Палитра его пороков

Медсестра соглашается пропустить его в отделение лишь после того, как он сует ей пару купюр в карман халата.

Все время, пока он поднимается на нужный этаж, в голове прокручиваются сцены из прошлого, когда он точно так же поднимался, только по другой лестнице. В той больнице все сверкало и сияло, даже пациенты разной степени тяжести, казалось, улыбались, как на рекламном плакате.

«Забери меня», – услышал он в телефоне голос жены.

Дрянь. Циничная шлюха. От одного взгляда на больничные стены его может начать трясти. А кривоватые потускневшие рисунки на стенах детского отделения и вовсе ввергают в депрессию.

Кисточка с ребенком в девятой палате, но он не доходит до нее: сразу же, как только ступает с лестницы в коридор, видит Евгению. И понимает: что-то не так. Она бродит туда-сюда по коридору, низко опустив голову. Растрепанная, взъерошенная, какая-то потерянная. На ней джинсы и бесформенная белая рубашка, а ноги босые. Пол грязный и ледяной, но девушка не видит ничего вокруг себя.

Все же он сволочь и не скрывает: этот ее растерянный несчастный вид до ужаса возбуждает. Жаль только, что причина такого ее состояния в ребенке, здесь просто так свое не продавишь.

Серебров подходит. Она смотрит на него затуманенным взглядом, как будто слабо понимает, кого перед собой видит.

– Ну привет. А я думал, ты сбежала.

– Я… – облизывает губы, только сейчас это совсем не сексуально, она едва справляется с голосом. – Я не могла, мы тут… простите… черт. Я сейчас верну деньги, я…

Она мечется, пытается сообразить, в какую сторону идти, и что-то бормочет себе под нос. Вблизи, даже в полумраке больничного коридора, Кисточка кажется усталой и расстроенной.

Хотя нет. Она не расстроена, она в абсолютном шоке, слабо реагирует на окружающую обстановку. Происходит что-то жуткое. Ее не сломало насилие, не сломало предательство, а сейчас она сама не своя.

– Мне не нужны твои деньги.

– Я… ладно. Я дорисую! Попозже… обязательно дорисую, я не успела, я просто не успела, понимаете?

– Успокойся. Что происходит?

Она устало машет рукой и вздыхает, прерывисто, сдерживая рыдания.

– Не знаю. У нее температура неделю. Под сорок. Почти не сбивается. Ночью были судороги. Увезли в реанимацию, меня не пускают, мне кажется…

Женя озирается, словно боится, что ее услышат.

– Они не знают, чем ее лечить. Просто наугад… не знаю. Я дорисую…

Твою мать, Серебров, оставь ее! Оставь здесь, не суйся в эту семью, не лезь к ее ребенку. Пусть лечатся сами, пусть живут сами. Развернись и уйди, дай ей денег, наконец, только не лезь…

Это все в голове, а в реальности он говорит:

– Возможно, я тебе помогу.

Она поднимает голову. Боже, сколько в глазах эмоций, целый океан, как она вообще с ними справляется?

– Поможете? Как?

Вместо ответа он молча протягивает ей визитку. Холодные, до жути ледяные даже, пальцы на мгновение касаются его руки, когда она берет визитку.

Ну вот. Теперь пути назад точно нет.

* * *

Я смотрю на крохотный кусочек картона и пытаюсь прочитать, что там написано. Но словно разучилась понимать русский язык. Сколько я не сплю? Дня три уже точно, если не считать короткие минуты, когда я отключалась прямо на стуле. Иногда удавалось поспать, если кого-то выписывали, а койка оставалась на ночь свободной. Я однажды в детстве лежала в больнице, и, помнится, мама спокойно оставалась со мной. Но теперь коек не хватает, и большинство детей лежат в одиночестве. Только маленьких кладут с родителями, ну или совсем больных.

Сначала я нервничала, что не доделала заказ, просто не было сил и времени. Потом вообще перестала понимать, что вокруг меня происходит. Недосып сказывался на работе головы.

«Серебров Сергей Васильевич, MTG» – написано на визитке. Телефоны, имейл.

– Извините, я не очень… понимаю, что это значит…

Затем ниже вижу расшифровку и смутно вспоминаю бело-красные вывески медицинских центров, клиник пластической хирургии и всяких таких мест. Значит, он владелец? Или просто директор? На визитке не написано.

– Как это поможет… то есть что вы предлагаете делать?

Мне очень хочется поверить. Поверить в то, что передо мной стоит спасение, а не дьявол. Да черт, пусть бы и он, сейчас я согласна на любую сделку.

– У меня работает Карташов. Знаешь такого? Три года назад был процесс.

Я вспоминаю историю о детском враче, которого пытались осудить за то, что он использовал слишком дорогие препараты за счет бюджета больницы. О нем тогда говорили на всю страну, но чем закончилось дело, я не знаю.

– Перевезем ее в клинику и обследуем за пару дней.

– Как ее перевозить-то, она же…

– Оставь это моим спецам. Перевозят и не таких.

Мне страшно. Адски страшно, потому что я никогда еще не принимала таких решений. Я брала опеку над Элей, устраивала ее в садик, водила к врачам, одевала и учила, но никогда еще ее жизнь не зависела от моих решений. В глубине души я всегда знала, что, если не справлюсь, самое страшное, что произойдет с племяшкой, – детский дом. Такого для Элины я не хотела и потому старалась, что-то даже получалось.

А теперь я понятия не имею, что делать. Где-то в палате лежит моя девочка, верит, что я ее спасу. А если я ошибусь и сделаю ей хуже?

Чем вообще может помочь частная клиника?

– Как минимум тем, – я вздрагиваю, понимая, что сказала это вслух, – что там есть индивидуальный присмотр и ты сможешь поспать. А еще аппараты для любой диагностики, все специалисты, готовые выехать в любую минуту, своя лаборатория, все лекарства и так далее. Кисточка, я тебя не уговариваю, я тебе предлагаю. Только давай быстро. Говоришь «нет» – я разворачиваюсь и ухожу.

Я ненавижу себя за то, что адски хочется свалить все на чужие плечи. Ненавижу чувствовать себя слабой, ненавижу это предательское желание, чтобы кто-то обнял и решил все проблемы.

– Ладно, – выдыхаю. – Ладно, я согласна.

– Ты понимаешь, что я попрошу взамен?

Понимаю ли? Ну да, если это можно назвать пониманием, то конечно. Люди, которые могли обнять и решить проблемы, давно ушли. Остался только он.

– Если вы знаете, как ей помочь, то просите что хотите. Правда, я понятия не имею, настолько ли ценно то… что вам нужно.

– Собирайся, – говорит он. – Обуйся и забери вещи, которые тебе нужны.

Голос становится сухой, спокойный. Наверное, такой мне сейчас нужен, потому что я не могу самостоятельно планировать никаких действий.

– А Эля? Я же… надо с ней…