Ольга – княжна Плесковская

– Ну что ж, на том и порешили. А ты, храбрец, ступай, занимай глумилище.

Борщ развернулся и последовал к тому месту, где из земли торчала сулица с надетым на неё горшком.

– Княже, – негромко обратился к Игорю Некрас. – Дозволь проводить парня до места и поддержать, чтобы ножки у смельчака, не ровен час, не подкосились, али сбежать не задумал, – Некрас вновь рвался услужить.

– Дозволяю, – согласился князь.

Некрас догнал Борща и грубо ухватил его за руку повыше локтя. Так они и остановились, ожидая Ольгиного выстрела.

Ольга вынула стрелу, наложила её, взялась за тетиву и прицелилась.

– Давай уже стреляй, – нетерпеливо крикнул кто-то из княжеских гридней.

– Под руку не говори, – вступился гридень из Яромировой дружины.

Однако Ольга, казалось, отстранилась от всего происходящего вокруг – не спеша натянула тетиву, глубоко вздохнула и отпустила стрелу.

И стрела нашла свою цель. Недвижим остался стоять Борщ, и горшок на его голове остался бы цел, если бы его дрогнувшие пальцы не разомкнулись и не выронили целище. Горшок ударился оземь и разлетелся на черепки – видно, попал на камень. А крик боли всё же раздался, даже не крик, а самый настоящий рёв – то был Некрас. Он упал на колени и, ухватившись за пораненное запястье, – стрела прошла его насквозь – пытался унять хлещущую из него кровь.

Мгновение все ошеломлённо молчали. Лишь Ольга резко развернулась к князю, и княжеские гридни ринулись к ней, намереваясь схватить девушку за руки, – предотвратить какие-либо ещё дерзкие действия с её стороны. Однако Ольга никаких действий свершать более не собиралась – решительно бросила лук себе под ноги и выжидающе смотрела на князя. Теперь уж настал черёд князя от гнева побледнеть.

– Как ты посмела? – голос князя прозвучал звериным рыком.

– Не серчай, княже, прости, коли обидела, но ты сам говорил, что умения моего не знаешь. Смог ты воочию убедиться – неумёха я стрелять. И при первой нашей встрече ни за что бы в тебя не попала – истинно бахвалилась, – скромно проговорила она, но голос её звенел волнением, а глаза смотрели на князя с неприкрытым вызовом.

Князь молчал, рассматривая её, и, конечно же, видел и притворную её скромность, и вызов во взгляде, но слова его не были нарушены – значит, наказывать девицу не за что – при всём честном народе призналась в своей неумелости. Но и отпускать просто так нельзя.

– Если велишь, князь, то я и полечить твоего гридня могу – травы приложить, что кровь унимают, затянуть руку тугой повязкой – это я всё умею, – простодушно предложила Ольга, но в глазах у самой любопытство – как же князь себя поведёт.

Тут уж князь не удержался – расхохотался.

– Помогите пораненному, – отсмеявшись, велел он своим гридням и, обращаясь к Ольге, добавил: – Нет уж, красавица, благодарствую, если ты такая же способная лекарка, как и меткий стрелок, – пожалуй, ещё моего гридня до смерти залечишь.

Из толпы раздался ответный смех. Напряжённая обстановка вновь изменялась на весёлую – про раненого Некраса никто не вспоминал – сам напросился.

– Верно всё прикинула, девица, обижаться мне не на что, – голос князя вновь стал скучающим. – И прение между нами сам упразднил. Посему иди на все четыре стороны. А мечом да луком раз уж не умеешь – не размахивай, да и не девичьего ума это дело. Лучше уж пляши, пеки пироги да басни слушать учись – вот это девке поболе пригодится, – небрежно бросил он напоследок, развернулся, кликнул давешнюю девицу и удалился.

III. Невеста

На утро следующего дня, не спозаранку, но ещё задолго до полудня, покуда сельчане только продирали глаза после вчерашнего веселья, Томилино семейство уже вновь было в заботах. Беспокойная Голуба, а с ней Первушины родители и сестра отправились в избу к молодожёнам – помочь новоиспечённой семье в обустройстве быта и приготовить яства для второго дня свадебного торжества, на который соберутся только близкие родичи. Остальные девицы Томилиного дома и три челядинки с ними, высыпав во двор, приводили в порядок после вчерашнего пира посуду и разную утварь. Девки-чернавки в наполненном до краёв водой с мыльным раствором чане мыли горшки да кружки, Леля ополаскивала их чистой водицей, Ива вытирала рушником и раскладывала в сундуки или отставляла в сторону, чтобы потом убрать в поставцы или отнести в гридницу. Ольга, сидя на корточках, чистила песком медные блюда и мисочки. Томила тоже не бездельничал – что-то чинил-подлаживал в выкаченной во двор телеге – готовился везти волхва восвояси. Волхв, выглядевший нынче не грозным служителем богов, а добродушным седым и ветхим дедушкой, сидел на завалинке, сложив руки на посохе, и благостно щурился на ласковое осеннее солнышко – млел. Кроме обитателей Томилиного дома и волхва на дворе расположился ещё и десяток гридней Яромировой дружины. После Ольгиных лучных упражнений поспешил Яромир на всякий случай отправить своих лучших гридней двор Томилин блюсти, вместе с ними была отправлена домой и сама виновница происшествия. Двум десяткам местной дружины, гулявшим на свадьбе, Яромир велел вернуться в сторожевую избу, третий и так был в дозоре и потому в празднестве не участвовал: Яромир – какие бы дела вокруг ни творились – никогда не позволял оставить дозор. Сам Яромир, дождавшись возвращения Малины и Первуши и ещё раз поздравив молодожёнов, покинул празднество, не забыв прихватить с собой личную охрану, и отправился ночевать в избу местной жительницы – Липушки – пышнотелой вдовы тридцати восьми лет отроду. Яромир частенько у неё гостевал, приезжая в Выбуты, и помог ей устроить даже что-то вроде постоялого двора.

