Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного

– Вы благородный человек, господин комиссар…

– Просто знаю хорошо, каково за решеткой сидеть… – я усмехнулся, отметив, что адмиральский комплимент мне польстил. А по правде должен был оскорбить – Но ей лучше бы здесь дня три отогреться. В бане выпариться, горячего поесть… Озябшая…

– Она… Она здорова?.. Болела недавно… – переполошился Колчак немедленно. Вот ведь Паганель, книжки не надо, и вообще… власть следует брать поскорее, а то как бы его эсеры с меньшевиками на допросе не загрызли.

– Почти – насморк небольшой, – честно я признался. Паганеля аж перекосило состраданием к насморочной. – Но поела хорошо и ночь спала, это вот вы и глаз не сомкнули, и крошки в рот не взяли – возьму и скажу Анне Васильевне, что голодовку объявили и в обморок падаете… Ну-ка давайте, – подсел я чаем напоить сострадательного, а он уже успокоился немного, он мне поверил, это я бы на его месте никому не доверял, тоска тюремная отпустила, и глаза у него слипаются: просунул ему ложечку между губ – захлебнулся, вскинулся…

– Да тише вы, оплескаетесь, – шикнул я досадливо – надо, надо сладенького попить обязательно… – между прочим, последний сахар, больше нету – Ну, не хотите с ложки, я стакан поднесу. Приподниму вас только… Вот, осторожненько… Потихонечку, горячий. По глоточку…

И он обмяк в руках у меня, как позвоночник из него выдернули. Жадно хлебнул из стакана, вздохнул и потянулся губами, начал пить. Он пил, а я от страха обмирал.

Я его дыхание услышал.

Страшный запах, ни с чем не спутаешь – мертвечиной изо рта несет… Не дай Бог, некротизирующий пародонтоз это, "окопная болезнь", тут кюретаж десенных карманов нужен, да как бы не открытый- ой, я же не умею! Ой!! Я другое могу… Медовую мазь для младенческих деснышек, чтобы зубки полегче резались… Или микстурку для маленького больного горлышка…

Что же мне с тобой делать-то, бедолага?.. Не говори только, что расстрелять… Колчак от души хватил полный рот чаю, поперхнулся и закашлялся.

– За доктором послать, пусть Федор Васильевич посмотрит, – ответил Попов обеспокоенно – что еще делать?..

Кто, Федор Васильевич?..

Гусаров?..

Вот уж кого к адмиралу на пушечный выстрел не подпущу!

Он чахоточный.

Так, погодите. Я что – вслух говорил?..

И правильно…

Сказал – страх свой прогнал. Решительный сделался – словно не пронеслось над моей головой трех революционных, трех огненных лет. Киев, Полтава, Поволжье, Забайкалье, уличные перестрелки, автомобильный дивизион.

Блиндированные вагоны ощетиненного орудиями бронепоезда, на котором я над балтийскими матросами комиссарил… Троих убил, пятерых покалечил – разом службу вспомнили! Штабс-капитанчик военспец, вылитый Колчак в молодости, каким-то "боцманматом" и "барабанной шкурой" называл любовно… Контрразведка Гришина-Алмазова, будь она неладна. Камера смертников в Иркутской тюрьме, откуда меня трижды расстреливать водили…

Три раза пугали – залп вколачивали поверх головы.

Нашли чем стращать, я тогда о смерти мечтал.

Не было только ничего. Снова я в парижской больнице для бедных. Протянул лапу и:

– Разрешите?.. Спокойно, спокойно, не волнуйтесь вы так… Потерпите чуточку, – принялся с неторопливой осторожностью прощупывать высокопревосходительскую шею. Ой, тоненькая, ой, двумя пальцами моими обхватить… Щупаю, сам думаю: отвесит мне сейчас тощенький оплеуху от дворянских щедрот и по своему прав будет…

Не отвесил.

Смирный оказался.

Дернул руками – не ударить, оттолкнуть – и осилил себя, сплел пальцы на груди, отвернулся, зажмурился горестно… Тьфу ты, декабристочка, что же ты своего дружка совеститься где не надо не отучила. Сама небось не стесняешься.

И Попов тоже: в стол нырнул и шуршит ящиками. Отличная у меня компания. Юрист мышь изображает, адмирал – покойника… Я вам кто, кот или сторож на кладбище?

– Ну как в воду с головой забрались… – бормочу – дышите, дышите, пожалуйста…

Подействовало на него, представьте, на оцепеневшего: вздохнул и, кривясь от ревматической злобной боли, решительно задрал подбородок, подставляя горло. Я оценил. Руки-то мои… Сказать какие? Здоровались со мной чаще голосом! Вот только под ручищами у меня – как ягоды виноградные из-под пергаментной крупноячеистой отвислой кожи… Абсцесса на миндалинах мне только не хватает для полной радости. Да не может быть! Глотает же свободно. И голос есть…

– Нажимаю, больно? – спрашиваю шепотом.

– Не-ет… – отвечает сонно и чистосердечно. Я бы на его месте врал. Просто так, из вредности…

Свободную ладонь на лоб ему положил – жмурится с готовностью. У меня руки прохладные, а у него голова горит – приятно от моего прикосновения, и не скрывает.

Это, товарищи, не слабость.

Запредельная храбрость это…

Когда становится все равно: жить, умереть…

Я вам говорил, что мне его состояние не нравится?..

– Здесь сильнее болит? – немедленно я уцепился, он слабо шевельнулся, соглашаясь. Гайморит? Эх, в зеркалах бы глянуть.

– А вот тут, под глазками?.. Точно нет? И ушки не закладывает?.. А так если головушку наклонить, боль не усиливается?.. Замечательно…

– Вы педиатр? – Благодушно поинтересовался Колчак во всеуслышание. Утвердительным тоном. Оттаял, поздравляю… Раньше едва лепетал.

Голос у него оказался красивый: глуховатый, но глубокий, грудной такой баритон. Ну да, он же петь умеет…

– Студент… – признался я как-то помимо воли – с четвертого курса… В семнадцатом учиться бросил. Но действительно педиатрию изучал, вы угадали… Сложно догадаться, прокомментировал Попов отчетливым шепотом, весь на себя злобный: сейчас свое ухо откусит и выплюнет. Как же так? Адмирал в четверть часа понял, адвокат в две недели не разглядел… Я на него глянул неласково – он воздухом подавился.

Извиняться пришлось.

Нехорошо получилось…

Не сдержался.

Ну не люблю я никому в жилетку плакаться! И вообще, тут некоторым, несмотря что седые, как раз детский доктор необходим!.. Симптоматическая картина как у ребенка… И сам большой ребенок… В погонах полного адмирала… Которому неожиданно для себя жалуешься – и легче делается.

Представляете?..

Этот седой ребенок так на меня смотрел…

Участливо, ободряюще – по учительски.

Понимаете, о чем я? Выпадало счастье с НАСТОЯЩИМИ учителями встречаться?..

Профессор, университетский преподаватель в адмиральской форме – вот кто это такой, оказывается… Русских профессоров я еще не видел. Видел немцев – наставников жизнелюбивых, видел французов – жизнерадостных наставников… Знаете, русский мне больше понравился!

Он не наставлял.