Тень отца

– У меня никого не осталось. – Пожаловался я.

– Вы молоды, у вас будут свои дети. Простите, мне пора. – Он меня оставил одного.

– Прошу минуточку внимания. – Кто-то постучал по рюмке, его слова отвлекли меня от мыслей. – Давайте выпьем за нашего дорогого Давида Борисовича. – Это был заместитель отца, Павел Филиппович. – Этот ресторан, – он обвел рукой зал, – был первым детищем Давида Борисовича. С него он начинал строить свою империю. Давайте помянем этого замечательного человека… – Он говорил что-то ещё, но я его не слушал.

Пал Филипыч – он же был с отцом с самого начала, с тех самых пор, как папа открыл свой первый ресторан. И, тем не менее, другом отца он никогда не был. "Запомни, сынок, в бизнесе не бывает друзей". – Учил он меня. А я ему слепо верил. Он был для меня примером для подражания.

А что, если отец был неправ? Вдруг, хоть раз в жизни он ошибся. И потом, сын на стороне. Возможно, даже семья… Так разве бывает? Да, конечно, мама сильно болела. Он мужчина, но все же… Как-то не вяжется это с образом идеального отца. Нет, безусловно, я был рад, что у меня есть брат. Но отец мог хотя бы раз о нем упомянуть за столько лет.

Или он думал, что у него впереди много лет? Мы все так думаем, живём одним днем. Но, чтобы отец… Он всегда все предусматривал, думал на несколько шагов вперёд, просчитывал все возможные варианты. Неужели в этот раз он просчитался?

А мама? Она умерла слишком рано, слишком молодой. Почему господь отпустил ей так мало лет жизни? Я смутно помнил её здоровой. Вспоминал, как мы втроём плыли на яхте. Или, правильнее сказать, ходили. Мама была такая беззаботная, тоненькая, в белом платье с открытыми плечами. Оно так ей шло, она задорно смеялась, придерживая загорелой рукой шляпу, так и норовившую слететь с головы.

Отец так её любил. Они вместе учились на экономическом. Папа рассказывал, как долго её завоёвывал. Она была красавицей, из хорошей семьи. А отец был из простых, мать воспитывала его одна. Мамин папа был против их брака, но отец умел быть настойчивым.

От всех них остались лишь смутные воспоминания, надписи на могилах: «Любим, скорбим, помним», да фотографии в альбоме, запечатлевшие самые значимые события жизни. Дедушка в санатории в окружении целой кучи отдыхающих. Его лицо почти неразличимо на фоне остальных. Он умер рано, я был ещё совсем мал. Инфаркт. Ответственная должность в райисполкоме, нервы, выпивка – вот и результат.

Бабушка в застывшей позе, смотрит напряжённо, улыбается, но улыбка не вяжется с затравленным выражением лица, словно её заставили улыбаться под пытками. Она стоит в ряду коллег из магазина, где она трудилась товароведом, сплошь женский коллектив. Все почему-то в меховых шапках. Смешно. Она ненадолго пережила деда, сильно горевала, вот сердце и не выдержало. Отец говорил, что она умерла в тот день, когда умер дед.

Фотографий папиной мамы почти что нет. "Не до того было. – Объяснял отец. – Жизнь была тяжёлая". Отец не знал своего отца, он бросил их и уехал куда-то на север, то ли на заработки, то ли подальше от семьи. Мать тянула отца одна, брала подработки. Она была машинисткой, а ещё шила на дому. Так и выживали. Умерла бабушка рано: рак. Мы друг друга не застали.

Теперь все мои родственники живут там, в старом альбоме, да ещё в моих воспоминаниях: обе бабушки, и дедушка, и мама с папой. По кусочкам, вырванным из жизни, можно составить паззл. Но иногда деталей не хватает, приходится додумывать, ломать голову. Например, где это папа: загорелый, глаза блестят? Где-то на отдыхе, судя по одежде? Позади мама, в кадр не смотрит. Видно, не догадывается, что их фотографируют. Подписи нет и спросить не у кого. Почему все это становится важным именно тогда, когда свидетелей уже не осталось? Почему бы не спросить раньше? Не выяснить все детали, собрав паззл в единое полотно? Вопросы, вопросы.