Нынешним утром никто на Томилином дворе и не вспоминал вчерашний праздник, не пересуживали и давешние волнительные события – словно и не было ничего: мешало и присутствие Ольги, ставшей едва ли не первейшей особой на празднестве, да и вообще рот открывать лишний раз лень было. Работали молча, неспешно, девки-чернавки пытались затянуть песню, но всякий раз обрывали, начиная зевать. Гридни рассыпались по Томилиному двору: двое, негромко переговариваясь, сидели у калитки, один поглаживал пса Дружка, ещё двое – самых молодых и резвых – крутились возле челядинок, подносили им посуду, притаскивали воду, пытались шутить – девки в ответ улыбались натужно, вяло, остальные гридни или слонялись без дела или сидели, прислонившись к забору, попивая холодный квас. Даже домашняя живность, казалось, чувствовала людской настрой: пёс Дружок лежал с полуприкрытыми глазами, положив морду на вытянутые передние лапы, негромко квохтали куры, и не гоготали, а переговаривались гуси на своей, огороженной, части двора, а красавец и задира петух, сидя на ограде, обводил всё сердитым взглядом, оглядывал курятник, изредка поднимая нахохленную голову, и тут же прятал её под крыло.

И только неугомонный Любим, упросивший одного из гридней показать ему ратные упражнения, носился по двору. И теперь, уже и не радостный, что дал мальчишке себя уговорить, утиравший пот с лица гридень не переставал отбивать удары малолетнего вояки – и было непонятно – кто кого гонял: то ли опытный гридень Любима, то ли наоборот. Любим, счастливо избежавший неприятного происшествия, и ныне всеми оберегаемый и жалеемый, вооружился Первушиным щитом и извлечённым из схрона деревянным мечом и готов был ратиться без устали и стеснения.

Сия сонная и благостная обстановка была нарушена неожиданным стуком в закрытую калитку. Гридни немедленно встрепенулись, те, которые сидели у калитки, вскочили, заворчал Дружок. Калитка отворилась, и на двор с мешком в руках зашёл отрок из дружины князя Игоря.

– Чё надобно, малец? – спросил его один из гридней у калитки.

– Послание передать и дары от великого князя Игоря Рюриковича благородной и всекрасной девице Ольге Яромировне, – напыщенно ответил отрок. Он надменно оглядел двор, прервавших свои занятия и с любопытством взиравших на него Томилиных домочадцев и насмешливых гридней и, увидев благородную девицу, занятую неблагородным вовсе делом, вперил в неё взгляд, исполненный важности и ожидания, что сия девица сейчас немедленно взволнуется, вскочит, покраснеет-побледнеет или даже вскрикнет испуганно и радостно. А как же иначе ещё можно воспринять великую милость внимания самого князя Киевского? Однако ж Ольга вскакивать и волноваться не спешила, скользнула по отроку равнодушным взглядом и, не промолвив ни единого слова, продолжила своё неблагородное занятие. Да и выглядела она как-то уж совсем не всекрасной – в сорочице и подоткнутой краями за пояс поневе, будто обычная поселянка – без венчика, ленты и прочих украшений – волосы едва собраны в небрежную полураспущенную косу – словно её обладательница заплела её тут же во дворе, не отрываясь от дела, на ногах странные узконосые с открытой пяткой черевички.

Не узрев ожидаемых действий, отрок, слегка смутившись, приблизился к Ольге, не зная, то ли повторить речь – вдруг девица не расслышала или не поняла – или же, помолчав, подождать ещё.

– Олён, к тебе пришли, – раздался спасительный для отрока голос Томилы.

– Ко мне? – протянула Ольга, изобразив удивление. – Ну, начнём с того, что вообще-то я Эймундовна, – сказала она, наконец-таки удостоив отрока насмешливо-испытующим взглядом, отчего лицо и шея отрока немедля пошли красными пятнами. – Ну, говори, раз пришёл, – она поднялась и откинула со лба тыльной стороной испачканной в песке ладони упавшие пряди.

– Прямо здесь? – отрок попытался придать речи надменности, но мальчишеский голос сорвался и прозвучал жалко.

