Очень искусно (для того, кто проделывает подобную операцию впервые) я вколол ей в вену кисти руки сначала ампулу с физраствором, затем – с глюкозой, выбрав единственно известные мне препараты из обширной аптеки. Сильные средства, как и донорскую кровь я опасался колоть, следуя девизу доброго лекаря «не навреди». Руки несчастной Лизаветы Романовны также пострадали. Хоть я и мало понимаю в хирургии, очевидно – плечевой сустав ее левой руки не выполняет своей функции. Зафиксировать в таком положении? Скорее – нет. Я ещё колебался, держа в руках антитравматичные бинты, как моя больная стала дышать глубже и ровнее, веки её дрогнули.

Я отложил бинты и вытащил бутылку с минеральной водой. «Живая вода»?

– Горючее кончается. Где твоя Польша?

Я глянул на часы и ахнул – за хлопотами круг Лизаветы Романовны прошёл час. Учитывая скорость самолёта, Польшу мы миновали.

– Высоту теряем, надо сажать.