Глава 3

Все начинают расходиться. Каждый считает своим долгом, подойти, обнять, сказать слова сочувствия, выразить соболезнования. Кто все эти люди? Зачем они здесь? Знали ли они близко моего отца? Знал ли его вообще кто-нибудь? Хочется, чтобы это поскорее закончилось, чтобы все ушли, оставили меня в покое, наедине с самим собой. Хочется орать и биться головой об стены, но я вежливо жму руку, губы автоматически произносят слова благодарности.

– Хочешь, я останусь? – Спрашивает Павел Филиппович. Я мотаю головой. – Ты уверен, что справишься?

– Вполне. – Хотя сам не знаю, уверен ли я. Можно ли быть уверенным хоть в чем-то?

Наконец зал пустеет, снуют официанты, убирают остатки еды и посуду. Делают они это как можно незаметней, скользят, словно тени.

– Алексей Давидович, поедем домой? – На плечо ложится рука Андрея, я вздрагиваю от неожиданности.

– Да, Андрей, конечно. – Поднимаюсь, иду за ним следом.

Вот все и закончилось, вот я и остался один. Дом слишком большой для меня одного, он был слишком большой даже для нас двоих. Отец строил его, надеясь, что он наполнится детскими голосами и топотом ножек. Не случилось, не сбылось. В нем было тихо и сумрачно, как в склепе, задвинутые шторы едва пропускали солнечный свет, все старались ступать как можно тише, ходили почти на цыпочках.

Если я играл слишком громко, кто-то меня обязательно одергивал. Очередная сиделка или прислуга. Сколько их было? Всех и не упомнишь. Сменялись, как в калейдоскопе лица, имена, судьбы. Я перестал их запоминать: какая разница, если все равно вскоре придет кто-то другой?

– Тише, Алёша, у мамы болит голова.

Я и сам стал приведением в этом доме скорби, научился играть бесшумно, ходить неслышно, чтобы не тревожить маму.

Отец спасался работой, ушел, так сказать, с головой. Я редко его видел, маму и того реже: тень в театре теней. Меня воспитывали бесконечные няньки. Как же я хотел в школу! Считал месяцы, дни. Но в школе меня не приняли: я был изгоем. Слишком маленький, в нелепых очках. Я рос, как Маугли, вдали от сверстников, вот и не выучился с ними общаться.

– Пап, я не хочу в школу. – Ныл я, цепляясь за его рукав.

– Что за новости? – Удивлялся отец. – Запомни, сын, у всех нас есть обязанности, твоя – ходить в школу и хорошо учиться. Не всегда можно делать то, что хочешь, иногда приходится делать то, что надо.

– Да, папа. – Я не смел возразить. Раз папа сказал надо, значит надо.

На похоронах мамы я рыдал навзрыд, не потому, что настолько остро ощущал потерю (я уже практически не помнил её здоровой), а потому, что меня все жалели. Я был в центре внимания. Это был мой звездный час! Меня наконец-то заметили, пусть по такому печальному поводу.

– Бедный мальчик.

– Как ты теперь без матери?

О том, что я фактически давным-давно был без мамы, знали лишь единицы. Мы жили обособленно, не пуская никого в свою жизнь.

Все вернулось на круги своя. Разве что отец стал работать ещё больше, если это вообще было возможно, да на двух человек в доме стало меньше – отпала необходимость в сиделке.

Их исчезновения я даже не заметил, то есть никаких существенных изменений в моей жизни не произошло. Я по-прежнему ходил в школу, вернее, меня отвозил и забирал водитель. Каждый день для меня был борьбой – сражением с собой и окружающими.