– Ну да. Или, может, князь мне тайну ратную поведать хочет? Тогда, конечно, в избу надобно идти – вдруг ворог какой притаился рядом, – продолжала глумиться вредная девка.

– Олёна! Прекрати! – строго одёрнул её Томила.

– А что такое? – удивилась Ольга, глянув на Томилу, но, встретив его серьёзный взгляд, подумала и, обращаясь к отроку, снисходительно добавила: – Ладно, давай выкладывай своё послание и дары.

– Великий князь Киевский приглашает тебя прогуляться вдоль берега реки и жалует тебе свои дары, – отрок раскрыл мешок, достал оттуда какие-то предметы и протянул их Ольге.

Ольга, даже не отряхнув испачканную в песке ладонь, взяла предметы и принялась с любопытством их рассматривать. Дарами оказались – серебряное, верно, греческой работы блюдо и тяжёлый золотой витой браслет-обруч, исполненный довольно грубо, к тому же большой, явно на широкое мужское запястье.

– И ещё дар для мальца, именем Любим, – добавил отрок и достал из мешка шлем.

– Я тебе не малец, – дерзко ответил Любим, но приблизился и подарок взял.

– Самый маленький, что нашёлся, – сказал отрок с нескрываемым превосходством. Затем он перевёл взгляд на Ольгу, подождал, пока девица сполна насладится видом княжеских даров, и спросил: – Какой ответ передать великому князю?

– Передай, отрок, что благодарность моя великому князю Киевскому за его щедрые и дивные дары не знает границ, – с придыханием промолвила Ольга, придав лицу выражение крайней взволнованности и вперив в отрока долгий и выразительный взор, – отчего отрок, почувствовав подвох, вновь впал в краску. – Блюдо, скажи, очень мне нужно, – уже совсем по-иному, деловито произнесла она, повертев блюдо в руках. – В него и яблоки можно сложить, и репу, – на этих словах захихикали притихшие девки. – А сей неземной красоты обруч, – опять то же придыхание, и то же лицо, – принять никак не могу, потому как подобный дар жених вручает невесте, – она завела горе глаза, задумалась и вновь деловито добавила: – Коей я для князя Киевского, увы, не являюсь. Посему, отрок, обруч забирай, – взяв его за руку, она решительно вложила браслет ему в ладонь. – Не потеряй, смотри, – добавила она строгим голосом.

– И для меня дар тоже забери, – вдруг встрял Любим. Он бросил шлем на землю и наподдал его ногой в сторону отрока. – Премного благодарствую, скажи, но не моей мерки.

– А ну-ка, быстро в дом! – рассерженный Томила широко шагнул, схватил сына за плечо и подтолкнул в сторону избы. Затем повернулся к отроку и проворчал: – Благодари от нас князя, отрок, – но нагибаться и подбирать с земли шлем не стал.

Оторопевший от такого приёма и обхождения отрок то бледнел, то краснел, уже и не зная, как выполнить поручение князя, не нанеся урона собственной чести, и горячо желая скорее откланяться.

– А что насчёт прогулки передать? – дрожащим голосом всё же спросил отрок, нерешительно взглянув на Ольгу.

– Прогулки? – протянула Ольга, удивлённо округлив глаза. – Я без дозволения батюшки с мужами на прогулки не хожу. Да к тому же, ты и сам видишь, отрок, у меня посуды грязной полон двор, какие могут быть прогулки? Но, если князь Киевский мне подмогу отрядит или, да помилует меня Перун, вдруг сам рукава засучит, – Ольга многозначительно помолчала, – то, может, и успею с ним до ворот села прогуляться, – под смех гридней и хихиканье девиц серьёзно добавила она.

Тут уж отрок, более ничего не спрашивая, счёл за благо удалиться.

– Скоро за сестрицей своей со двора пойдёшь, – проскрипел вдруг доселе молчавший волхв и с улыбкой посмотрел на Ольгу.

– А ты почём знаешь, дедушка? – настороженно спросила его Ольга.

– Эх, девонька, насмотрелся я на своём веку всяких ретивых дел, глаз у меня намётанный, – усмехнулся волхв.

А оскорблённый и униженный отрок, направившийся в сторожевую избу, крепко думал, как ему перед князем отчёт держать – какие слова молвить: если те повторить, что рекла вредная девица, то можно и в опалу впасть. Вот уж не повезло, так не повезло.

В то же самое время князь Игорь со своим верным воеводой Асмудом выгоняли вчерашний хмель. И делали они это давно проверенными способами – хорошо истопленной баней, что имелась при сторожевой избе, и употреблением хмеля сегодняшнего. Выйдя из парной, они расположились в предбаннике за столом, уставленным всякой снедью: холодной кабанятиной, квашеной капустой, солёными грибами, мочёными яблоками, блюдом с душистым свежим хлебом, мисочкой со сметаной и высоким серебряным кувшином пива, опущенным в кадку с ледяной ключевой водицей. Прислуживали за столом девки в одних сорочицах с распущенными волосами – среди них и вчерашняя князева хоть, ныне красовавшаяся надетой на шею серебряной гривной – даже в бане не сняла.