Наверное, все бы так продолжалось и дальше, если бы не тот злополучный случай с Рюминым, которому я вцепился зубами в руку. Отец был вынужден обратить на меня внимание. У меня появился психолог, женщина, молодая и красивая. И моя первая любовь.

Разве мог я раскрыть перед подобным совершенством свою душу, мог ли на показ выставить свое грязное белье? На её вопросы я отвечал уклончиво, млел, блеял и предательски краснел. На взаимность рассчитывать не приходилось. Не только потому, что у красавицы был муж, но и по той причине, что прыщавый подросток с кучей комплексов был ей мало интересен.

Помимо так называемых занятий у психолога, отец перевёл меня в другую школу, частную. Там учились детки разных депутатов и сильных мира сего. Меня не трогали, но и своим я не стал: они кичились благами, которые давали деньги, я был к ним равнодушен. Пацаны сплетничали об одноклассницах, девчонки вздыхали о старшеклассниках, а я смотрел на них свысока. Влюблённость во взрослую женщину давала мне на это право.

В десятом классе я решился признаться ей в любви. Сотни раз прокручивал в голове, как я это скажу, как она отреагирует. Её реакция зависела от моего настроения: если я был настроен оптимистично, её лицо медленно приближалось к моему, и мы сливались в поцелуе, в такие моменты меня бросало в жар, если же моё настроение оставляло желать лучшего, она с позором меня прогоняла, и я ещё несколько дней пребывал в депрессии.

На деле все оказалось не так, как я рисовал в своих фантазиях. Я заикался и бледнел, потом выдавил из себя:

– Я вас люблю. – И густо покраснел.

– Знаете, Алексей. – Она снисходительно улыбнулась. – Вы находитесь в том возрасте, когда объектом вашей любви может стать абсолютно любая женщина, с которой вы проводите много времени. Потребность в любви… – Она включила психолога, говорила что-то ещё, я не слушал. Главное, я потерпел фиаско. Эта мысль жгла меня изнутри, словно раскаленное железо.

От занятий со мной она отказалась. В себя я приходил мучительно долго. Корил себя за то, что выдал свои чувства, радовался, что все позади и точки над и расставлены. Больше не нужно мучиться неизвестностью, мучительно страдать по ночам, не в силах уснуть, воспарять в небеса от её ласкового взгляда или падать в бездну от одного слова, которое, как мне казалось, она произнесла слишком равнодушно.

Вечерами я раскладывал на молекулы каждую нашу встречу, что она произнесла и как, каким было при этом её выражение лица, пересчитывал её благосклонную улыбку, одобрительный кивок головы, участливый взгляд, как скупец – золото. Я узнал, когда у неё день рождения и копил целых полгода, откладывая те небольшие суммы, которые отец давал мне в качестве карманных денег. Боже, с каким трепетом я выбирал для неё подарок: денег было немного, после долгих колебаний, купил букет роз и серебряный браслет в бархатном чехле.

Конечно, подарок был её недостоин. Что бы я ни купил, все было бы недостаточно хорошо для неё. Если бы я только мог, я бы бросил к её ногам весь мир, но мои средства были, увы, ограничены.

– С днем рождения! Это вам! – Проблеял я, вручая подарок.

– О, Алексей, я польщена, но, право, не стоило. – Я стоял пунцовый, как розы, которые только что преподнес. – Какие чудесные! – Она погрузила нос в букет, вдохнула, прикрыла глаза. Сердце, казалось, просто не выдержит моих чувств и лопнет, как налетевший на сук воздушный шарик. Она открыла футляр. – Какое красивое! – Произнесла восхищенно. – Но я, к сожалению, не смогу его принять. Наши отношения не должны заходить дальше психолог – пациент. А цветы, пожалуй, оставлю. Они прекрасны! – Я был раздавлен. Выйдя на улицу, опустил футляр в ближайшую урну.